Борис Саченко - Великий лес Страница 41

— Так вьюны это ж хорошо!

— Кто тебе сказал, что хорошо?

— Все говорят. Вьюны снятся к добру, — повеселела, ободрилась Параска.

Хора выпрямилась — кончила, видно, мыть посуду, подошла к Параске.

— С Пилипом все хорошо, — сказала она. — Было худо, а теперь хорошо.

— Откуда ты это взяла? — спросил как бы в испуге Николай.

— Взяла. Сны не вам одним снятся. Мне тоже…

И вышла с обиженным видом в сени.

Пошла домой, посидев немного и перемолвившись с отцом о разных разностях, и Параска. Ночь уже была на дворе, да такая темная, что дороги под ногами не видать. Ни звездочки нигде, ни луны. Шла, держалась ближе к заборам, где потверже, не так много песку, а мысли ее вились вокруг одного и того же — где сейчас Федор, что с Пилипом? Живы ли? Гадание ничуть не успокоило Параску — наоборот, посеяло в душе еще большую неопределенность, тревогу.

«Не пойду больше к Хорихе гадать. И ни к кому не пойду, — решила Параска. — Что эта Хориха знает, знахарка нашлась… От, дурит людям головы. И мне задурила…»

XIX

Настало время, когда и Ивану Дорошке довелось взвалить на плечи двойную ношу. Днем он, как всегда, бывал в сельсовете, занимался будничными делами, к которым привык за годы председательствования, а ночью, вздремнув немного, точнее, дождавшись, чтобы уснула деревня, запрягал коня и ехал на колхозный ток. Грузил там мешки с зерном, которые оставлял в соломе Василь Кулага, и направлялся то в Гудов — там жило несколько семей, которым Иван доверял, — то в лес. В Гудове сгружал зерно в хлевушки или в дома, просил людей сохранить его до того дня, когда оно понадобится. А в лесу брал лопату, рыл, чаще всего на заброшенных поташнях, ямы, обкладывал их берестой, соломой и ссыпал туда зерно. Ямы эти потом, когда они заполнялись, снова выкладывал поверху берестой и соломой, засыпал землей, заваливал хворостом.

Василь Кулага помогал Ивану. И в одиночку рыл в лесах ямы, и, запрягши колхозных лошадей, возил вместе с Иваном по ночам зерно. Не до конца знал Василь, зачем вдруг понадобилось прятать зерно, но приказ райкома партии выполнял. Да и, наверно, догадывался, чуял: значит, есть такая необходимость — прятать зерно.

С Иваном Дорошкой Василь виделся каждый день, но разговаривали они мало. А если и заходил разговор, то не вообще, а о чем-либо конкретном, о том, что надо было сделать немедленно, сегодня. Лишь однажды, когда возвращались из очередной поездки в лес, Василь, привязав своих лошадей вожжами к грядке Ивановой телеги, чтобы шли вроде как на поводу, сам пересел к Ивану и заговорил о том, что его беспокоило:

— Иван, судя по всему, немцы скоро будут здесь, у нас. Что с семьями делать, а?

Иван какое-то время молчал, не зная, открываться ли во всем Василю, или все же лучше кое-что сохранить пока в тайне.

— Сам думаю, — сказал наконец. — Не первый день думаю.

— И что же надумал?

— Знаешь, у меня проще.

— Почему?

— Жена у меня нездешняя. Не хочет она в Великом Лесе оставаться. Пока я здесь — и она здесь. А когда я уйду…

— Прости, а куда ты можешь уйти? — перебил Ивана Василь.

— Куда-нибудь надо будет идти. Не сидеть же дома сложа руки, не ждать же, пока придут немцы и пристрелят.

— Не скрывай, Иван, хоть от меня не таись, — каким-то плаксивым голосом попросил Василь. — Обоим нам трудно сейчас. А мне… У меня еще и жена… Чуть что, так и начинает: «Нужно было тебе лезть в это начальство… Беды бы никакой не знали. И ты, и мы… А теперь…»

— Не таюсь я, Василь, нет, не таюсь. А что не все тебе говорю, так… Есть вещи, о которых до поры до времени никто не должен знать. Не один ты. Военная тайна. Понимаешь?

Василь долго молчал.

— Ну, если ты мне не хочешь открыться, — заговорил он наконец таинственно и приглушенно, — так я тебе скажу. До фронта далеко… Если б и захотел, не доберешься. Поэтому, как я понимаю, нам придется оставаться в деревне до последнего…

— А потом?

— Не знаю, какое задание получил ты, а я… в лес уйду.

— И что ты в лесу будешь делать?

— На первых порах скрываться. А там видно будет. Возможно, и повоевать придется. Многое будет зависеть от того, как долго немцы у нас задержатся. А ты?

— Я… То же самое, что и ты, буду делать. Только… скрываться, прятаться не собираюсь. С первого дня воевать буду. И задание такое получил от райкома — поднимать людей и воевать. Чтоб немцы не чувствовали тут себя хозяевами, чтоб им тут хуже было, чем на фронте…

— Видишь, задание получил поднимать людей, — поддел Ивана Василь, — и не поднимаешь. Даже со мной скрытничаешь.

— Не скрытничаю, Василь, а присматриваюсь.

— Ко мне, ко мне присматриваешься? Эх…

Было темно, однако и в темноте Иван увидел, как зло махнул Василь рукой — обиделся не на шутку.

— Не злись. С тобой я поговорить собирался. Но не сейчас — позже.

— Так тянуть-то уже некуда! Немцы вот-вот заявятся.

— Ельники же еще наши.

— Ельники могут взять позже, чем Великий Лес. У нас же железная дорога под боком…

Иван и в самом деле упустил из виду — немцы действительно могли прийти в Великий Лес из Гудова, приехать по железной дороге. Но Василю все же сказал;

— Не паникуй.

— Я не паникую. Но чувствую — близко уже немцы. Мужчины домой возвращаются.

— Какие мужчины?

— Те, что фронт бросили, разбежались.

Иван так и присвистнул — не поверил.

— Кто, например?

— Евхим Бабай. Забыл, что ли? И Хорика я давеча видел.

— Хорика?

— Ага. Утречком как-то на ферму шел. Вижу — огородами к лесу кто-то крадется. Пригляделся — Хорик. Верно, на ночь домой, в хату свою наведывался. Оставаться же в деревне днем — боится. Вот по этому и сужу — немцы близко.

— Неужели то, что ты говоришь, — правда?

— А то врать бы стал, — опять обиделся Василь.

— А я же, признаюсь тебе, никогда не думал, что сыщутся среди наших такие. Контрики…

— Э-э, — простодушно, по-детски улыбнулся Василь, — может, это и не контрики, как ты их называешь, а обыкновенные трусы. Не хотят погибать, войны испугались.

— И таких к ногтю нужно!

— Погоди, не спеши. Разобраться надо.

— А что тут разбираться? Не на фронте — значит, враг.

— Так и мы ж с тобой не на фронте.

— Мы — иное дело. — И, возвращаясь к прежнему разговору, Иван сказал: — А насчет того, что немцы, как ты говоришь, близко, так… Близко — это еще не здесь. А потому подготовиться нам нужно и встретить их как положено. Чтоб несладко им пришлось.

— Так мы же, по-моему, и готовимся.

— О людях надо подумать, кого с собой в лес взять. И об оружии.

— Об оружии — да. А о людях… — Василь вздохнул. — Трудно нам будет на первых порах с людьми. Видишь, мои предположения подтверждаются — найдутся, видно, такие, кто не прочь и при немцах пожить, немецкого, собачьего хлеба отведать.

— Неужели и такие будут?

— Будут, Иван, будут. И ты правильно осторожничаешь. Ведь до конца нельзя быть уверенным даже в самом себе… А в людях… Давай обождем, посмотрим, как кто себя поведет при немцах. Тогда и подберем.

— Я осторожничаю, а ты и того больше.

— То, что мы собираемся делать, требует осторожности.

— Правильно говоришь. И о семьях, между прочим, тоже правильно, что беспокоишься. Я своих этими днями думаю отправить…

— Куда? — заинтересовался Василь.

Иван снова задумался — говорить Василю правду или умолчать? «Опять будет обида, если не скажу…»

— Жена родом из Камаринского района. Туда, в деревню, видно, и отправлю вместе с детьми.

— В самом деле — тебе проще… А мне, что мне делать?

— Может, в эвакуацию?..

— Не хотят. Говорил и жене, и детям — не хотят. Да и поздно. Немцы далековато уже зашли. И прут быстро…

— Так хоть бы в другую деревню перебрались, а?

— Надо будет подумать, потолковать с женкой…

Приближалась деревня. Василь соскочил с Ивановой подводы, отвязал вожжи, пересел на свою.

Дальше ехали каждый на своей подводе, думая каждый о своем.

XX

С того дня, как услыхал Иван Дорошка, что началась война, что Красная Армия отступает и в Великий Лес могут прийти немцы, нет-нет да и обращался мыслями к семье — жене, детям. Что делать с ними? Оставить в Великом Лесе или переправить куда-нибудь в более безопасное место? Особенно часто стали эти мысли приходить, когда его не послали на фронт, велели оставаться дома. Не раз и сам он, Иван, и Катя затрагивали в разговорах то, что было больно для обоих, не раз то жарко, доходя до раздражения, то спокойно, мирно обсуждали этот вопрос. Ясно было и ему, и Кате: в случае оккупации оставаться в Великом Лесе нельзя, куда-то надо уходить. А куда? Идти с другими беженцами? Но кто может с уверенностью сказать, что немцы не захватят их в пути, не догонят? К тому же дорога… Легко ли в дороге, да еще с двумя малышами. И Кате первой пришло в голову — податься к родителям, в Комаринский район. И добираться не так уж далеко, и отец, мать там, в случае чего — помогут, за детьми присмотрят. Ничего лучшего, чем родное отчее гнездо, кажется, нет и быть не может. И поскольку он, Иван, согласился, ничего иного предложить не мог. Катя помаленьку собиралась в дорогу. Перебрала небогатые свои пожитки, одно постирала, другое подлатала и все, без чего ни она, ни дети не могли обойтись, увязала в узлы; остальное, не особо ценное, громоздкое, чего не унесешь, не возьмешь в дорогу, отложила, и однажды вечером вдвоем с мужем зарыли все это во дворе под яблоней. Отдельно спрятал все, что могло ему понадобиться из одежды и в обиходе, и Иван — бросил мешок, собранный женой, на подводу и отвез в лес.