Георгий Савицкий - Крылатый штрафбат. Пылающие небеса : сборник Страница 40

В землянке было тепло и уютно. На сколоченном из снарядных ящиков столе стоял закопченный чайник, жестяные кружки с парящим чаем, который приготовил фельдфебель-ординарец начальника аэродрома. Рядом лежали упаковки галет и бисквитов. Летчики принялись за еду.

В землянку вошел обер-лейтенант с красными от недосыпа глазами.

— Здравствуйте, господа офицеры!

— Хайль! — Летчики вскочили на ноги.

— Сидите-сидите. Меня зовут Хельмут Венк, командир «Тетушки Ю». Мы приземлились в этом проклятом месте с хауптманом Миллером три дня назад. Из девяти машин до цели добрались лишь мы вдвоем. Проклятые русские истребители! Проклятые русские зенитки! Проклятые русские морозы! — Он подсел к столу и, выплеснув чай из кружки прямо на пол, налил что-то из фляжки. В землянке поплыл густой винный дух.

Летчики переглянулись. Сами они не очень-то налегали на спиртное. А обер-лейтенант был уже изрядно навеселе.

— Господа, не желаете? — Их недавний знакомец протянул фляжку.

— Данке, — поблагодарил его Дитрих. — Не перед вылетом.

— Зря. — Он положил фляжку на стол. — А я вот не летаю теперь трезвым. Принципиально. Все равно подыхать в этих проклятых снегах, так хоть веселее. Ну, за Фатерланд! — Он залпом влил в себя шнапс. — Вы давно летаете?

Землянку тряхнуло, громовой раскат взрыва ударил по ушам. Минут пять землянка ходила ходуном, потом все стихло.

— «Иваны» развлекаются, — ругнулся сквозь зубы Венк, отряхивая пыль с шинели.

— Да. Тут с сентября, а до этого — Голландия, Норвегия, Крит, — продолжил Дитрих, прихлебывая горячий чай. — Но такого, как тут… Это хуже, чем ад.

— Ты прав, старина. — Венк закурил, не забыв угостить папиросами недавних приятелей. — Поначалу было еще так-сяк. А сейчас! На истребительное прикрытие надежды мало. Эти чертовы любимчики Геринга делают «дранг нах хаузен» при первом намеке на русские истребители. Марсейль, Бакгорн, Хартманн[41] … Кавалеры Рыцарского креста. И где они? Захотел — сел в самолет, полетел на «свободную охоту», посбивал сколько хотел, и обратно. А обычные пилоты лямку тянут…

Я сам раньше на «штуке» летал. Так вот однажды нас эти сволочи из истребительного прикрытия попросту бросили. Это было еще в августе сорок первого. Русских истребителей в небе было мало, но дрались они отчаянно. Мы летели тремя тройками под прикрытием звена «Эмилей»[42]. И вот со стороны солнца на нас навалилась шестерка «Иванов». У них были новые скоростные истребители МиГ. Они сбили одного из четырех «Мессершмиттов», а остальные сразу же драпанули. Сволочи! После этого русские посбивали нас одного за другим, как в тире. Я выпрыгнул с парашютом и при приземлении повредил ноги. Моего стрелка убило, а из наших девяти экипажей выжило всего лишь четыре человека. Меня списали в транспортники.

А вообще, господа, — вздохнул Венк. — Вы знаете, мы сейчас сполна получаем то, что раньше щедро дарили остальным — боль, ненависть, страх.

Дитрих переглянулся со своими людьми. Этот офицер вел себя слишком необычно, но если честно, то они сами порой приходили к таким выводам. Сама жизнь доказывала правоту Хельмута. Хотя Дитрих и был летчиком, в нем не было высокомерия, присущего стервятникам Геринга. Всякий раз, видя разрушенные русские города и деревни, виселицы и трупы мирных жителей, он испытывал чувство жалости и непонимания.

Он не испытывал ненависти к русским, ни к гражданским, ни к военным. Воспринимал русских солдат как противника, не более. Он — солдат и должен выполнять приказ. Он так и делал. И не понимал, когда видел, как солдаты мучают местных жителей и издеваются над ними. Причем это были не солдаты айнзатцкоманд СС, а обычные пехотинцы.

Они как-то квартировали в селе. И он был свидетелем, как двое мотоциклистов повалили на землю и стали избивать старика со старухой, в доме которых они жили. Просто так, молодчикам не понравилось, как местные на них посмотрели. Вильке тогда бросился выручать ни в чем не повинных стариков и прекратил избиение. Но он понимал, что эти мотоциклисты с легкостью найдут себе другую жертву. Не понимал он другого: зачем нужна такая дикая, немотивированная жестокость? Ведь у многих в Фатерланде остались родители, братья и сестры, дети. Они ведь такие же люди, как и те, которые живут здесь, в России. Неудивительно, что многие местные жители уходили в партизанские отряды.

— Вы воевали в Польше? — продолжил Венк.

— Нет, нас отвели на переформирование.

— Я там летал на Ю-87. Так вот, Польшу мы буквально уничтожили, ничем особо не рискуя. Мне довелось сбить два их истребителя и один легкий бомбардировщик.

«Мессершмитты» и «Юнкерсы» охотились на одиночные автомобили, повозки и даже просто людей на дорогах. Танкисты и пехота тоже от Люфтваффе не отставали, добавляя свой щедрый взнос в эту симфонию жестокости.

— Ну а вы, герр Венк? — иронично спросил Дитрих.

— Я? Я выполнял приказ.

— Все мы выполняли приказ, и те, кто любит издеваться над беззащитными людьми, тоже.

— Я прекрасно вас понимаю, герр хауптман. Приказ можно выполнять по-разному. Я летал и сбивал своих противников в воздушных боях. И горжусь своими победами. Потому что они были одержаны над равными.

Плащ-палатка, служившая в землянке дверью, откинулась, и на пороге появился солдат с повязкой посыльного.

— Герр хауптман, — обратился он к Дитриху Вильке. — Ваш самолет готов к вылету. И ваш тоже, герр обер-лейтенант.

— Все, идемте, — поднялся из-за стола Дитрих.

Офицеры вышли из землянки и двинулись по траншее, ведущей к капонирам. Рядом было взлетное поле, на котором солдаты лопатами забрасывали свежие воронки. Горела подбитая машина. В капонирах под маскировочными сетями стояли самолеты, возле трех из них копошились механики.

Летчики обогнули позицию четырехствольной зенитной установки, обложенную заледеневшими мешками с песком. Чуть поодаль от нее у небольшого костерка грелись солдаты.

Летчики выбрались из траншеи и пошли к капонирам. Внезапно внимание Дитриха привлек едва заметный, на пределе слышимости, гул.

— Ложись!!!

Летчики мгновенно попадали на снег, закрывая головы руками.

Гул превратился в рев. Из низких туч вынырнула четверка штурмовиков с красными звездами на широких крыльях. К гулу двигателей прибавился раздирающий душу, воющий свист — штурмовики атаковали реактивными снарядами. По ушам ударил грохот, на аэродроме взметнулись столбы взрывов. Из разрушенных топливных цистерн плеснуло пламя, растекаясь, оно сжигало все на своем пути.

Вильке вжался в снег и молился, чтобы этот ад поскорее закончился. Каждую секунду он ждал, что его настигнет смерть. Он чувствовал свою полнейшую беспомощность, и это было сильнее страха смерти.

Вслед выходящим из атаки самолетам вразнобой ударили зенитки. Над ухом Дитриха рявкал четырьмя стволами «Флак-систем». Минуту назад гревшиеся у костерка зенитчики сейчас с какой-то одержимостью таскали все новые и новые снарядные кассеты, которые пожирали четыре спаренных автомата, отчаянно плюясь стреляными гильзами.

Штурмовики пошли во второй заход. Дитрих, вывернув голову, с болезненным любопытством наблюдал за приближающимися в пологом пикировании самолетами. На их бронированных фюзеляжах искрились росчерки рикошетов зенитных снарядов и пуль. Вот их крылья озарились вспышками, и по земле хлестнули плети пулеметно-пушечных очередей. Земля рядом с ним вздыбилась от пламени и взрывов, зенитная установка перестала существовать. Дитрих потерял сознание…

Очнулся он оттого, что кто-то влил ему в рот несколько глотков шнапса. Дитрих закашлялся и открыл глаза. Над ним склонился Хельмут.

— Все. Они улетели. Ты не ранен?

Дитрих слабо застонал и медленно поднялся на ноги.

— Да вроде нет…

— Пошли скорее. Я видел дым над капониром. Русские «Иль-цво»! Проклятые «цемент-бомберы», снаряды зениток отскакивают от них, словно горох! — Он погрозил свинцово-серому небу кулаком.

Дитрих огляделся: рядом, задрав кверху четыре ствола, стояла изувеченная зенитка, вокруг нее изломанными куклами валялись тела солдат расчета. Он помог подняться своим стрелкам, и они вместе побежали к капонирам.

Самолеты уцелели. Кроме одного «Юнкерса». Бомба попала прямо в капонир, превратив транспортник в обломки. Погибли техники и экипаж. Венк стащил с головы летный шлем, остальные тоже обнажили головы.

— Бедняга Миллер… — только и прошептал он.

Самолеты и взлетную полосу подготовили только через два часа. Дитрих, стоя у крыла своего Ю-52, наблюдал, как внутрь грузятся раненые, обмороженные и те немногие счастливчики, у которых было официальное разрешение покинуть Сталинградский «котел» за подписью начальника штаба 6-й армии. На них всех было страшно смотреть. Небритые, изможденные лица, грязная форма, превратившаяся в обноски, заскорузлые, бурые от крови бинты. И было еще одно, что их объединяло: обреченность и смертельная усталость в потускневших от постоянного ожидания смерти глазах. Это не была та пресловутая стойкость, о которой не переставая трубило Министерство пропаганды Геббельса. Это было равнодушие приговоренных, просто с покорностью ждущих своей участи.