П. Полян - Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы Страница 42

Я встаю и начинаю говорить, что все обвинения не соответствуют действительности, что свидетелей заставили подписать показания против меня насильно, что мое поведение в лагере было правильным, что я делал все необходимое для оказания помощи заключенным. Вижу, что трибунал сидит, курит, разговаривает между собой и не слушает меня. И я замолчал и сел на стул. И так просидел минут 10. После этого председатель погасил сигарету, встал и спросил меня: «Все?»

Я, понимая, что говорить с ним бесполезно, сидя ответил ему: «А чего перед вами бисер метать, вы все равно меня не слушали». Он произнес: «Суд удаляется на совещание. Но они остались сидеть за столом, а меня и всех остальных охранники вывели в коридор.

Мальчишка-охранник сказал мне: «Ну, тебе дадут лет пять!» «А ты откуда знаешь сколько?» – «Да я не первый день на суде работаю охранником, знаю, кому, за что, сколько дают».

И вот мы входим в зал и мне зачитывают приговор: «На основании статьи 5-1б УК РСФСР с санкцией статьи 2 Указа Президиума Верховного Совета Союза ССР от 19 апреля 1943 г. подвергнуть каторжным работам на срок 15 лет с последующим поражением в правах по пп. «a-в» ст. 31 УК РФ РСФСР на пять лет без конфискации имущества за отсутствием такого за осужденного. Срок отбытия назначения исчислять с 20 октября 1945 г. Приговор обжалованию не подлежит»

Захожу к секретарю суда расписываться за приговор. Она часто приходила к нам в ансамбль, мы были с ней знакомы. Она дает мне приговор на подпись и говорит: «Игорь, что ты наделал? Зачем выступил со своим бисером? Посмотри, твой приговор до суда был отпечатан на машинке, и тут стоит – 10 простых лет. Их зачеркнули и сверху чернилами поставили 15 каторжных!»

Вот так закончилось мое судебное дело. Я просидел в тюрьмах Вены, Будапешта, Львова до февраля 1946 г.

В лагерь шахты № 5 Воркутлага прибыл 21 марта 1946 г. Но это уже другая история…

Анатолий Наумович Жуков

Скажи «кукуруза»

Анатолий Жуков родился в Днепропетровске в 1922 г., с 1933 г. – в Москве. В 1941 г. учился на 2-м курсе ИФЛИ. 9 августа 1941 г. призван в армию, в Сокольниках. 23 февраля 1942 г. закончил Рязанское пехотное училище им. К. Ворошилова. Потом Тула, потом Гороховецкие лагеря – формирование. Весной 1942 г. его направили в Севастополь, влив в состав 9-й бригады морской пехоты. В конце мая и в июне оборонял Балаклаву и Сапун-Гору, где в плен попало около 6о тысяч человек.

Самого его взяли 1 июля 1942 г. Пешком отправили в Бахчисарай. Первым делом там: скажи «кукуруза», потом – показывай член, если скажешь, что татарин, – тут же тебя татары и разоблачат (дело-то происходит в Крыму!). Его спасли – отсутствие документов, русская фамилия, не еврейская внешность, но свое отчество – Наумович – он все-таки поменял на Николаевич.

Из Бахчисарая – в Симферополь, а оттуда – в Днепропетровск. Главный лагерь там был в тюрьме, но его отправили в команду на металлургический завод в Нижнеднепровске – там он и работали: меняли скаты на железнодорожных вагонах на европейскую колею.

Приготовился к побегу, но его выдали и поймали до побега. Избили – и вернули в Днепропетровскую тюрьму. Там ему помогли полицаи – Федорченко и Бугаев.

Увезли по 40 чел. в товарном вагоне в Житомир. Не было воды. Несколько человек умерло. А из Житомира отправили опять в Крым, в район станции Багерово, что близ Керчи.

В сентябре 1943 г. в районе станции Алешки (кучугуры) бежал по направлению к фронту. В селе Британы его поймали, отвезли в арестный дом гестапо в Каховке. Пешком – до Николаева. Оттуда в эшелоны – с остановкой в Перемышле – в Германию, в шталаг Хемер, оттуда распределяли по шахтам (он был на шахте Конкордиа). В лагерной больнице он поправился – от анемии. Затем лагерь в Оберхаузене, где он попал в медчасть, которой ведал старший санитар Шредер. Освободился Жуков в Бауцене.

Скончался А. Жуков 25 сентября 2005 г. Похоронен на Ваганьковском кладбище.

Текст печатается по рукописи, разобранной и переписанной его вдовой – Ниной Терентьевной Жуковой.

Павел Полян

Невозможно забыть о том страшном времени, когда после падения Севастополя летом 1942 г. я оказался в немецком плену. Воспоминания приводят меня в ужас. Как это можно было пережить и выжить? Кроме того, я еврей и, если это будет известно немцам, – я обречен на смерть. На войне, конечно, в любой момент ты можешь быть убит, ранен, попасть в плен.

В своих воспоминаниях о плене я хочу остановиться на трех эпизодах, когда я был на волоске от смерти. Во-первых, это сдача в плен. Во-вторых, пребывание в арестном доме гестапо в городе Днепропетровске. И в-третьих, это каторжная работа на угольных шахтах Рурской области.

Сдача в плен

Июль 1942 г. Пал Севастополь. Без еды, без воды и почти без оружия с боями уходим к Балаклаве. На высотах Балаклавских гор видим вражеские танки, которые время от времени обстреливают нас.

Я, Жуков Анатолий Наумович, 20 лет от роду, помощник командира роты в составе 9-й бригады морской пехоты, сижу на берегу Черного моря и пытаюсь сосчитать, сколько же осталось из моей роты бойцов. Их осталось немного. Они, в основном, уже полегли на Сапун-горе, – а что будет с нами?

На море вражеские сторожевые катера. Исчезает крохотная надежда на помощь с моря и на эвакуацию. Перед нами выбор: уходить морем или пробиваться в горы к партизанам. По ночам смельчаки пытаются вплавь добраться до наших катеров, но утром их находят вражеские катера и рубят винтами. Остатки моей роты пытались пройти в горы к партизанам. Но пройти через фашистские заслоны оказалось невозможно. Кольцо сжималось, и я понял, что впереди нас ждет плен.

Немцы уже засыпают нас листовками, с которыми в руках мы и должны сдаваться. В этом случае они обещают сохранить нам жизнь. Мы уже наслышаны, что нас ждет в плену, особенно командиров, политруков, евреев и цыган. И все-таки, как ни унизителен плен, он оставляет хоть какую-то надежду на жизнь. Негласно распространяется совет командиров уничтожать или закапывать документы: военные, партийные и комсомольские билеты. Бережно завертывают в тряпочки ордена и медали, прячут в укромных местах в надежде найти их потом, после Победы, в которую крепко верят. Идет и обработка одежды – спарываются все знаки отличия.

Но как скрыть национальность? Я – еврей. Но об этом практически никто не знает. У меня русская фамилия, которую получил мой отец в Гражданскую войну, когда, будучи разведчиком, засылался в тыл белогвардейцев. Его настоящая фамилия была Айзенштадт. Но отец и после Гражданской войны остался Жуковым, а впоследствии эта фамилия перешла и к его детям. Кроме того, мои революционные родители не сделали мне обрезание. Единственным намеком на мое еврейское происхождение было мое отчество – Наумович.

На случай плена я сочинил себе легенду. Я, прежде всего, русский – Жуков Анатолий Николаевич, документы потерял, до войны – студент. Подобные легенды сочинили и два красноармейца-еврея из моей роты. Им нужно было поменять все свои биографические данные. Один решил стать донским казаком, другой – башкиром.

Итак, решено: плен. А там видно будет. И вот я перед двумя немецкими офицерами. Они пристально осматривают меня с ног до головы, требуют документы. Я отвечаю им через переводчика. Отвечаю строго по продуманной мною легенде, чувствую, что еврея они во мне не подозревают. Отлично. А дальше опять стало жарко. Мне предлагают сотрудничество с ними по выявлению командиров, политруков, евреев. О, если бы они только знали, кто стоит перед ними. Меня лихорадит. В висках стучит. Только бы не упасть – тогда пристрелят. Из последних сил я говорю им, что никого здесь не знаю, что все мои сослуживцы полегли в Севастополе, в том числе и командир и политрук. Фамилии их не помню.

До конца 1942 г. наш лагерь много раз перегоняли с места на место, но все на территории Крыма. У меня появились друзья – три Петра – русский, украинский и белорусский. Строили планы побега и ждали удобного случая, но пока он не предоставлялся.

Мы узнали от конвоиров, что наш лагерь переводится из Симферополя в Днепропетровск, а это мой родной город. Как-то он меня встретит? Работаем на заводе имени Карла Либкнехта. Когда-то там работал мой отец. Собираем и грузим на железнодорожные платформы металлолом и металлическую стружку для отправки в Германию. Обносились до предела. От советской военной формы осталось одно рванье. Немцы обули нас в деревянные сабо. Скудное питание: баланда и 100–150 граммов некачественного хлеба.