Олег Татарченков - Группа сопровождения Страница 40

— В вагоне-ресторане трое славян, — ответил тот, — Едут с Благовещенска. У всех — справки об освобождении.

— Бывшие зэки, значит… Что говорит проводница?

— Выпили, громко матерились, но в целом вели себя прилично. Народ не задевали.

— Значит, ссаживать не будем, — подвел черту майор, повернулся в корреспонденту и пояснил:

— Ссадишь, а они потом на привокзальной территории накуролесят на новый срок. Пусть уж едут. Но… Профилактику провести необходимо. Где они? В ресторане?

— Сергеич, — произнес Уфимцев, — А остальные сумки смотреть будем? Здесь же черт знает что можно провести!

— Такая картина в каждом вагоне, — ответил Седков, — тебе года не хватит, чтобы все это барахло переворошить. Через границу его таможенники пропустили? Все! Груз легальный, пусть едет.

— Но здесь же танк в разобранном виде можно спрятать! — не сдавался журналист, — Не говоря уже о наркотиках.

— Можно! — кивнул головой майор, — А можно — барахло! У нас нет законных оснований проводить обыск. Мы работаем от факта, а не от домысла. Так что пусть катятся. А мы — к сидельцам!

Майор помолчал, вглядываясь в лица китайцев.

— Из этого вагона, говоришь, девчонку нагрели? Так… Какое окно, не помнишь?

— Где-то из середины, — ответил Уфимцев, — Это купе или следующее.

— Будем считать, что это! — решительно произнес майор, — Ну-ка, ходя, все сумки — в проход и — вывернуть наизнанку!

Бригадир «челноков» возмущенно забормотал на китайском. Обитатели купе, помедлив, принялись так же безропотно, как и раньше, вытаскивать свои баулы в проход и раскрывать их. Вскоре коридор вагона по колено был забит распотрошенными пачками курток, перчаток и спортивных костюмов.

— Ну, вот ребята! — произнес майор, ступая по мягкому месиву, высоко поднимая ноги, — Теперь вам работы хватит до Москвы. А то сидите здесь, скучаете…

Проходя цепочку качающихся вагонов по пути в ресторан, группа притормозила в одном из тамбуров. В нем около окна стоял и скучал небритый верзила явно не китайской национальности. От него разило водкой, чесноком и застарелым запахом дешевого курева.

«Настоящий мужчина должен быть небрит, вонюч и волосат…», — пробормотал себе под нос шедший за Игорем Геннадий.

Уфимцев сжал челюсти, чтобы не рассмеяться.

— Что-то многовато братьев-славян на один квадратный метр китайского экспресса, — заметил Седков и остановился около мужчины.

Верзила искоса посмотрел на майора и, не говоря не слова, вытянул из кармана блестящего, синим с красным, спортивного костюма листок бумаги.

— Еще один сиделец. Приятно иметь дело с понимающими людьми, — проговорил начальник, — А билет?

— Есть билет на балет, на трамвай билета нет! — в ответ продекламировал мужчина сиплым голосом.

— А ты, «заяц», еще и остряк! — заметил майор, — в Ярославле слезешь! Твои кенты в ресторане гужуются? Тоже без билетов? В общем так! Бригадира ко мне! Связаться с линейным отделением, пусть на перрон вышлют наряд. Будем их снимать! Ты, мил человек, — обратился он к верзиле, — все заработанные на «зоне» деньги на взятки бригадиру роздал или есть еще?

— Вам, начальник, надо песен? Их есть у меня! — загремело в ответ.

— «Шаляпина» отправить в тамбур штабного вагона! И следить, чтобы не сбежал! — распорядился Седков и подмигнул улыбающемуся Уфимцеву, — Ну чего, Игорек, хватило тебе романтики милицейских будней?

Глава тринадцатая

«Корка» и Жан-Клод

Новый год, как и ожидалось, проскочил пьяно и сумбурно. Помирившись с Сальновым за бутылкой «Бряга», который так не не дожил до 31 декабря, Уфимцев наступление 93-го отмечал у Сашки. Было много выпито, спето под гитару, станцовано с Ольгой Сальновой и их новой соседкой Светой, пышной блондинкой — разведенкой, по совместительству — Снегурочкой.

Разведенку затащить в постель не удалось, зато выпало сыграть Деда Мороза перед ее пятилетним сыном и дочерью Сальновых, Ольгой-маленькой. Дед Мороз, как и полагалось ему, был весьма пьян, путал слова традиционной «тронной речи», на том и был «расколот» смышленым парнишкой, заявившем, что у Деда борода ненастоящая и вообще он похож на дядю Игоря — гостя папы Оли.

За окном стояло «плюс два» — вполне новогодняя погода для новой России. Снег практически сошел под проливным ночным дождем, и утром первого января, начавшимся в два часа дня, опохмелившиеся Уфимцев с Сальновым вместе с Олей-маленькой весело катались с железной горки, старясь не угодить в большую лужу в конце спуска.

Третьего числа Игорь и Саня, окончательно помирившись, так и пришли вместе на работу, представляя с трудом, как будут что-то писать и с кем-то разговаривать. Впрочем, на их состояние никто внимание не обратил по причине общности диагноза. Кончилось все распитием пяти бутылок «сухого» всем составом редакции, включая главного, и торжественным расползанием по домам.

Во второй половине января Игорь Уфимцев выправил учебный отпуск и отправился на зимнюю сессию в Москву.

Игорь любил Ярославский вокзал столицы.

Тот начинал пронизывать тело невидимыми энергетическими токами уже на подъезде, едва с правой стороны поезда проплывала табличка «Москвы-третьей», она же — «Сортировочная». Подчиняясь нарастающей суматохе пассажиров, поднимающихся с кресел межобластной «электрички», Уфимцев тоже вскакивал и загодя стаскивал с полки объемистую спортивную сумку. Стоя в проходе в общей очереди в тамбур, глядя на бегущий за окном серый асфальт перрона, он ощущал легкое покалывание в груди и некую смятенность. Словно за автоматическими дверьми вагона Уфимцева ждал не город, а открытый космос.

Впрочем, это и был космос. Необъятный, засасывающий и высасывающий, живущий по своим, отдельным от остальной России, законам. Его можно было любить, можно — ненавидеть, но равнодушно взирать на него было невозможно.

Москва нахлобучила своим смогом и своей бешенным ритмом сразу за дверьми вагона. Уфимцев, подчиняясь ему, энергично и целеустремленно, как муравей соломину, потащил свою сумку ко входу в метро, лавируя среди других таких же «москвичей и гостей» муравейника по имени «столица нашей Родины — Москва».

Черный подземный грохот метро, подсвеченный качающимися желтоватыми лампочками — внутри вагона и, — пронзительно белыми снаружи, на перронах станций. Переход через серый мрамор с «Добрынинской» на «Серпуховскую», несколько остановок и ты — почти уже дома. Вот он, корабль модерновой многоэтажки на «Тульской», от которой за полгода жизни в Ярославле не успел отвыкнуть.

Остановка автобуса, на которой познакомился со своей первой настоящей земной любовью. Надо же, оба жили в Ярославле, а встретились в Москве. От нее остался в памяти женский острый запах смятых простыней в съемной «однушке» и название: «Нагатино».

Пахнущий бензином «ЛИАЗ» везет мимо пруда и сквера, за которыми скрываются корпуса «Кащенки», «Канатчиковой дачи» — психиатрической лечебницы, воспетой Владимиром Высоцким.

«Загородное шоссе» с гастрономом на первом этаже старого «сталинского» кирпичного дома, в котором неизменно покупал батон колбасы по дороге в вечно голодный Ярославль.

Чугунный, тоже «сталинский», мост, «полуторка» Великой Отечественной на пьедестале у ворот АТП.

Парящие гигантские трубы ТЭЦ…

И — вот перед глазами всплывает огромным белым лайнером-катамараном с двумя восемнадцатиэтажными корпусами, ДАС. Дом аспирантов и стажеров Московского государственного университета имени Михаила Васильевича Ломоносова. ДАС. Родная общага, именуемая на жаргоне московских таксистов «Домом активного секса».

Улица имени сталинского наркома Шверника. Через дорогу — гастроном с пустыми полками и пивной ларек, родной всем местным алкашам и студентам университета.

Уфимцев вышел из автобуса у зеленого покосившегося дощатого кондитерского павильона, в котором он по пути в универ неизменно покупал пирожное с глазурью. Оскальзываясь на тротуаре и перескакивая через обледенелые сугробы вдоль тротуаров (все дворники вместо работы ходили на митинги коммунистов), он спустился с косогора и направился к «поперечной палочке» гигантской буквы «Н», в виде которой был построен по проекту, одобренному лично Хрущевым, ДАС. Его ДАС.

Глядя на огромные, высотой в три этажа обычного дома, стекла зимнего сада «Дома аспирантов», Игорь вновь вспомнил кадры кинофильма, в которых метельным утром начала 70-х мимо них проходил герой Андрея Мягкова из «Иронии судьбы», и в который раз повторил ту строчку «С любимыми не расставайтесь, с любимыми не расставайтесь. Всей кровью прорастайте в них…»

За металлическими крутящимися дверями — все те же бабушки у турникета, очереди у гудящих лифтов. В отделе поселения на первом этаже — неизменные глубокие дермантиново-дубовые кресла и диван времен «культа личности», в которых очень удобно ждать своей очереди. (Правда, приятель и сосед Игоря комнате в общаге Ленька Мазурин утверждал, что они — «ленинские», мол, в таком точно же сидел вождь мирового пролетариата в Кремле). И вот — с направлением в одной руке и сумкой в другой, Уфимцев стоит у серой двери на восьмом этаже, что в середине узкого коридора, крашенного зеленой казенной краской.