Павел Андреев - Правда обмана Страница 4

Если в бою враг своим точным выстрелом сообщает бойцу, что он, как противник, не нуждается более в его услугах, в этом нет в принципе ничего оскорбительного. Правда, продолжительная массовая поставка цинковых консервов может вызывать и иные психологические эффекты, но введение централизованного стратегического планирования операций — не лучший способ бороться с потерями. Ни в том, ни в другом случае от этого нет никакой пользы — умер ли ты с вопросом или ответом. Разве что дал родине шанс наконец-то просраться, пусть хотя бы на чужой территории?

Велосипедист настырно наматывает пыльные метры на велосипедную цепь. И что людям не сидится, мотаются по пустыне между Пакистаном и Афганистаном. Я перевожу дальномер оптики на двигающуюся фигурку. Отмеряю дистанцию до цели — примерно километра два, может чуть меньше. Далековато. Движется зигзагами, словно перебегает. С таким темпом ему еще минут десять крутить педали до выхода на дистанцию моей прицельной дальности. Как правильно считать: последние полторы тысячи метров или последние десять минут? Дело не в приближении велосипедиста, все дело в уменьшении моего ожидания. Десять минут не тридцать часов. Подождем, дольше ждали.

Вторые сутки мы торчим на этой каменной шишке. Пришли сюда пешком за три часа. Отсюда до бронегруппы часа полтора хорошим темпом. Сидим и ждем приключений на свою задницу в километре от Пакистанской границы. Че приперлись? Ни чихнуть, ни пернуть — режим радиомолчания. Сидим, смотрим, как перед носом духи шмыгают вдоль границы.

Я молча докуриваю косяк. Курить вообще-то в засаде нельзя. Да пошли они со своими инструкциями! Победа на чужой гражданской войне — это не то, ради чего стоило бы класть свою жизнь. Нас здесь восемнадцать человек. Ротный, «каскадер», начштаба батальона, два местных проводника-белуджа, девять человек с нашего, четвертого взвода и четверо приданных нам с третьего. Эти четверо приданных бойцов — обуза, с которой я бы расстался без сожаления еще в бригаде. Спихнули нам то, от чего сами не могли избавиться!

На следующий день после моего дня рождения, вечером, в составе роты, на пяти машинах мы выехали из бригады. Не доезжая до Спин-Болдака, свернули налево с бетонки к Лой-Карез. Всю ночь тряслись по ухабам, двигаясь по сухому руслу, строго на северо-восток. Ближе к утру начались горы. Русло реки проходило почти по пакистанской границе — приходилось двигаться скрытно. На место прибыли на рассвете, при параде — столб пыли, пакистанский базар в эфире на наших частотах. В общем, кроме нас и Кандагарского рынка никто не знал о том, что русские поехали на пограничный афганский пост — крепость Синджилакала. Крепость была старая. Сильно разрушенная, она сохранила былую внушительность своих стен. Гарнизон был четко вымуштрован — все ходили как по линеечке. Такая дисциплина объяснялась сплошными минными полями, которые постоянно обновлялись с обеих сторон. Душманы блокировали пост, чтобы пограничники не мешали им делать свое дело. Пограничники заботились не столько об охране границы, сколько о собственной безопасности, поэтому мин тоже не жалели. Приехав, мы расположились на территории заставы, в отведенном нам месте. Помылись, поели и стали готовиться к ночному выходу — улеглись отсыпаться прямо под машинами. Но без проблем не получилось.

Выяснилось, что пока тряслись в броне всю ночь, один из четверых «командировочных» с третьего взвода сожрал полмешка наших сухарей — надо было видеть эту дробилку! Не доверяя им после этого, я настоял, чтобы их поставили в центр группы, поручив нести ленты и станок к АГС. Кто-то догадался — после съеденных ими сухарей — повесить на них РДВ с водой! После первых сорока минут перехода, на первом же привале выяснилось, что эти уроды выпили четверть запасов воды. Дальше — больше.

Пока шли, все четверо из центра переместились в хвост походной колонны. Я шел замыкающим — «буксиром». Все, что не могло идти самостоятельно, доставалось мне — прицепом! Буксировать прицеп, идущий юзом, я скажу — не самая легкая работа. Тычки прикладом и пинки — только так можно было поднимать упавших и подгонять отстающих. Когда пришли на шишку, до рассвета оставалось еще часа три. Быстро рассредоточились по номерам и улеглись кольцом на склоне сопки. Я оставил смотрящих, назначив порядок смены — меняться через двадцать минут, при смене будить меня. В центре кольца лежали начшаба батальона, ротный, «каскадер» и два проводника. Через сорок минут я узнал, что одного из водоносов на месте нет. Молча встал и лично обошел всех — точно, одного из них, Асанова — истребителя сухарей, не было! Я поднял пацанов, каждый проверил своих, но пропавшего среди них мы не нашли. Пока перебегали от одного к другому, разбудили своим движением ротного. Я чувствовал себя как молоко в крынке: если сейчас не употребят — завтра прокиснешь. Пришлось докладывать. Со мной для поддержки пошли два дембеля — туркмен Нишанов и даргинец Мага. Ротный молча выслушал меня и сразу спросил, где проводники. Белуджи вообще не ложились. Сидели в сторонке и молча раскачивались, закутавшись в свои верблюжьи одеяла. Свои АКМ они держали между колен, словно балалайки. Одним словом — индейцы. «Иди, докладывай майору», — ротный посмотрел на меня, на мою группу поддержки, на белуджей и трусливо бросил меня под танк. Командир решает только вечные вопросы, временные — решает сержант.

Ночной переход. Расстояние между ногами — один шаг. Изматывающий ритм движения, когда сначала отстаешь, поднимая других, потом догоняешь, толкая перед собой отставших. Нервотрепка с пропажей и трусливое самоустранение ротного. Все это окончательно опустошило меня. Я даже не мог толком сообразить, что все-таки произошло? Да, я пару раз врезал Асанову. Первый раз, когда он раздавал воду своим землякам на переходе. Второй раз — когда он отказался нести станок АГС, который я предусмотрительно обменял у него на РДВ.

Меня сделали крайним. Весь этот выход раздражал с самого начала. Еще в первые минуты после выезда из крепости открытый задний люк БТР с навешанным на него ранцем Рахимова неожиданно упал и захлопнулся на очередной кочке. Рахимову, сидевшему на броне возле люка, перебило три фаланги на левой руке — указательный палец, средний и безымянный. Пришлось возвращаться. Начштаба, выехавший перед дембелем в засаду за наградным, рвал и метал. Ротный молча сносил наезды, а «каскадер» откровенно стебался над ними обоими. Лишь проводники-белуджи молча наблюдали весь этот цирк и изредка трясли головами, как лошади в упряжке, отгоняющие назойливых мух. Мне с самого начала казалось, что они были просто-напросто обкурены.

Оставив Рахимова на точке, бронегруппа вернулась на маршрут. Нам следовало до утра прибыть в узкую долину, огороженную цепью высоких каменных сопок. Потерянное время нагоняли на своих двоих, срезая маршрут напрямик. Вымотались быстро. Местность была холмистая, за пологими длинными подъемами следовали крутые спуски. Подъемы брали в лоб — экономя время, не растягивались в серпантине по склону. Когда поднялись на первую седловину, мои носильщики уже умерли, каждый раза по два. Было противно и обидно. Когда ждут отставших — ждут быстрее! Только поднимаешься, как видишь развалившуюся на привале группу, которая, дождавшись тебя, снисходительно поднимается под команду «подъем, выходим». Ты садишься на землю и устало отваливаешься на спину, облокачиваясь на ранец. Мимо тебя проходят отдохнувшие сайгаки, а ты остаешься со сдохшими на переходе уродами, упавшими кто где стоял. С каждым привалом их становилось все больше и больше. Начав переход в обществе двух таких носорогов, я закончил поход уже в компании пяти красавцев. После второго привала мне в помощь оставили Геру. Гера хоть и был ветераном, но ходить по песку так и не научился. Ритма нашему табору он не прибавил, хотя добросовестно старался не отставать. Когда мы с Герой пригнали это стадо, весь народ был уже на месте и успел отдохнуть.

Перед нами была та самая заветная долина. Ее противоположный, более скалистый склон, был уже пакистанским. Сама долина была когда-то рекой, которая разрезала небольшой горный массив, аппендиксом вдававшийся на афганскую территорию. Расположившись на каменной сопке, торчащей в центре огромного древнего сухого русла, мы могли просматривать вдоль и поперек всю пакистанскую часть долины. За спиной, километрах в пяти, был задрипанный афганский кишлак, который мы ночью обошли, оставив его слева. Кто помнит, тот подтвердит, что самое острое впечатление от ночных засад на границе — это контраст непроглядной темноты с афганской стороны и море огней на пакистанской стороне. Так было и в этот раз. На пакистанской стороне долины, как новогодние елки, светились два пакистанских кишлака. От границы, на дистанции двух-трех километров, одновременно объезжая с обеих сторон занятую нами сопку, в нашу сторону двигались две светящиеся точки — машины. Начштаба, указывая пацанам на этот духовский беспредел, не скрывал свой охотничий азарт. Офицер без мечты, что собака без крыльев. В этот момент мы с Герой и выгнали на него наших носорогов. Вид задроченных переходом носильщиков с разбитыми губами и носами мгновенно убил весь командирский пафос. «Развели в подразделении махровый дембелизм! Вернемся, я лично займусь тобой, сержант!» — своим злобным шепотом майор, наверное, старался заменить крик, чтобы не нарушать маскировку группы. И после всего, что случилось, мне теперь предстояло сообщить ему об очередном обломе.