Расс Шнайдер - Смертники Восточного фронта. За неправое дело Страница 41

В конце концов, Зейдлица все-таки приземлили. Его отправили назад на фронт, в район Демянска, где генерала уже поджидали его солдаты, чье положение было близко к катастрофическому.

Затем всего через несколько недель этой крошечной армии у Холма все-таки дали передышку, и настала очередь Шерера явиться к фюреру в Берлин. Гитлер уже отменил свое турне, которое организовали для него Геббельс и другие партийные бонзы. В противном случае Шерера ждала малоприятная перспектива встретить фюрера на какой-нибудь заштатной железнодорожной станции — быстрое, формальное рукопожатие плюс вынужденное присутствие в качестве почетного гостя на бесчисленных парадах или званых ужинах. Безусловно, в любом случае ему не избежать подобных мероприятий, однако то, что общественность все больше и больше превозносит армейских генералов, уже начинало действовать фюреру на нервы.

Встреча с Шерером прошла лучше, чем с Зейдлицем. По крайней мере Шерер не стал ни на что жаловаться. Да и как он посмел бы, если все его солдаты до единого получили продолжительный отпуск и возможность съездить домой. Да и вообще, кто он такой? Всего лишь командир охранной дивизии, который неожиданно вознесся к вершинам славы; если уж на то пошло, генералом он является лишь на бумаге, хотя теперь его наверняка повысят в звании.

Во время приема Шерер держался правильно — вежливо и достойно, хотя изнутри он, казалось, так и сиял осознанием собственной славы. Но даже с ним Гитлер держал себя отстраненно, и в некотором противоестественном смысле уже то, что в отличие от Зейдлица Шерер ничего не просил, раздражало фюрера еще больше.

Шерер же сиял потому, что не мог не сиять, и вместе с тем, как это ни парадоксально, он нес в своих манерах также ледяную жестокость осады, опять-таки потому, что ничего не мог с этим поделать. Казалось, в глазах его застыли души погибших солдат, они смотрели на мир его глазами даже тогда, когда губы его произносили теплые, учтивые слова. Вот уже несколько месяцев подряд у Холма ему приходилось мириться со скудной, если не откровенно жалкой помощью со стороны Верховного командования. Нет, он не мог сказать ни единого дурного слова в адрес пилотов, которые доставляли им провиант и медикаменты, благодаря которым они до сих пор были живы. И тем не менее то, что командование до самого последнего дня забывало или не желало поставлять им вооружение, не могло не раздражать. Он знал, что осаду можно было бы снять гораздо раньше, если бы немецкие войска предприняли для этого мало-мальские усилия на земле. Нужно было пройти лишь пятнадцать километров, всего каких-то пятнадцать километров — причем на протяжении нескольких месяцев!

Но чья это вина? Гитлера? Командование группы армий, ведь это оно зимой перебросило значительную часть войск на другие участки фронта, фактически предоставив подразделения, что стояли у Холма, самим себе. Шерер занимал не слишком высокое положение в военных кругах и потому не знал, кто в этом виноват. Нет, ему действительно это было неизвестно, и в его намерения не входило в личной беседе с фюрером высказывать какое бы то ни было недовольство.

Как бы то ни было, но безнадежность положения гарнизона Холма сыграла ему даже на руку. Он получил возможность поразмыслить, а всегда ли он сам принимал взвешенные решения о том, что дало ему лично и вверенным ему солдатам продержаться так долго, и все равно не находил ответа на вопрос, каким чудом они выжили. В его душе до сих пор жило ощущение чуда, и именно это ощущение помогало ему преодолевать мелкие обиды и непонимание.

Шерер все еще был при своей знаменитой бороде. Но с бородой или без бороды, внешне он резко отличался от любого типичного генерала-пруссака. А еще он совершенно иначе смотрелся в очках, нежели когда их снимал. Генералу ничто не мешает время от времени надевать очки для чтения, и в эти минуты нетрудно отмахнуться: мол, подумаешь, кто из нас на пару минут не надевал очков! Но зрение у Шерера действительно оставляло желать лучшего, и в очках он смотрелся более привычно. Он был невысок, можно даже сказать, низкорослый и щуплый, и, глядя на него, трудно было определить его место в армейской иерархии — безусловно, человек высокого звания, который, однако, не принадлежит к армейской элите, а значит, непричастен к принятию решений. Тем не менее большую часть времени он обходился без очков — наверняка отдавал себе отчет в том, как смотрится в них, и тогда впечатление о нем складывалось совершенно иное. Причем причиной тому были не только глаза, но и все лицо.

Что выделяет лицо человека из массы других лиц? Идиосинкразии, именно идиосинкразии… как и в случае с бородой. Идиосинкразии, а может, иллюзии, поверхностные впечатления.

Правда, Гитлер не стал утруждать себя разглядыванием лица Шерера. Ему было достаточно одного взгляда, чтобы найти то, что его раздражало. Но даже когда он смотрел генералу прямо в глаза, на его собственных глазах можно было заметить легкую поволоку, как будто его одолевали внутренние сомнения и заботы, до которых никому другому не было дела и которыми он не собирался ни с кем делиться, тем более с простым генералом. И если даже глядя Шереру в глаза с расстояния не более метра, он все-таки заметил в них некую холодность, которая, по всей видимости, не имела ничего общего с отношением генерала к фюреру. Скорее то была холодность человека, неожиданно, неким непостижимым для себя образом ставшего независимым — впрочем, Шерер внутренне уже свыкся с этим изменением, что со стороны могло показаться, что он всегда был таким. Люди, к которым эта независимость приходит довольно поздно в жизни — а может, даже независимо от того, рано или поздно, — всегда умеют ввести самих себя в заблуждение, внушить себе, что всегда были такими. И кто скажет, что они неправы, что они пытаются обмануть самих себя, и все? Никто не знает.

Тем не менее после встречи с Зейдлицем Гитлер принял кое-какие решения и потому отвел на беседу с Шерером всего десять минут. Разумеется, ему ничто не мешало растянуть ее подольше, и после того, как Шерер ушел, он тотчас задался вопросом, а не зря ли он так быстро свернул беседу. Может, стоило обойтись с генералом чуть теплее?

Но нет, нет. К чему унижать себя, размышляя о каких-то там армейских генералах, представителях, черт ее подери, старой гвардии? Они уже не раз подводили его — впрочем, в душе он всегда подозревал, что так оно и будет. Так что если они хотят доброго к себе отношения, то пусть сначала на деле покажут, чего стоят. Он, конечно, не из числа этих заносчивых пруссаков, которые возомнили о себе бог знает что. По крайней мере, Шерер открыто не требовал, чтобы ему оказывались знаки уважения, хотя наверняка считал, что таковые ему причитаются как командиру военной группировки, проявившей завидную стойкость. Для австрийского мечтателя это не было чем-то иэ ряда вон выходящим, и он с удовольствием побеседовал с генералом.

Он уже не раз задумывался на эту тему, и ему не составило большого труда выбросить Шерера из головы и заняться другими делами, которые ждали его в этот день, а потом в следующий и так далее. Он быстро отвлекся на другие вещи, потому что жил в таком режиме вот уже многие годы. Был май 1942 года, и такие точки на карте, как Холм и Демянск, уже принадлежали истории. А на карте в его кабинете главную роль теперь играло другое название — Сталинград. Именно оно было жирно обведено карандашом.

В общем, в июле Шерер вернулся на Восточный фронт с орденом, почестями, новым званием генерал-майора. На сей раз он получил в свое командование настоящую боевую дивизию, 83-ю пехотную, которая все еще находилась в районе Велижа и Великих Лук.

Эти городки были расположены недалеко от Холма — тот по-прежнему находился в руках немцев, примерно в шестидесяти километрах севернее. С точки зрения российских расстояний эти городки можно было считать ближайшими соседями.

К своему неудовольствию, Шерер тотчас понял, что силы немецких войск в данном районе явно недостаточны, так же как и тогда при Холме. Его собственная дивизия была растянута на расстояние более тридцати километров — ситуация настолько необычная, что знай он заранее, то наверняка бы высказался по этому поводу. Впрочем, и другие дивизии с обоих флангов находились примерно в таком же разбросанном состоянии. Такая диспозиция наверняка имела бы смысл, если бы круг их боевых задач ограничивался подавлением сопротивления со стороны местных жителей в какой-нибудь далекой колонии. А может, Верховное командование полагало, что и по сей день ситуация такова во многих районах России — правда, Шерер не мог себе даже представить подобную наивность. Фон дер Шевалери, командующий корпусом, который воевал под Витебском, говорил с ним на эту тему, когда он только-только прибыл на фронт. Никакая это не наивность, сказал он тогда — скорее Верховное командование нарочно, подобно страусу, предпочитает прятать свою коллективную голову в песок.