Поль Сидиропуло - Костры на башнях Страница 40

— Вот так мастерство!

— Высший пилотаж!

— Как же подступиться к тюку?

— Приготовьте веревки! — распорядился Соколов.

А к обеду прибыл обоз, и появился он в той самой расселине, куда время от времени посматривал Асхат Аргуданов. На спинах выносливых ослов прибыли плотно набитые мешки.

Обоз привел старик Мишо.

— Высоко, однако, забралась война, — сказал он, удивленно качая головой.

Бойцы обступили горцев. И вскоре завязался разговор.

— Смотрю я на вас и думаю, — продолжал Мишо, — никогда и ни за что на свете не одолеть нас. — Ой потрогал бороду. — Здесь в боях участвуют люди всех национальностей. И все — как братья! А оно, наше братство, крепче любого оружия. И тогда, в гражданскую, и теперь мы заявляем одно и то же: убирайтесь прочь, ненавистные чужеземцы! Одних уже однажды уложили на острые скалы, настал теперь черед и этих.

Глава вторая

Головной фургон, разворачиваясь, как неуклюжая черепаха, на тесном пятачке, стал пристраиваться промеж выступа скалы и высоких сосен, тянувшихся гладкими стволами ввысь. Он остановился, едва не упираясь срезанным носом в дерево. За ним пристраивались другие.

Генерал Блиц охотно позировал кинооператорам, улыбался, показывая красивые зубы. Он был доволен: все складывалось так, как было задумано. Иначе и быть не могло — считал Блиц. На Кавказ его егеря прибыли обученными.

«Перед войной наших егерей часто можно было увидеть на учениях в Альпах, — писал об интенсивной подготовке горно-пехотных войск немецкий журнал «Кораллы». — Правда, для того чтобы их увидеть, нужно было очень внимательно всматриваться. Тысячи туристов бродили тогда в Альпах, не замечая войск, ибо оставаться незамеченным — важнейшее правило альпийского стрелка… Егеря, как кошки, взбирались на неприступные вершины диких скал, на секунду прилипали к острым карнизам и бесследно исчезали где-то в темных расселинах…»

Продолжалась подготовка солдат и во время боевых действий немецкой армии в горах Норвегии и на Балканах. И вот теперь — Кавказ.

— Цюрих! — восхищались немцы, восторженно осматривая местность.

— Швейцария!

— Мы снова, похоже, оказались в Альпах.

— Вглядитесь повнимательнее! Вы увидите то, чего там нет.

— Какая красота!

— Колоссально!

Серые скалистые утесы возвышались над вечнозелеными деревьями, расположенными островками; альпийские луга на отлогих склонах пестрели разноцветьем. Отовсюду струился чистый горный воздух.

— Райский уголок.

— Я вот до сих пор нигде не бывал, — поделился со своими однополчанами солдат с ярко-рыжими волосами и густыми веснушками на лице. — А теперь за один поход увижу, кажется, весь свет. Уже прошел пол-Европы. Украину пересек, Крым. Теперь — Кавказ. А впереди — Черное море. Пройдем путем коротким. Раз — и там.

— Да, дружище. Повезло нам. Такое и во сне не приснится.

— Можете считать, — усмехнулся молодой офицер, — что вы попали в научную экспедицию.

— Вы очень верно подметили, господин лейтенант. Учеными вернемся в Германию.

«Если вернемся…» — подумал Карл Карстен; до него долетали восторженные реплики и смех. Он оставался в машине, угрюмый, в неподвижной позе.

Гремя массивной обувью, как кандалами, вошел в фургон капитан Горт Роуфф. Тяжелая, мясистая челюсть его отвисла, будто был он чем-то недоволен.

— Карл! — заговорил он громко, словно находился далеко от него. — Что это ты развалился? Выходи. Там полным ходом снимают кино. Тебя разве не касается? Иди, ждут.

Карстен не трогался с места. Развалился на скамейке и ноги вытянул перед собой.

— Позови-ка мне лучше врача! — бросил он.

— Что так? — Роуфф перестал ухмыляться.

— Трясет что-то. Температура подскочила.

— Ну-у! Это ты брось. — Горт Роуфф, похоже, не поверил ему, воспринял сообщение с обиженным видом: что это ты, мол, разыгрываешь так бездарно!

— Не было, а теперь крутит! — говорил Карл раздраженно. — Болезнь не выбирает время. И желания твоего не спрашивает.

— А как же восхождение?

— Ничего. Думаю, переживу. Поведешь ты. Либо Грот.

— Ну-у! Это как скажет начальство. Не мне решать. Ты у нас первым номером стоишь.

— Решать тут нечего. Обстоятельства так складываются.

— А ты не разыгрываешь, случайно? — заподозрил Роуфф.

«И этот рвется на Эльбрус, рвется туда, как к самой заветной цели. Что же тянет его туда? Неужто хочет испытать себя, проверить волю, закалить характер? Ничего подобного! Славы хочет. Его не останавливает опасный путь, разреженный на большой высоте воздух».

— Ладно. Позови врача.

Прогремев башмаками, Роуфф ушел. И видать, поднялось настроение у него — насвистывал мотив походной песни.

В конце января тридцать третьего года отец Карла, усталый и печальный, чуть прихрамывая на раненую ногу, которую прострелили ему в первой мировой войне на Восточном фронте, поздно вечером переступил порог дома. Он долго мылся под краном, словно не хотел показываться на глаза домочадцам. Мать, как всегда, поднесла отцу чистое полотенце и, ласково взглянув на него, мгновенно установила, что он не в духе. Спросила: здоров ли? Это было для матери главным, поскольку настроение дело преходящее, а болезнь не всякая проходит бесследно. Отец, перехватив ее взгляд, как будто понял, что нарушил семейную традицию, не поцеловал ее в щеку, как это делал всегда, возвращаясь с работы. Спохватился, виновато промолвил: «Ничего, мать».

Позже, когда мать и сестренка, года на три младше Карла, улеглись спать, отец решился поговорить с сыном, с которым всегда был откровенным. В Берлине, сказал он, творится что-то невообразимое, люди в смятений: что происходит? Рейхспрезидент фельдмаршал Гинденбург назначил главой правительства Адольфа Гитлера, предводителя нацистов, бывшего венского бродягу, которого сам же еще недавно насмешливо называл «ефрейтором». Неискушенные немцы, продолжал отец, не верят: возможно ли такое? Дорого же обойдется германскому народу столь легкомысленное отношение к своей судьбе. По улицам уже шагают колонны штурмовиков, украшенные вызывающей свастикой. Наступает страшная пора, сын. Будь осторожен, смотри. И тебя могут втянуть… Стоит один раз оступиться, и тогда ни за что потом не отмыться. Я верю тебе, Карл, но тем не менее еще и еще раз призываю: будь осторожен!

Карл учился на третьем курсе медицинского института, а в свободное от занятий время занимался спортом. Студенты, те кто придерживался нацистских взглядов, и его пытались завербовать, однако Карл не поддавался, держался от них в стороне.

Отец стал взволнованно рассуждать: говорят, каждый народ достоин, мол, своего правителя. Но скажи, сын, все ли мы одобряем то, что творится нынче в Германии? Нет. И он тут же приводил веские аргументы: народ Гитлера не выбирал. Большинство не за него! В тридцать втором году на выборах нацисты потеряли два миллиона голосов. А рабочие партии, кстати, собрали тогда на полтора миллиона больше. Как же тогда Гитлеру удалось обмануть народ? Во-первых, с помощью заговора. Промышленники и банковские магнаты — Тиссен, Крупп, Шахт, Шредер настояли, чтобы Гитлера сделать главой государства, который в свою очередь проводил бы выгодную им политику. Во-вторых, мы, дисциплинированные немцы, вовремя не затрубили тревогу, не поднялись против такого нарушения наших гражданских прав. В итоге победили фашисты…

Уже через месяц после той беседы с отцом начались провокации — нацисты подожгли рейхстаг, обвинив в этом неугодных им коммунистов. Вслед за этим потянулись массовые аресты ни в чем не повинных людей, затем расстрелы.

После окончания берлинского института Карл продолжал увлекаться больше альпинизмом, нежели медициной, сторонился политики. И отец считал, что это даже лучше. Единственный раз попытался воспрепятствовать ему, когда Карл отправлялся на Кавказ штурмовать Эльбрус — он тревожился, как бы сына не отправили с каким-нибудь шпионским заданием. «Просто так тебя в Россию не отправят!» — высказался он начистоту. Карл стал защищаться: я не шпион, я — спортсмен. И заверил отца в том, что скорее откажется от поездки, о которой столько мечтал, чем согласится поступить против своей совести.

А вот теперь уже наступил черед и Карла: ему напомнили о долге перед рейхом. Что же от него потребовали? Повести группу на Эльбрус. Вроде бы и не так много, если учесть, что других соотечественников заставляют убивать, разрушать, уничтожать. Однако чем ближе наступал день восхождения, тем тревожней становилось на душе Карла. Отец его незримо присутствовал рядом. «Что я ему скажу? — мучительно думал он. — Прости, мол, папа, так получилось, мне приказали, а я не смог не выполнить…» Ни отца, ни тем более себя обмануть ему, разумеется, не удастся.