Иван Чигринов - Свои и чужие Страница 41

Отряд не только с каждым новым переходом приближался к Батаевским лесам. От внимания Чубаря не ускользнуло, что все время из отряда куда-то уходили, а потом вскорости возвращались небольшие группы партизан. Значит, отряд и на ходу действовал, хотя эта его деятельность и была скрыта от постороннего глаза, по крайней мере, Чубарю она оставалась недоступной, либо его пока не посвящали в дела, либо в отряде и вправду так было заведено, что, кроме командира, комиссара, начальника штаба да тех, кто принимал непосредственное участие в том или ином деле, никому не полагалось знать, кто и чем занимается. За всю дорогу Чубарь всего один раз был свидетелем, как в отряд привели из Белынковичей немца. Это был мелкий интендант или, может быть, инженер. Для Чубаря это не имело никакого значения. Было известно только, что офицер этот, в чине капитана, руководил восстановительными работами на белынковичском спиртзаводе. До войны в Крутогорском районе работали целых три спиртзавода — в самом Крутогорье, в Забычанье и в Белынковичах. Но при отступлении Красной Армии все они были разрушены, вернее, выведены из рабочего состояния. И вот немцы, заняв территорию района, решили из трех заводов соорудить хотя бы один. Выбрали белынковичский, может быть, потому, что находилось это предприятие близко от железнодорожной станции, которая хоть и не действовала пока, но была всего в полукилометре.

В группу партизан, которая осуществила нападение на местечко, входил и Шпакевич. От него Чубарь и разузнал, при каких обстоятельствах взяли в плен немецкого капитана. Собственно, это было даже не нападение. Провели операцию партизаны, как говорится, без сучка и задоринки. «Свой человек», который к тому времени уже укоренился в местечке, вместе с другими агентурными данными сообщил по своей связи, что в посёлке спиртзавода имеется злачное место, куда часто наведываются офицеры и солдаты вермахта, преимущественно из ландвера, которые вместе с местными рабочими отстраивали на оккупированной территории разрушенные промышленные и транспортные объекты; нередко «паслись» там и французы, которые охраняли вблизи местечка железнодорожный мост через Беседь. Одним словом, как только в отряде стало известно об этом притоне, Карханов приказал, чтобы партизаны «поинтересовались» им. Особенно возмутило командира отряда, что свой дом превратил в такое непотребное заведение бывший активист, рабочий спиртзавода, который раньше сидел на разных торжествах за столом президиума и который имел правительственную награду, а в качестве приманки в доме он использовал жену и двух дочерей. Трудно объяснить, что толкнуло его на это. Страх за прошлое своё «сидение» в президиумах? Вряд ли, потому что искупил его рвением при восстановлении спиртзавода, а он и впрямь крепко помогал там немцам. Наживой?… Словом, было над чем подумать.

В ту ночь, как нагрянуть в местечко партизанам, в «заведении» кроме немецкого капитана гулял и белынковичский бургомистр Панедька. Немца партизаны взяли из постели старшей хозяйской дочери, а вот бургомистр и сам содержатель притона успели удрать через чердак, где была оборудована ещё одна комнатка, потаённая, с выходом на наружную лестницу. Кстати, в этой скворечне хозяин и складывал разные подношения от посетителей своего дома, в том числе немецкие марки и даже советские тридцатирублевки, которых в ящике старинного комода почему-то скопилось очень много, чуть ли не тысяча купюр. Немец не сопротивлялся. Он, казалось, даже не был испуган, что вооружённые люди неожиданно подняли его с постели: неторопливо натянул на себя верхнюю одежду и, понукаемый сзади, покинул «заведение», где ему, видно, неплохо гулялось. Партизаны перевернули все вверх дном в поисках оружия, которое должно было находиться при нем, но напрасно. У капитана не было ничего даже близко напоминающего оружие. И в окно не мог выбросить, потому что захватили его спящим. Он и на допросе подтвердил, что никогда не носил с собой оружия. И вообще по его словам выходило, что никакого касательства к армии он не имел, а занимался только хозяйственными делами. Этому чудаку было будто невдомёк, что теперь каждый немец, вооружённый или невооружённый, является врагом советского народа, и только за то уже, что находится на оккупированной территории, подлежит наказанию… Его пришлось расстрелять, а командир отряда после этого сказал со злобной досадой: — Не могли вместо этого… того паскудника притащить!…

Но эпизод с немецким капитаном, как понял вскоре Чубарь, был для отряда в общем-то рядовым событием. Уже на другой день мало кто из партизан вспоминал об этом.

И ещё одно поразило Чубаря во время похода спецотряда Карханова в Батаевские леса — московские партизаны, несмотря ни на какие приказы, совершенно не уничтожали урожай сорок первого года, даром что на полях меж деревнями во многих местах стояли не обмолоченные пока ещё скирды ячменя и ржи, как будто для них, пришедших из-за линии фронта, уже не существовало тех директив, которые когда-то, при отступлении Красной Армии, крепко занимали Чубаревы мысли и заставляли действовать, как он думал, соответственно своему и чужому разумению. И только однажды на рассвете, кажется, по ту сторону железной дороги, поскольку Чубарь теперь умел правильно ориентироваться, бросилось в глаза ему почерневшее колхозное поле, которое остро напоминало другое, веремейковское, что в Поддубище. Правда, здешнее могло сгореть и во время боя, когда вокруг полыхал немилосердный огонь. Но все равно — чужое пожарище сперва словно бы обрадовало Чубаря, а потом и опечалило, бросив душу из одной крайности в другую. Обрадовало потому, что подумалось — кто-то занимался одним с Чубарем делом, жёг хлеб, а опечалило по той причине, что понял он по поведению партизан, по тому, как они прошли мимо сожжённого поля, что дело это не вызвало у них не только одобрения, но и никаких положительных эмоций вообще. Значит, и когда они шли с Кархановым в Кулигаевку, командир отряда ничего не сказал Чубарю о пожаре в Поддубище не из деликатности. Видно, суть заключалась в другом.

Не доходя нескольких километров до Елановки — а эта деревня уже находилась на краю Батаевских лесов, — спецотряд остановился на очередную днёвку. Тут Шпакевич с Чубарем и получили наконец полный инструктаж относительно будущего задания.

— Не передумал ещё идти со Шпакевичем? — первым делом спросил Карханов, когда Чубарь явился по его вызову.

— Мне все едино, — сказал на это Чубарь. Карханов как-то виновато усмехнулся такому ответу, но ни уговаривать, ни поучать Чубаря не стал. Он только попытался растолковать:

— Нам бы хотелось услышать от вас определённый ответ, но инициатива исходила от вашего друга, потому и последнее слово за ним.

— А какое его последнее слово? — поглядел Чубарь на Карханова, потом на Шпакевича.

— То самое, — вместо Шпакевича ответил Карханов. — Так что придётся вам, товарищ Чубарь, собираться в дорогу.

— Я готов.

— Ну и хорошо, — внешне никак не отреагировал на готовность Чубаря командир отряда.

Тем временем к ним троим — Карханову, Шпакевичу и Чубарю, что беседовали на чьей-то заброшенной и уже порядком разобранной мельнице, в которую заглядывал через оторванные сверху доски робкий осенний денёк, — присоединился комиссар Богачёв. Вошёл он почти неслышно, словно проникнул вместе с серым деньком не через дверь, а через решётчатую крышку. Карханов, увидев его, достал из армейской сумки какие-то бумаги, молча подал комиссару. Должно быть, тот знал, что это за бумаги, потому что так же молча взял их и присел у стены на пол, из-под которого слышно было, как внизу тихо плескала в деревянные заплесневевшие стены речушка, которая снаружи терялась в густых зарослях мокрого ольховника, красной калины и спелого рогоза, который давно оброс на концах ядрёными чёрными пестиками.

— Собственно говоря, — обратился к Шпакевичу и Чубарю командир отряда, — группа готова отправиться в путь, хоть сегодня. — Он покусал зубами нижнюю губу, словно хотел поймать таким образом верхний краешек подстриженной бороды, потом прислонил свою палку к большому ларю, который неведомо для чего был когда-то сколочен из досок и служил тут столом, и стал тихо, почти не хромая, похаживать взад-вперёд. — Готовили группу Лапин с Оборотовым, так что вам только остаётся принять людей под свою ответственность. Маршрут, как мы и договорились, надо оставить прежний. Скорее всего, фронт сейчас наиболее стабилен на линии Сухиничей и Юхнова, во всяком случае Центр нам тоже советует направлять вас туда. Правда, это не значит, что завтра или послезавтра что-то там не изменится. Тогда придётся действовать абсолютно самостоятельно. Но есть в нашем плане изменения. С группойпойдет и Гусев, которого вы найдёте на месте. Человек он опытный в таком деле, кстати, вы его, товарищ Шпакевич, хорошо знаете. — Да, — подтвердил Шпакевич, хотя ответа от него, кажется, никто не ждал.