Константин Кудиевский - Песня синих морей (Роман-легенда) Страница 42

Первые шквалы нагнали «Зоревого» в милях пятидесяти от Семи островов. Они взметнули повыше палубы волны, срезали закипевшие гребни на них и стеганули жгутами брызг в орудийные башни. И тут же волны приподняли круто корму, запрокидывая ее, — эсминец порывисто рыскнул влево и с ходу зарылся носом в гудящую воду. Заныли в испуге антенны, накренившись над пучиной, им сейчас же откликнулись мачты и снасти — и пошла штормовая мелодия ветра, сверлящая и унылая, как зубная боль.

Вместе с ветром нагрянули космы сухого снега. Они проносились мимо эсминца, обгоняя его, — «Зоревой» погрузился в кромешную белую тьму. Пришлось убавить ход. Предостерегающе взвыла сирена. Нервно зашевелились антенны локаторов, прощупывая путь… Снег колюче и жестко шуршал по броне и отвердевшим чехлам, набивался в закутки, змеился у рымов и даже заклепок шершавыми языками — и тут же снова доверялся ветру, бросался вдогонку ему, чтоб раствориться в разбойничьих посвистах бури. За кормой, в пелене снега, то и дело рождались мутные силуэты, которые, приближаясь к эсминцу, дыбились, нарастали и уже у самого борта превращались внезапно в дремучие дымящиеся валы. Они с гулом обрушивались на палубу, содрогая корабль. На минных дорожках шипела и пузырилась пена. Вода металась между надстройками, не успевая стекать. Леера покрывались матовой коркой наледи.

Эсминец ложился на борт, с трудом, скрипя переборками, возвращался на ровный киль и снова зарывался по клюзы форштевнем в море. Оголяясь, всхрапывали приемные патрубки донок, всасывая жабрами клапанов не забортную воду, а воздух. Давились клокочущим горлом дымовые трубы: ветер вгонял им обратно в глотки мазутную липкую гарь. Сила шторма казалась таинственной и безмерной — быть может, потому, что он вырывался из тьмы и во тьму уходил. Видимый мир кончался сразу же за бортами, и море гремело поэтому всюду: вдалеке и рядом, под эсминцем и в небе над ним. Штормом и ревом сирены были пронизаны башни и палубы, мачты, надстройки, они пронизывали и мысли, не позволяя сосредоточиться, обрести спокойствие, нужное для работы.

Лицо Сидорчука покрылось испариной. Буря была попутной, и «Зоревой» плохо лежал на курсе. Куда его сносят течения, куда гонит ветер — разве учтешь? Каждая волна ударяет в корму, подгоняя эсминец, — каков его истинный ход? А впереди — крутой и скалистый берег, узенький — в несколько кабельтовых — проход в защищенную бухту, который даже на крупной путевой карте — не шире карандаша. Видимости — никакой. И именно в этих условиях штурман не мог, не имел права ошибиться… Сидорчук приказал включить эхолот: видимо, хотел уточнить место корабля по глубинам. А Сергей, забившись в угол рубки, где удобнее было хранить равновесие, с горечью сожалел, что ничем не может помочь старшему лейтенанту.

Качка утомляла. Легче всего она переносится на деревянных парусниках; волны плавно вздымают их, как пробки: вверх — вниз, вверх — вниз… А стальные тяжелые корабли волны поднять не в силах, и потому бьют их, кромсают, болтая, точно в лоханке. Сколько надежд оборвалось в такие вот дни? Сколько дум пронеслось? И наверное, именно в такие минуты международный сигнал отчаяния «sos» — save our ship, — спасите наш корабль — перекрестил матросский жаргон в save our souls: спасите наши души…

— Как место? — запросил с мостика капитан третьего ранга.

— Уточняю по глубинам, — доложил Сидорчук. — До берега, по расчетам, — миль пятнадцать.

— Ясно… А как Топольков?

— Держится, товарищ командир, — улыбнулся штурман, подмигивая Сергею. — Прощается с черноморской экзотикой.

— Если помощь его не нужна, пусть поднимется на мостик.

На мостике Сергею показалось гораздо спокойнее, нежели в рубке. Ветроотводы действовали безотказно — струи отраженного ветра свистели где-то рядом, над ухом, но пробиться сюда не могли. Да и качка на воздухе переносилась легче. И только сирена, приглушенная в рубке слоем брони, ревела здесь в тысячу раз оглушительней, пронзительно и бесновато. Отсюда, с мостика, хорошо было видно, как переваливается с борта на борт «Заревой». Его полубак, подхваченный попутной волной, высоко поднимался над морем, на миг повисал и затем с грохотом проваливался вниз, зарываясь в воду, вздымая и разметывая отвесные глыбы пены. Тогда море закрывало небо впереди, волны проносились вровень с мостиком — и Сергей ощущал за спиной противный, леденящий холодок. Но «Зоревой» снова карабкался вверх, на холмистые гребни валов, и снова устремлялся вперед, пробивая белую мглу. «Красиво, должно быть, — подумал об эсминце лейтенант. — Как жаль, что свой корабль никогда нельзя в море увидеть со стороны».

Чтобы приободрить сигнальщиков, которые до рези в глазах всматривались в сыпучую снежную пелену, командир предупредил:

— Берег здесь высокий, изрезанный — ветер всегда задувает вдоль него… Думаю, хоть немного разгонит снег — Потом, заметив Сергея, сказал: — Приглядывайтесь, лейтенант. Кто знает, когда вам снова удастся побывать в этих местах.

Командир не ошибся: пласты пурги, обгоняющей корабль, вскоре начали уклоняться в сторону и редеть. Включили прожектор — его луч пробился мили на две. Но радиометристы уже доложили: по курсу, в сорока кабельтовых, — берег… Поднялся на мостик и Сидорчук: его, видимо, волновало, насколько точно он вывел эсминец к бухте.

— Как глубины? — поинтересовался капитан третьего ранга.

— Порядка двухсот метров, — ответил штурман.

И тотчас же сигнальщик, повернувшись к вахтенному офицеру, взволнованно и потому чересчур громко крикнул:

— Берег прямо по носу!

Берега еще не было видно — впереди лишь потемнела белая закруть, хотя за нею могли оказаться и скалы, и просто чистое море. Но командир уже, видимо, опознал смутные контуры, потому что внезапно скомандовал рулевому:

— Три градуса влево по компасу! — И одобрительно взглянул на Сидорчука.

Близость берега угадывалась во всем: в громовых перекатах прибоя, что все чаще долетали до эсминца, в остервенелой и хаотической качке. Волны, казалось, набирали злобы перед тем, как броситься на приступ гранитных утесов. Они кружились вокруг «Зоревого», сталкивались и опрокидывались, и вместе с ними дергался и метался корабль, подставляя волнам теперь не только корму, но и оба борта и полубак — все сразу. Когда, наконец, прибрежные заветры разогнали снег, Топольков увидел меж скал проход в бухту. В нем толклись, пританцовывая, неровные, расщепленные обломки валов, не в силах ни вырваться обратно в море, ни соединиться в волну.

На мостике примолкли, выжидающе посматривали на командира: теперь все зависело от него. А капитан третьего ранга прищурил глаза, словно прикидывал расстояние до бурунов. Не отрывая взгляда от берега, связался по телефону с постом движения, предупредил машинистов, чтобы внимательней были на связи и у маневровых клапанов: корабль входит в узкость. Потом подошел к телеграфу и рывком перевел рукоятки на «Вперед полный».

Было что-то жутковато-леденящее в том, как стремительно надвигались на эсминец скалы. Но все понимали: там, в проливе, беснуются течения, ветры и волны, грозя выбросить «Зоревого» на камни. Побороть их силу могло лишь одно: скорость.

Сергей потерял счет времени, оно казалось ему бесконечно долгим, хотя в действительности измерялось теперь секундами. Броские доклады сигнальщиков, короткие команды капитана третьего ранга и отрывистые ответные «Есть!», точные движения рулевого и нервные звонки телеграфа — и эсминец, кренясь и вздрагивая, срезал повороты фарватера, продуманно рыскал в стороны, почти касаясь бортами буев, мигающих синими слезящимися глазами.

Камни, белые от пенящегося прибоя, то возникали перед форштевнем, то оказывались рядом с бортами, то поспешно катились за срезы кормы. Расстояния до них исчислялись десятком саженей. Кильватерная струя «Зоревого», сбиваемая волнами, наползала на них, и тогда особенно зримо угадывалась близость опасности. Скалы гудели в разрывах брызг, воздух, наполненный влагой, казался соленым на вкус. Гонимый ветром, он уже не свистел в антеннах, а как-то плакуче и обиженно всхлипывал, точно стекал обессиленный по надстройкам в голодные рты вентиляторов.

Ветер внезапно угас, волны, притихшие и ручные, заискивающе ластились к «Зоревому» — только тогда Сергей осмотрелся. Эсминец вошел уже в бухту, под защиту скалистого острова, который надежно и твердо стоял на пути урагана. На берегу мирно теплились огни небольшого поселка. Они напомнили как-то вдруг о покое земли, об уюте, о настоящей, а не условной ночи.

Взметнулся к рее шахматно-клетчатый флаг, означающий букву «3», — по-морскому «Земля». Он предупреждал и берег, и другие суда, если б они оказались рядом, о том, что эсминец дал задний ход. Громыхнул, ринувшись в серую воду, якорь. Поход был окончен.