Константин Симонов - Дни и ночи Страница 42

– Почему скрытный? – удивился Сабуров.

– Конечно, скрытный. Я у тебя в батальоне был. Мне там все рассказали.

– Что рассказали? – все еще продолжая не понимать, спросил Сабуров.

– Женился, говорят.

– А, вот что. – Сабуров только теперь сообразил, что имел в виду Проценко, так далеко от этого были сейчас его мысли. – Да, женился.

– Говорят, даже свадьбу хотел устроить. Так бы и устроил, а меня не пригласил?

– Не устроил бы, – сказал Сабуров. – Просто разговоры были. Хотелось, чтобы так было.

– А почему этого не может быть? Я эту девушку знаю. Даже орден ей выдавал. У тебя фельдшер в батальоне есть?

– Последнее время нет. Убили, пока я в медсанбате был.

– Могу ее фельдшером к тебе в батальон. Раз по штату положено.

– Мне даже врач по штату положен, – сказал Сабуров.

– Мало ли что кому положено. Тебе в батальоне положено восемьсот штыков иметь, а где они у тебя? А фельдшера могу дать, только с условием…

– С каким?

– Меня на свадьбу позвать. И еще одно. Для тебя она жена, а для батальона фельдшер и никакого касательства к батальонным делам, кроме как по санитарной части, иметь не вправе. А то жены иногда советы подавать начинают… Так вот этого на войне быть не может.

– По-моему, тоже, – сказал Сабуров. – Если сомневаетесь, пусть остается там, где сейчас.

– Я не сомневаюсь, – сказал Проценко. – Просто подумал и сказал. Иди к себе. Тебя там уже заждался Масленников твой.

– А кто же вам все-таки рассказал о моих личных делах, товарищ генерал?

– Кому по штату положено, тот и рассказал. Ванин рассказал. – Проценко протянул Сабурову руку. – Думаю, немцы завтра повторят. Но если сегодня у них не вышло, завтра тем более не выйдет. Однако учти – если Волга еще два дня не станет, снаряды и мины на этом берегу кончатся. Экономь. И паек экономь!

XXI

Ночь была темная. Вдали шлепались случайные мины, и именно потому, что разрывы были редки и неожиданны, Сабуров несколько раз вздрогнул. Добравшись до своего батальона, он встретил бойца, который узнал его.

– Здравствуйте, товарищ капитан.

– Здравствуйте, – сказал Сабуров. – Проводите меня на командный пункт. Где он теперь, знаете?

– А где был, там и есть, – ответил боец.

Когда Сабуров подошел к блиндажу и увидел в окопе знакомую фигуру Пети, ему показалось, что он пришел домой.

– Товарищ капитан! – обрадовался Петя. – А мы-то уж вас ждали…

– Вы бы меньше ждали, да лучше воевали, – сказал Сабуров, стараясь скрыть свою растроганность. – Дом отдали.

– Это верно, – согласился Петя. – Очень уж навалились, а то бы не отдали. Сил не было. Сорок человек генерал от нас забрал.

– Не только у вас забирали.

– Так и других потеснили, – обиженно сказал Петя. – Не было человеческой возможности… А уж комиссар и Масленников вас ждали, ждали.

– Где они?

– Товарищ Ванин здесь.

– А Масленников?

– А Масленников, как темнеть стало, пошел в дом. Туда теперь днем не пройдешь,

– А до немцев отсюда сколько теперь?

– Слева далеко, как были, а с этой стороны, – Петя кивнул направо, – шестидесяти метров не будет. Все слышно.

– Много народу потеряли? – спросил Сабуров.

– Одиннадцать убитых, тридцать два раненых. И Марью Ивановну убило.

– А дети?

– И детей. Всех вместе. Прямо в их подвал бомба. Одна воронка – и кругом ничего.

– Когда это?

– Вчера.

Сабуров вспомнил, как эта женщина давно, теперь казалось, целую вечность назад, сказала ему равнодушным голосом: «А если бомба, так пусть – один конец всем, вместе с детьми».

И вот ее пророчество исполнилось.

– Да, много ты мне всего наговорил, – сказал Сабуров. – Лучше бы меньше, – и, подняв плащ-палатку, вошел в блиндаж.

Ванин дремал за столом. Он писал политдонесение и так и заснул, уронив голову на бумагу и разбросав по столу руки. «Отрицательных случаев морально-политического поведения нет» – была последняя фраза, которую успел дописать Ванин, засыпая.

– Ванин, – позвал Сабуров, постояв над ним. – Ванин!

Тот вскочил.

– Ванин, – повторил Сабуров, – это я!

Ванин долго тряс ему руку, глядя на него, как на выходца с того света.

– А мы уже за тебя тревожились, – сказал он.

– У вас тут, кажется, некогда было тревожиться.

– Представь себе, нашли время. Черт тебя знает, что-то такое в тебе есть, что скучно без тебя. Будто из комнаты печку вынесли.

– Спасибо за сравнение, – улыбнулся Сабуров.

– Между прочим, дело к холодам, так что напрасно обижаешься: печка – теперь самая необходимая техника, чтоб согревать живую силу.

– Тем более, когда эта техника топится.

Сабуров сел на койку, стащил сапоги и портянки и протянул ноги к огню.

– Хорошо, – сказал он. – Очень хорошо. Нажаловался на меня генералу?

Ванин рассмеялся:

– Нажаловался. Я же комиссар. Увидел, что у тебя душа не на месте, и нажаловался.

– У всех душа не на месте, – сказал Сабуров, – и раньше, чем война не кончится, она на место не встанет… Что Масленников, вперед ушел?

– Да.

– К утру вернется?

– Должен. Если к утру не вернется, значит, до следующего вечера. Туда и оттуда днем не пройдешь.

– Кто ж там остался в доме?

– Человек пятнадцать. И Конюков за коменданта. Потапов-то убит.

– Ну?

– Убит. Конюкова я в критическую минуту своей властью командиром роты назначил. Больше некого было. Когда нас вышибли, он с тем, что от роты осталось, засел в доме.

– Неужели пятнадцать человек всего во второй роте?

– Нет, – сказал Ванин, – еще человек десять здесь есть. Они с двух сторон отошли, а он в доме остался. Если точно – двадцать шесть человек во второй роте.

– А в остальных?

– В остальных немножко больше. На, смотри.

На листочке бумаги было расписано наличие людей по всем ротам.

– Да, много потеряли. А где передний край теперь проходит?

– Вот, пожалуйста. – Ванин вынул план.

На плане было нанесено расположение батальона. Батальон уже не выдавался уступом вперед, как это было раньше, а после потери Г-образного дома стоял на одной линии с остальными батальонами, вдоль правой стороны разрушенной улицы, и только один дом, номер 7, обведенный на плане пунктиром, языком выходил вперед.

– В сущности, дом в окружении, – сказал Ванин. – Немцы днем не пускают. Ползаем ночью.

– Когда всю улицу обратно придется брать, будет хороший опорный пункт для продвижения, – сказал Сабуров. – Надо его удержать.

– Когда обратно брать будем… – протянул Ванин. – Боюсь, далеко еще до этого. Дай бог удержаться там, где сидим.

– Конечно, – согласился Сабуров, – я об этом и говорю, что дай бог удержаться. А удержимся, так и обратно возьмем.

– Ты что-то веселый вернулся, – сказал Ванин.

– Да, веселый, – сказал Сабуров. – Это ничего, что один дом отдали. То есть плохо, конечно, но ничего. А что удержались сегодня на берегу и не пустили их к Волге, это самое главное. И дальше не пустим.

– Убежден? – спросил Ванин.

– Убежден, – ответил Сабуров.

– А почему убежден?

– Как тебе сказать? Могу привести некоторые логические доводы, но не в них дело. Верю в это. Такое сегодня выдержали, чего раньше не выдержали бы. Сломалось у них что-то. Знаешь, как игрушка заводная. Заводили, заводили, а потом – крак – и больше не заводится.

– Рад слышать это от тебя. А мы тут с этим домом так огорчились, что ни вчера, ни сегодня никаких чувств у нас, кроме горькой досады, не было.

Ванин поднялся и, прихрамывая, прошелся по блиндажу.

– Ты что хромаешь?

– Ранен. Ничего, до свадьбы заживет – до моей, конечно, твоя, говорят, не за горами.

– Кто говорит?

– Проценко. Как Масленников вернется, мальчишник устроим. Без мальчишника все равно не дадим тебе жениться.

– Не возражаю, только у Пети с запасами, наверное, слабовато. А, Петя?

– Как-нибудь уж постараюсь, товарищ капитан, – сказал Петя и, открыв флягу, налил водки в кружки, стоявшие перед Ваниным и Сабуровым.

Но не успели они поднести кружки к губам, как плащ-палатка поднялась, и Масленников, веселый, шумный, растрепанный Масленников, появился на пороге блиндажа.

– Подождите, – поднял он руку. – Что вы делаете? Без меня?

Бросившись к Сабурову, Масленников схватил его, приподнял с места, обнял, расцеловал, отодвинул от себя, посмотрел, опять придвинул к себе и снова расцеловал, – все в одну минуту. Потом плюхнулся на третью, стоявшую у стола табуретку и басом крикнул:

– Петя, водки мне!

Петя налил ему водки.

– За Сабурова, – произнес Масленников. – Чтобы он скорее стал генералом.

Но Ванин, подняв кружку, улыбнулся своей грустной улыбкой и возразил:

– А я за то, чтобы он поскорее стал учителем истории.

– Значит: или – или, – сказал Сабуров. – А я готов всю остальную жизнь быть поливальщиком улиц, если бы из-за этого война кончилась хоть на день раньше. Разумеется – победой. Может, за нее и выпьем? – Он выпил залпом и, переведя дух, добавил: – А что до учителей, то после войны все мы понемножку будем учителями истории… Ну как там в доме, а? – повернулся он к Масленникову.