Павел Кодочигов - На той войне Страница 4

— В том-то и дело. Драпают! — зло отозвался фельдшер Овчинников.

Причина бегства могла быть одна: немцы ворвались в город! Эти бегут первыми, за ними последуют другие. А медсанбату быстро не сняться, и раненые попадут в плен. В плен к фашистам, раненые! А может, и не будут брать, а перестреляют всех, передавят гусеницами танков. От этих мыслей у Кати пусто и звонко стало внутри, она затравленно оглянулась, отыскивая глазами Куропатенко, во всемогущество которого верила безгранично, и показалось ей в смятении, что только он мог что-то сделать или изменить. Вспомнила, что комбат утром уехал в штаб дивизии, и оцепенела с беспомощно прижатыми к груди руками.

Толпа была совсем близко. Уже слышен ее разнобойный топот ног, уже можно различить отдельные лица, черные раскрытые рты и обезумевшие глаза. Неужели пробегут мимо, оставят на растерзание фашистам раненых? Пробегут! Таких не остановить!

Но произошло непредвиденное.

Навстречу бегущим пошел фельдшер Филя Овчинников. Один. Не торопясь. Что он может сделать?

Собьют и не заметят, промчатся мимо. Но, видно, появляется в людях, решивших вступить в единоборство с потерявшими над собой власть, что-то такое, что и осознать невозможно, и переступить нельзя. Как маленькая светящаяся лампочка или блестящая палочка в руке гипнотизера, они приковывают к себе всеобщее внимание. Остановился Овчинников — стала замедлять бег и толпа. И крик затих. Задние еще теснили передних, но те упирались, сдерживая натиск. Несколько винтовок метнулись в сторону фельдшера и опустились. На дороге и в расположении медсанбата установилась напряженная тишина. Было слышно лишь тяжелое прерывистое дыхание.

Никто не скажет, что бы произошло, если бы Овчинников закричал, стал угрожать наганом, дал предупредительные выстрелы в воздух. Он не сделал этого. Повернулся, показал на палатки:

— Там ваши раненые товарищи. Их вывезут только вечером. Если вы сумеете пробежать мимо них, бегите, — негромко, но внятно сказал фельдшер.

Толпа молчала и не двигалась.

— Так что решайте, как вам поступить, — добавил Овчинников, повернулся и пошел к палаткам.

Как поняла позднее Катя, Овчинников сделал главное — сбил темп, дал время одуматься. Чтобы бежать дальше, надо было миновать белые халаты сестер, палатки, из которых выглядывали раненые, пробежать мимо тех, кто стоял около них с загипсованными «самолетными» руками.

Уже осмысленными глазами красноармейцы проводили уверенную спину Овчинникова, поозирались и неохотно, небольшими группами стали возвращаться назад. Сначала шли медленно, потом начали ускорять шаг, и какое-то подобие строя образовалось на дороге. Он вот-вот должен был скрыться на окраинной улочке, когда из города вышло несколько подвод. Лошади шли устало. Повозочные не погоняли их. Красноармейцы уступили дорогу обозу — везли раненых.

* * *

Куропатенко вернулся через час. Ему начали было рассказывать о пережитом, но он отмахнулся:

— Обошлось, и ладно. — Озабоченно поглядывая на небо, приказал срочно свертываться и, предупреждая вопросы, пояснил: — За ранеными придут машины.

Снялись засветло. Прорыв немецких танков стал опаснее возможной бомбардировки. Одна за другой машины втискивались на Солецкую дорогу между толпами покидающих Порхов людей.

Беженцы — уже укоренилось такое словечко — шли размеренным неторопливым шагом и на машины старались не смотреть. Каждому из них, и старому и малому, казалось, что военные могли бы хоть немного подвезти, их, но машины не останавливались — нельзя. Машины и беженцы двигались в одном направлении, уходили от одной беды, но как бы независимо друг от друга. Горек и скорбен был этот путь и для гражданских, и для военных. Особенно для военных. Каждый из них чувствовал свою вину перед стариками, женщинами и детьми, вынужденными уходить из обжитых мест на восток разутыми и раздетыми, каждого угнетало сознание невозможности изменить что-либо.

Дорога на Сольцы проходила через деревню Демянку, где Катя Мариничева почти три года проработала заведующей фельдшерско-акушерским пунктом. Еще с горы Катя увидела возвышающуюся над округой церковь, флаг над сельсоветом и задохнулась от отчаяния — долго ли ему еще висеть, и что будет с теми, кто останется в Демянке, с ребятишками, которых она успела принять у рожениц здесь и в окрестных деревнях?

Повестку о призыве она получила в первый день войны, а уходила двадцать третьего июня, и с утра в доме, где снимала комнатку, толпились женщины, несли на дорогу сметану, творог, пироги, и каждая уговаривала взять ее подорожники. Катя уходила на войну первой, и женщины провожали ее как свою защитницу и хранительницу. Едва ли не всей деревней со стайкой ребятишек во главе дошли до моста. Катя остановилась, но женщины сказали, что пойдут дальше, до горки. На ней и попрощались, всплакнув напоследок. И вот судьба снова вела Катю в Демянку. Что скажет она теперь односельчанам, как посмотрит им в глаза?

Машины остановились на площади у сельсовета. К ним тут же сбежались растерянные, со сбившимися платками на головах жительницы Демянки, увидели Катю, обрадовались, закричали, перебивая друг друга:

— Катя! Катя! Нам-то что делать? Уходить или оставаться? Мы уже и собрались, но команды нет, и никто ничего не говорит...

— Может, до нас не допустят, а? Как ты думаешь?

— Вы-то, вы-то насовсем уходите или вернетесь?

И ребятишки крутились у машин и тоже с доверием и надеждой поглядывали на Катю, словно все зависело от нее и лишь она могла решить судьбу Демянки и ответить на самые главные вопросы. А что знала Катя и что она могла сделать для односельчан? Ничего!

Больше всех ее поразила доярка Капа. Она выбежала из-за угла, кинулась к машинам, но остановилась почему-то и стояла отрешенно от всех с младенцем на руках. Хороший мальчишка родился у Капы. Здоровый. И было в кого. Сама Капа, рослая и сильная, с тяжеленной русой косой и пронзительными светлыми глазами, слыла в Демянке первой красавицей. И муж ее, Василий, под стать ей. На фронте, а может, и нет уже его. Может, осталась Капа одна со своим мальчишкой... Когда же он родился? В апреле? Нет, в мае, после праздника. Выходит, два месяца ему. Как же сохранит его Капа?

Женщины все суетились у машин, пытаясь узнать у военных хоть что-то вразумительное. Нелегкая принесла медсанбат в Демянку, и придется проезжать еще Дряжженку, тоже ее, Катину, деревню, где знаком почти каждый и где тоже будут спрашивать, что им делать.

А кто мог ответить на этот вопрос, сказать, как разовьются события даже в самое ближайшее время, остановится фронт или нет, а если и остановится, то когда, где и надолго ли. Катя не выдержала, закричала, чтобы ее слышали все:

— Уходите! Уходите скорее! И ты уходи! — прокричала Капе и разревелась от своего бессилия хоть чем-то помочь растерянным, беззащитным и дорогим для нее людям, над которыми нависла смертельная опасность.

* * *

Медсанбат остановился ночью. Комбат дал три часа на отдых, потом приказал ставить палатки и копать щели для раненых. Грунт попался сухой и песчаный. Лопата легко входила в него и увесисто полнилась. Катя машинально вонзала ее, выкидывала песок наверх и налегала снова. Раз-два, раз-два, раз-два, а мысли все еще были в Демянке, и надеялась Катя, что колхозники все-таки решились сняться и теперь идут где-то и, может быть, догонят медсанбат. Катя выпрямилась, подняла глаза на дорогу. Над ней в сером потоке людей высилась башня покалеченного танка. Раненых везет, догадалась Катя, заметив на броне фигурки в танкистских комбинезонах. Так и оказалось. Танк свернул к палаткам, остановился.

— Принимайте десант! — высунувшись из люка, закричал оглохший командир машины.

«И шутить-то как-то нехорошо стали», — подумала Катя, втыкая лопату в землю.

Жаркая и сухая погода стояла давно, а этот день выдался наособицу. Часам к девяти солнце выгнало из операционной палатки остатки ночной прохлады, воздух в ней стал удушливым и терпким. Пот заливал глаза. Головчинер, однако, был настроен благодушно, даже шутил между делом:

— Вентилятор бы сюда, кусочек льда из Арктики, а еще лучше бутылочку пива из «Астории». Есть в Ленинграде такой ресторан, Катя. Пиво в нем!.. Где же он застрял, проклятый? Поддержите-ка здесь. Приподнимите. Хорошо. Молодчина! Сушите — дальше лезть придется, — хирург откинулся от стола, распрямляя спину, я продолжал: — После войны, если останемся живыми, вы обязательно приедете ко мне в гости. Я вас пивом так в «Астории» накачаю... Тупой расширитель. Жом! А, чтоб вас! Прямой тут нужен. Вот тут приподнимите. Хм, уперся в позвоночник, но не повредил, не повредил. Вот он, негодник! — Головчинер поднял руку с зажатым в пинцете осколком, поразглядывал его и бросил в таз. — Ей-ей-ей, а вот этой дырки я и не заметил. Что будем делать, Катя? Ножницы. Парочку пеанов. Лигатуру. Сушите. Сейчас подштопаем, проведем ревизию, упакуем и Шить будем.