Павел Кочегин - Человек-огонь Страница 41

Начдив строго приказал не топтать и не травить крестьянские поля. Но вот он увидел бойца не в походной колонне, а едущего по полю. Тот ухитрился, не слезая с седла, кормить коня. Острый конец пики продел через уздечку и нацепил на него сноп овса. Другой конец держит в руке.

Томин не стерпел. Подскакав к всаднику, он рванул узду так, что тот чуть не вылетел из седла.

— За что? — взмолился боец и обернулся.

— Баранов?! И не знаешь за что? Ты так честь красного конника бережешь?

Баранов быстро свалился с коня, снял сноп, вытащил пику из уздечки.

— В следующий раз, если замечу, коня отберу и безлошадному казаку отдам, так и знай. А пока пойдешь на кухню картошку чистить. Понял?

— Понял, товарищ начдив!

К Баранову подъехал военком дивизии, спросил:

— Ну, как, здорово влетело?

— Сам виноват, вот и влетело.

В Ломже конный патруль доставил в штаб мужчину в сапогах и галифе, но поверх гимнастерки — фрак, на голове шляпа, на руках белые перчатки.

— В магазине барахолил, товарищ начдив, — доложили конники.

— Кто такой? — спросил Томин, приходя в ярость.

— Командир роты, — ответил вызывающе тот, — требую отпустить немедленно.

— Командир, говоришь?! Мерзавец ты, негодяй, а не командир. Я тебе сейчас покажу, подлец!

— Товарищ Томин, не марайте рук, — отстраняя начдива от мародера, спокойно проговорил Сидоров.

— Увести подлеца в особый отдел! — приказал Томин.

Как потом выяснилось, этим типом оказался бывший приказчик, офицер царской армии, в 1920 году призванный в Красную Армию.

Суд был суровым.

Конный корпус Гая стремительно двигался на запад.

Были блестящие победы. Они доставались нелегко. Хоронили под ружейные залпы одних, отправлялись в госпиталь другие.

В занятую красными Млаву прибыл в тот же день член Военного совета Четвертой Армии и вручил Томину орден Красного Знамени.

И опять день и ночь походы и бои, бои и походы.

…Горделиво катит воды красавица Висла. Щедро палит летнее солнце. На отлогом песчаном берегу лагерем раскинулись красные полки. Куда ни кинь глазом, всюду кавалеристы. Одни стирают портянки, купают лошадей, чинят обмундирование, другие пишут домой письма, поют песни.

Варшава осталась в тылу, и все ждут приказа: «На Варшаву!». У всех на устах одно: «Даешь Варшаву! Варшава!».

Проходят партийные собрания, командиры и политработники разъясняют красноармейцам, какие задачи стоят в этой войне, рассказывают, как должен вести себя с мирным населением красный боец — освободитель.

…Полдень.

Вдали над Вислой показался дым. А некоторое время спустя из-за изгиба реки выплыл пароход с баржей.

— Захватить пароход! — приказывает Томин.

Десять лодок ринулись к пароходу. Капитан, заметив их и войска на берегу, направляет пароход в противоположную сторону. Качаясь на волнах, открыв стрельбу вверх, красноармейцы подводят лодки к борту, быстро взбираются на палубу.

— Туда, туда правь, — приказывает Баранов капитану.

Тот возмущается, что-то говорит не по-русски, но выполняет приказ.

На пароходе французские офицеры-советники плыли в Варшаву. В трюмах баржи — американское продовольствие, вооружение и снаряжение.

Французских офицеров переправили на противоположный берег, а содержимое баржи забрали, как трофеи.

…На рассвете перед дивизией была поставлена задача — взять Плоцк.

Полки пошли в противоположную сторону от польской столицы.

Плоцк — сильно укрепленный город на берегу Вислы. На улицах города баррикады. Белополяки подтянули артиллерию, резервы.

Два дня гремел жестокий бой. Противник разгромлен, но бойцы не радуются.

Погиб комбриг Сергей Гаврилович Фандеев. Он жил гордо и умер на лету, возглавляя атаку лавины конников.

В этот скорбный час Томину вручили приказ: отступать.

Это было так непонятно и неожиданно для всех, что в первое мгновение не хотелось верить. Победа — и отступать? Эти два понятия не укладывались в голове Николая Дмитриевича. Не знал Томин в эту минуту, сколь тяжелое положение создалось на всем Западном фронте.

Хоронили героя в деревне Клеки, на пути отступления.

Сергей Гаврилович лежит под яблоней, в помещичьем саду.

Марлевая повязка на лбу Фандеева в крови, скрещенные руки покоятся на широкой груди. Он кажется живым, и никто не хочет верить в его смерть.

Поодаль несколько гусар роют могилу. Глухие удары лома больно отдаются в сердцах.

Томин держит в руках бинокль, шашку комбрига и внимательно, словно в первый раз, читает надпись на серебряной пластинке шашки:

«Командиру 55-го полка Красных гусар Сергею Гавриловичу Фандееву за высокопроявленную воинскую доблесть при взятии города Ирбита 21 июля 1919 года от Реввоенсовета трударма 1».

Эту награду Томин вручил другу в Шадринске.

Вспомнились Томину бои и походы, проведенные с Сергеем Гавриловичем по горам седого Урала и равнинам Зауралья.

— Сберечь это надо, — проговорил Томин, передавая шашку и бинокль работникам штаба.

Короткий траурный митинг. Эскадрон Красных гусар дает три залпа, навсегда расставаясь с любимым «суровым» командиром.

На могиле установили дощечку с надписью красным карандашом:

«Здесь похоронен красный герой Сергей Гаврилович Фандеев, павший храбро в бою под городом Плоцком 18 августа 1920 года».

Опасение главкома Каменева, высказанные в разговоре с командующим фронтом Тухачевским одиннадцатого августа 1920 года, подтвердились: «Центр Западного фронта под напором превосходящих сил противника лопнул, как перетянутая струна».

Оторвавшиеся на сотни километров от тылов и баз снабжения, уставшие и сильно поредевшие части правого крыла Западного фронта попали в окружение. На севере граница с Германией, на востоке, западе и юге — вражеские войска.

С непрерывными кровопролитными боями пехота и конница пробиваются на восток. Несколько раз кавалеристы разрывали вражеский обруч, и через прорыв выходили утомленные, обескровленные части. Но кольцо окружения смыкалось в новом месте и еще туже стягивалось.

Кончились боеприпасы, продовольствие, зарядил моросящий дождь, расквасил дороги и тропы.

Короткий привал. К чайной, где расположился на обед начдив, словно воробьи, слетелись деревенские беспризорники. Оборванные, грязные, голодные, они молча стоят у дверей и жадными глазами смотрят, как Аверьян Гибин распластывает на ломти ржаную буханку.

— Накорми ребятишек, — проговорил Томин, глядя на маленьких оборвышей.

— Нечем, Николай Дмитриевич, все тут, — ответил Аверьян.

— Дай по ломтю хлеба и куску сахара на рот, а что останется — нам.

— Хм! Я их корми, а они вырастут большими и наших же ребятишек убивать станут.

— Э, Аверя! В Польше к тому времени править будет народ. Так что не бойся за наших детей, они еще чаевничать из одного самовара будут.

Быстро управившись с хлебом и сахаром, ребятишки повернулись к Томину, низко склонили головенки и хором проговорили:

— Дзенкуе, пане.

— На здоровье, — улыбнувшись, проговорил Николай Дмитриевич.

— Слышишь, Аверьян, ребятишки спасибо нам говорят. Всю жизнь будут, помнить русских.

Николай Дмитриевич погладил косматые головы ребятишек и уехал. Вслед ему устремились несколько пар благодарных детских глаз.

К исходу дня двадцать первого августа все части корпуса и остатки стрелковой дивизии сосредоточились в районе деревни Вышень, юго-западнее города Млавы.

Утром следующего дня комкор Гай собрал командиров и комиссаров соединений. Отдав приказ на очередной прорыв, комкор изложил свой план дальнейших действий: по-прежнему двигаться вдоль границы, прорываться до последней возможности, пока не подойдет помощь.

— Разрешите, — попросил Томин, когда комкор закончил. — Близость границы действует разлагающе, и у нас сил нет удержать бойцов от перехода кордона. Громоздкие обозы нас привязывают к местности, это на руку полякам. Надо бросить все обозы к чертовой матери, пехотинцев прикрепить к кавалеристам и прорваться на юг, в глубь Польши, и затем к своим. Несомненно, что основные силы противника прикованы к нам. А там их меньше, — и Томин плеткой хлестнул по голенищу.

Гай поправил плащ на плечах. Выглядел он болезненно, под глазами мешки, цвет лица с желтизной.

— Смело, но рискованно. Мы не знаем обстановки и на легкую победу рассчитывать не приходится.

Гая поддержали и другие командиры.

Томин решил пробиваться со своей дивизией на юг.

— Нет, товарищ Томин, мы этого сделать не сможем, — твердо проговорил Сидоров. — За невыполнение приказа командир корпуса вправе и даже обязан будет тебя расстрелять.