Павел Павленко - Мартин Борман: «серый кардинал» третьего рейха Страница 41

10 ноября, когда немцы пребывали в шоке, узнав о размахе ночной расправы, учиненной по указанию высших политических кругов, Борман — по распоряжению фюрера — отправил письмо Герингу. Гитлер предпочел остаться в стороне от трагических событий, поручив Герингу разобраться с еврейским вопросом и «так или иначе уладить эту проблему».

12 ноября состоялось совещание, на котором присутствовали все ответственные лица, кого в той или иной мере касались прокатившиеся по стране погромы: Геринг, Геббельс, министр экономики Вальтер Функ, министр финансов граф Лутц Шверин фон Крозиг, несколько государственных секретарей, шеф службы безопасности Рейнхард Гейдрих и представители [214] министерства воздушного транспорта. Они обсуждали методы и средства, которые позволили бы... лишить евреев собственности! И вообще следовало договориться, что делать с ними потом.

А Гитлер и Борман провели день в Бергхофе, уединившись для спокойной и откровенной беседы о сложившейся ситуации. Через два дня они прилетели в Дюссельдорф на похороны посла, убитого в Париже. Вопреки обыкновению, Гитлер не стал произносить пространных речей и хранил молчание в течение всей траурной церемонии.

Теперь первоочередными становились проблемы иного рода. 10 ноября, когда не спал еще накал погромов, Гитлер обратился к руководителям издательств и средств радиовещания с не подлежащим опубликованию посланием, подготавливая их к грядущим событиям. Заявив о своей приверженности миру, он подчеркнул, что некоторых целей можно добиться только с применением силы. Следовало подготовить немецкий народ к такому развитию событий, то есть к войне. Этой кампании фюрер решил посвятить серию выступлений в разных городах страны в течение первой недели декабря.

На специальном поезде он отправился в сопровождении Бормана осматривать «чешскую линию Мажино» (так Мартин окрестил систему укреплений в Судетах), которая была захвачена без единого выстрела. Следующей остановкой стал Магдебург, за которым последовал Киль. Повсюду Гитлер устраивал смотр войскам и знакомился с новейшим вооружением. Бог войны Марс уже проверял острие ножа; Борман тоже был в полной готовности.

1 февраля 1939 года кадровая служба СС прислала Борману, уже ставшему группенфюрером СС, анкету с грифом «Секретно», в которой среди прочих вопросов значился пункт, требовавший указать место назначения в случае объявления мобилизации. Рейхсляйтер [215] НСДАП собственной рукой начертал: «Вопрос не имеет смысла, поскольку в момент начала войны я непременно буду рядом с фюрером». Такое утверждение могло означать только одно: идею развязывания войны фюрер разрабатывал именно с Борманом.

Что касается Буха, то последней каплей, переполнившей чашу его терпения, стала «ночь битых стекол» 9 ноября 1938 года, когда по всей стране молодчики громили синагоги и магазины торговцев-евреев. Толпы вандалов воспользовались возможностью обогатиться посредством грабежей. Партийному суду было поручено воздать мародерам по заслугам. Бух справедливо полагал, что главный груз ответственности за волну преступлений должен лечь на вдохновителей погромов, первым в ряду которых был, конечно, Геббельс. Получив отказ в возбуждении такого расследования, он вновь отправился в путешествие — на сей раз в Южную Америку.

Отныне амбициозному зятю такое родство стало явно неудобным. Буху было отказано в доме Борманов, как и фрау Бух, которая поддержала мужа. Герда же приняла сторону своего супруга и подчинилась требованию Мартина прекратить поездки к родителям. Правда, такое решение далось ей нелегко, о чем свидетельствует содержание писем, в одном из которых она писала: «Брак детей — потеря для их родителей. Думаю, я пролью немало тайных слез, когда наши дочери будут выходить замуж. Они уйдут за мужьями, чтобы разделить с ними дальнейший жизненный путь...» Впрочем, Герда иногда разговаривала с матерью по телефону, но звонила ей в Аммерзее, лишь когда была уверена, что Вальтера Буха нет дома. [216]

Если Борман в чем-то завидовал тестю, то только той атмосфере священнодействия, в которой проходили процессы, и почету, воздаваемому верховному судье. Бух появлялся перед собранием в торжественной алой мантии, с особой серебряной медалью — символом его высокой должности — и «Орденом Крови» на груди. Этим орденом были награждены все участники неудавшегося «пивного путча». На словах Борман утверждал, что ему не нужны награды, но на самом деле просто не мог претендовать на почетный нацистский орден. Во время встречи Гитлера с итальянскими единомышленниками последние повесили на шею Борману пару орденов, которые он никогда не надевал, поскольку, очевидно, не считал их достаточно высокой наградой. В письмах жене он объяснял это все той же позицией: кто служит фюреру, тот может принимать награды только от него. Однако в глубине души Борман страстно мечтал об «Ордене Крови»... и получил его! В мае 1938 года, после аншлюса Австрии, дабы воздать должное австрийским соратникам, Гитлер издал указ, согласно которому почетным орденом награждались и те, кому пришлось отсидеть в тюрьме не меньше года за политические убеждения. Означенный срок как раз подходил для Бормана (многие считали, что именно он готовил этот указ). Выходило, что интересы НСДАП в Пархиме заключались в том, чтобы осуществить самосуд «Feme» и убить сельского учителя. Причем Борман в то время не числился сторонником Гитлера, а состоял в народной партии. Награду и удостоверение он получил из рук самого фюрера 5 сентября 1938 года на церемонии открытия партийного съезда в Нюрнберге. Борман был поистине счастлив и чувствовал себя причисленным к высшему ордену избранных, к тому же отныне тесть не имел перед ним преимущества в этом отношении. [217]

В дни Нюрнбергского процесса бывший верховный судья НСДАП Вальтер Бух на вопрос, был ли его зять «отвратителен, как человек», ответил: «По-моему, он просто обезумел». По мнению Буха, таким образом на нем отразилось многолетнее балансирование на самом острие пирамиды нацистской иерархии. Впрочем, Бух с самого начала должен был заметить страстное стремление Бормана к власти, а позднее — злоупотребления полученными полномочиями. Борман готов был беспрекословно и точно исполнить любой приказ фюрера и превращался в беспощадного тирана, едва власть оказывалась в его руках. Такой образ действий распространялся и на его отношение к семье: вскоре после сенсационной «свадьбы под сенью свастики», которую почтил своим присутствием фюрер, в Мюнхене утвердилось мнение, что Герде не очень повезло с мужем.

Вальтер Дарре, рейхсляйтер сельского хозяйства, однажды вместе с супругой нанесший Борманам визит по приглашению Мартина, очень сочувствовал Герде, отмечая «оскорбительно грубое обращение Бормана с женой в присутствии гостей».

Это событие имело место в годы пребывания Бормана на посту руководителя партийной «кассы взаимопомощи», причем с подъемом Мартина в верхние эшелоны власти в семейных отношениях перемен не произошло. Общество в Бергхофе было шокировано обыкновением Бормана подзывать жену щелчком пальцев и постоянным требованием «поживей!» (одно из самых любимых его выражений, наряду с «мигом!» и «бегом!»). По-видимому, жена и домочадцы вздыхали с облегчением, когда он выходил из дому или был в отъезде.

Однако именно благодаря складу характера Герды этот брак нельзя было назвать несчастливым. Как отмечал [218] Борман, к моменту замужества она уже стала «закоренелой» национал-социалисткой. На этот путь ее наставил отец, и она всегда следовала его примеру. Затаив дыхание, словно прилежная школьница, внимала она тирадам нередко гостившего в их доме Гитлера, усваивая его идеи о предназначении немецкой девушки: верная подруга своего мужа, хранительница домашнего очага, заботливая мать.

Герда испытывала потребность в мужской руке, которая управляла бы ею. Ее святая троица выглядела так: Гитлер, отец и муж. Только этим и объясняется покорность и легкость, с которой она воспринимала постоянные властные окрики Бормана и его грубость. Речь Гитлера на конференции женской национал-социалистской организации привела Герду в восторг. Фюрер объявил, что «выражение «эмансипация женщин» — гнусное изобретение евреев» и что дело мужчины — государство, а дело женщины — забота о семье, о муже, о детях и о доме. Герда Борман сожалела лишь о том, что не смогла присутствовать на конференции, поскольку совсем незадолго до того родила четвертого ребенка.

Ведение домашнего хозяйства не являлось ее сильной стороной. В одном из писем мужу она даже заботливо интересовалась, достаточно ли хороша его очередная любовница в роли хозяйки (за годы их совместной жизни Мартин Борман сменил несколько «официальных» любовниц). Брат Герды отмечал, что она не наделена особыми талантами в делах практических.