Александр Коноплин - Млечный путь (сборник) Страница 42

После появления в окопчике Ланцев и Тина не расставались — боялись, что какая-то новая сила разлучит их снова…

Перепрыгивая через окоп, спешили куда-то уцелевшие бойцы разведроты и батальона, мельком, с надеждой всматривались в глубину; вдруг да у командиров нашлось что-нибудь из жратвы.

— Так как же все-таки тебе удалось от них сбежать? — в который раз начинал разговор Ланцев, и тоже не в первый Тина ему отвечала: — Расскажу, когда пойму, что все не было сном.

Последним в то утро их уединение нарушил Тимоха Безродный. Свалился едва не на голову ротного, так же, как и он, бросил пустой автомат на землю, распахнул шинель.

— Ну что, малохольные, нашли друг друга? А я верил, что найдете, спешил Голубку выручать, да не успел — сама выручилась. Как же тебе это удалось? У вас выпить не найдется? — Ланцев покачал головой. — Ну и хрен с вами, найду где-нито! — И одним махом выскочил из окопа.

Чтобы не мешать влюбленным, капитан Хряк удалился в самый конец окопа. Держа в зубах конец бинта, пытался сделать себе перевязку. Тина помогла ему. Он благодарно взглянул.

Наверху слышались крики командиров, команды — подошедший пехотный полк занимал позицию.

— Пойдем, Проша, бой-то, вроде, кончился, — сказала Тина и оглянулась на своего любимого. Прохор Ланцев мирно спал, прислонясь спиной к земляной стенке окопа, уткнув нос в забытую Тимохой еще теплую испачканную чужой кровью шинель.

Эпилог

В составе Второго Белорусского фронта двести двадцатая Краснознаменная стрелковая дивизия прошла с боями Польшу, вошла в Германию и остановилась в восточном предместье Берлина. За год войны изменился состав полков и батальонов, изменилась и психология солдат и командиров. Теперь среди них не было молодых и необученных, брошенных в бой «с колес», они превратились в умелых и хитрых воинов. Но близкий конец войны породил в них новое качество: теперь в них горело желание получить какую-нибудь награду — орден или медаль, — чтобы вернуться домой героем. Если раньше Ланцеву приходилось матерщиной и угрозами посылать людей в бой, то теперь он был вынужден останавливать их во время необдуманного шага. Робкий когда-то боец без команды бросался на вражеский дот или подползал к работавшему пулемету и бросал куда надо гранату… Ланцев осуждал такие действия, а Тимоха Безродный — поощрял. Как всегда, разведрота дивизии шла вперед, а в ее авангарде — взвод Тимохи.

В уличных боях есть больше удобств, чем в боях на равнине. Развалины домов вражеской столицы, казалось, помогали русским победить: на каждом шагу можно было спрятаться за какой-нибудь выступ, прыгнуть в как-будто нарочно для русского солдата вырытый окопчик. Высокие дома с пустыми глазницами окон словно нарочно предоставляли автоматчикам удобные мишени, а наблюдателям — хорошо видимые цели.

С тридцатого апреля Берлин стал представлять собой сплошные развалины. Улиц, как таковых, больше не существовало, о них напоминали уцелевшие дорожные знаки и кое-где сохранившаяся разметка на асфальте.

Тридцатого апреля, воспользовавшись короткой передышкой — натыканные повсюду снайперы и фаустники серьезно мешали движению, — рота Ланцева заняла третий этаж большого восьмиэтажного дома. Необходимо было перевязать раненых, подсчитать убитых, дать бойцам немного отдохнуть — все валились от усталости. Заботливый Тимоха, расчистив сапогами площадку на третьем этаже, вытащил из противогазной сумки буханку хлеба, две банки тушенки, какие-то полураздавленные овощи, напоминавшие помидоры, а из карманов две фляжки со спиртом — свою и ротного. В последний раз оглядев «стол», пригласил садиться. Сели по-татарски, скрестив ноги, вынули колпачки от зенитных снарядов. Кроме двух офицеров за «достарханом» сидели: снайпер сержант Хмель, два дня назад получившая медаль «За отвагу», пулеметчик Егор Псалтырин, без которого не обходилось ни одно пиршество, его второй номер Отар Кунашвили, заменивший убитого младшего сержанта Утюгова, командир второго взвода старшина Алексей Ткачев со своим НЗ и подошедшая последней к «столу» санинструктор Полковая, присланная взамен демобилизованной Насти Вареговой. У всех имелись свои колпачки и почти у всех, хоть небольшой, но запас спиртного. Как это часто бывает, всех поразила санинструктор Полковая: открыв свою санитарную сумку, она вынула из нее трехлитровую банку настоящих соленых огурцов. Согласно ротному закону, она была тут же зачислена в «Общество веселых разведчиков». Пиршество началось.

Когда все выпили по колпачку, Тимоха — он сидел боком к окну и наблюдал за улицей — заметил в подвале дома напротив странное движение. Впрочем, он сказал об этом не раньше, чем опрокинул второй колпачок со спиртом.

— В подвал дома напротив то и дело входят какие-то люди, потом выходят из него. Судя по походке, все они старики и старухи. На нас не глядят, хотя не заметить нас трудно — у подъезда двое наших автоматчиков…

Расслабившийся от безделья и двух колпачков спирта Ланцев отреагировал не сразу.

— Какие люди? И почему только старики и — штатские?

Первым вызвался сходить посмотреть Егор Псалтырин, за ним потянулся второй номер. На всякий случай Ланцев пошел за ними. В подъезде, прячась от осколков зенитных снарядов, стояли двое часовых. На соседних крышах вновь ожили снайперы.

Сквозь дымку пожарищ Ланцев действительно увидел стариков и старух, торопливо вбегавших в подвал.

— Разрешите пугнуть? — автоматчик прицелился, но его остановил подоспевший Безродный.

— Сперва я проверю.

Он побежал к подвалу, за ним поспешил Псалтырин, а за ним все остальные, включая нового санинструктора — всем хотелось взглянуть на чудо.

Спустившись в подвал по стертым от времени кирпичным ступеням, разведчики оказались в довольно просторной комнате с высоким сводчатым потолком. Небольшая кучка пожилых немцев столпилась возле деревянного столика с горевшей на нем свечой. Все молчали. Когда молчание надоело, Тимоха спросил, кто они такие и зачем здесь собрались. Несмотря на его сильный тверской акцент, его поняли, и пожилой немец ответил. Немного помучавшись, Тимоха перевел:

— Он говорит, что сегодня тридцатое число.

Разведчики переглянулись.

— Ну и что?

— Он сказал, что каждый месяц тридцатого числа все, кому положено, собираются здесь и получают свою пенсию. Еще он сказал, что так было и так будет…

Некоторое время все молчали, разглядывая странных стариков, потом Тимоха тихо произнес:

— Теперь я знаю, почему они завоевали Европу, а в России дошли аж до самой Волги! Знаю!

После этого он замолчал и в тот день больше не произнес ни слова — просто сидел и мрачно допивал спирт, ничем не закусывая. Его никто не беспокоил, тем более, что немецкие снайперы разведчиков Ланцева пока не обнаружили…

Только через день, когда рота сменила позицию, продвинувшись вперед еще на несколько улиц, Тина сказала:

— А я знаю, что имел в виду младший лейтенант Безродный. Он имел в виду их фантастическое чувство долга. Вообще-то, это результат длительного воспитания, у нас в царской России этим славились военные училища типа Пажеского и Кадетского корпусов, но у немцев, похоже, это врожденный инстинкт, вот почему их так трудно было победить.

— Бред, — сказал Ланцев, — у немцев нет долга. У них — дисциплина. Железная прусская военная. Она охватила и гражданские институты и отразилась на воспитании поколений. Такое общество нельзя назвать свободным. Государство с таким режимом должно быть сильным и в военном отношении— на примере Германии это мы видим… Могло быть и у нас, если бы не наша национальная русская расхлябанность, необязательность, привычка к пьянству и воровству. Это — неизлечимо. В отличие от немецкой, наша дисциплина держится на штыках — во время войны это особенно показательно. Ты видела позади нас пулеметы? Это заградотряд. Они — позади каждой части, идущей в бой. Сразиться с немцами они не могут — не положено, но не дай Бог кому-нибудь из нас ненароком замешкаться в землянке или отойти назад по нужде! Расстреляют, ни о чем не спрашивая.

— А в тылу? В тылу же нет заградотрядов.

— Там есть партийная дисциплина для членов партии и контроль за всеми остальными со стороны этих членов. Так что и у нас, как и в Германии, долга нет — есть дисциплина и… страх. Прости, что я тебе об этом говорю, наверное, не надо бы… Но не смог сдержаться — все время думаю… А это опасно — думать…

Больше они на эту тему не говорили.

А уличные бои в Берлине продолжались. Однажды на Фридрихштрассе, в самой узкой его, восточной, части разведчики наткнулись на целый взвод столпившихся в бездействии тридцатьчетверок.

По уверению командира взвода — безусого, прыщавого юноши, впереди, на высоте третьего этажа, засели фаустники.