Идиллия Дедусенко - В «игру» вступает дублер Страница 42

Василий деликатно покашлял, Петрович молча пошёл к печке.

— Что? — тревожно спросил Зигфрид. — Что вы скрываете?

— Так не скрываем, Сергей Иванович, — сказал Василий. — Вот я и говорю, новости надо обсудить. Я через своего знакомого узнал у охранника: женщины в камере такое устроили… Песни советские пели. А блондинка, которую Фишер сам допрашивает, кинулась душить надзирательницу. Ей, дескать, хоть так, хоть эдак, не жить, потому что у неё пистолет нашли.

Зигфрид со стоном опустился на топчан. Василий поморгал глазами и продолжал:

— Её, скорее всего, к расстрелу приговорят. Вот группу таких насобирают и повезут… Они к каменному карьеру возят. Охранник сказал, как поедет в тюрьму тёмно-серый фургон, значит, за ними.

Зигфрид поднял на него страдальческие глаза:

— Василий, что бы я без тебя делал…

Потом тряхнул головой, будто сбросил с себя накопившуюся тяжесть, и стал с виду твёрд и спокоен. Он принял решение:

— Будем отбивать!

— А ещё немцы дома заминировали. Хотят взорвать, когда отступать будут.

— Петрович, надо предупредить жителей.

— Не беспокойся, я своих предупрежу, они проследят. Сейчас помощников много найдётся, ждут не дождутся наших.

Автомат и обрез, припрятанные ещё Игнатовым, достали из тайника Петровича. Зигфрид проверил свой пистолет. Василий четыре дня следил за тюрьмой. Когда тёмно-серый фургон покатил к тюремным воротам, Василий кинулся к «берлоге».

Первым ушёл Петрович, пристроив на детских санках автомат и обрез, закутанные в байковое одеяло, сразу и не поймёшь, что и куда везёт хромой старик. Этим же одеялом думали прикрыть Анну, усадив на санки. Через несколько минут следом за Петровичем вышел Василий, потом и Зигфрид. Они собрались в условленном месте и стали поджидать фургон.

Вечерние сумерки с каждой минутой становили всё гуще, лишь от снега исходил свет, при котором можно было различить контуры предметов. Петрович, Василий и Зигфрид притаились за кустами, засыпанными снегом, мимо которых должен был проследовать фургон. Зигфрид — с автоматом и своим пистолетом, Петрович — с обрезом, а «безрукий» Василий держал старые детские санки, раздобытые где-то стариком для Анны, чтобы можно было скорее докатить её до сторожки. Зигфрид тщательно разработал план нападения и очень верил в успех. Он был возбуждён, как никогда, и Петрович только покрякивал, поглядывая на него.

Наконец послышался шум машины. «Около поворота», — мысленно отметил Зигфрид. Шум начал постепенно стихать, и скоро его почти не стало слышно. Зигфрид прислушался, нетерпеливо приподнялся, выглянул. Может, это какая-то другая машина? Он осторожно выдвинулся на дорогу и всмотрелся: вправо от поворота уходил едва различимый фургон, и он был уже далеко.

— Куда их повезли? — крикнул Зигфрид.

Петрович и Василий уже вышли из своих укрытий и тоже смотрели на едва различимое пятно фургона.

— Никак, к окопам пошли? — предположил Петрович.

— Что делать, отец?!

— Догонять. Прямо через овраг, потом через поле и туда.

— Бежим, Василий! И ты, отец, догоняй!

— Догонишь тут… — буркнул Петрович, но так, чтобы Зигфрид не слышал.

Зигфрид и Василий скатились по склону небольшого оврага, побежали через поле и бросились через заснеженные кусты к окопам, которые остались с лета, когда нашим частям пришлось уходить отсюда. Петрович глянул на дорогу — она была уже пуста. «Догонишь их», — опять недовольно буркнул он и стал спускаться в овраг, опираясь на палку и таща за собой санки.

Коммерсант фирмы «Штерн»

Кондратьев раздобыл где-то свежий домашний каравай. Николай выложил на стол зелёные солёные помидоры и огурцы. Игнатов нарезал кусками колбасу. На обрывке газеты лежала вяленая вобла, как знак умопомрачительного великолепия новогодней трапезы.

— Эх, к такому закусону да бутылочку бы! — вздохнул Николай.

— Чернов, разговорчики в строю! — с шутливой строгостью предупредил Кондратьев. — Знаешь же, генерал этого не любит.

— Да я про пиво! — отвёл от себя подозрение Николай. — К вобле-то!

Панов, ходивший на спецсвязь, вернулся в кабинет, осмотрел стол и, наклонившись к тумбочке, вытащил оттуда бутылку водки.

— А что я говорил! — воскликнул Николай. — Вобла засухи не любит!

Генерал поднял палец, останавливая его, помолчал в раздумье и сказал:

— В новогоднюю ночь по глоточку можно… За победу нашу. Теперь уже мы отступать больше не будем.

— За победу! За скорую победу! — поддержали остальные.

— А я с самого начала знал, что Сталинград они не возьмут! — заявил Чернов.

— Про-ри-ца-тель! — добродушно усмехнулся Кондратьев.

— Ладно, попировали, теперь за дело, — сказал Панов. — Какие новости, майор?

Игнатов понял, что генерал спрашивает о Зигфриде, ответил:

— Рация по-прежнему не выходит на связь.

— Это уже сколько?

— Да две недели.

— Не две недели, а шестнадцать дней, — уточнил генерал, и Игнатов опять подивился его способности запоминать всё до мелочей.

— Так точно, товарищ генерал. Почти три недели.

— Что же могло случиться? — то ли себя, то ли других спросил Панов.

— Когда я передавал Зигфриду письмо для Гука, он был такой жизнерадостный, — сказал Чернов. — Шутил. Много информации дал, вы же знаете. У Петровича и Анны тоже было всё в порядке.

— Но после этого они ни разу не вышли на связь, — отметил Игнатов.

— Может быть, случилось что-нибудь, когда он передавал письмо Гуку? — предположил Панов.

— Не исключено, — отозвался Игнатов.

— Так и радистка молчит! — вскинулся Кондратьев. — Владеет рацией, умеет шифровать. Могла бы и сообщить, что там.

— Значит, не может, — сказал Игнатов. — По-видимому, всё дело в ней.

— Может, мне сбегать? — втиснулся с предложением Чернов.

— Куда?! — чуть не закричал Кондратьев.

— Но надо же что-то делать. Я виноват. Нужно было дождаться результата, а потом уже возвращаться. — Николай понуро опустил голову.

— Не казнись, ты действовал по приказу, — Игнатов положил ему руку на плечо.

— Довольно ненужных дебатов, — сказал Панов. — Завтра наши войска пойдут в наступление. Мы получили задание: включить в состав передового отряда под командованием капитана Малышева своих людей. Надо осуществить внезапный налёт на тюрьму гестапо до подхода основных частей и предотвратить разрушение города. Знаете, как немцы действуют: заминируют и взорвут что только успеют. Поедете все трое. Как ваша рука, Валентин?

— Зажила, товарищ генерал.

— Первыми идёте. Вот и узнаете всё о Зигфриде, Анне, Петровиче. Это вам задание от меня лично.

Рано утром первого января 1943 года Игнатов, Кондратьев и Чернов уже были в расположении передового отряда наступающей части. Но прошло ещё десять дней, прежде чем отряду удалось ворваться в город. 11 января в пять часов утра на улицах загремели выстрелы. Патриоты, ожидавшие прихода частей Советской Армии, жители, которые посмелее, высыпали из домов, стали ловить поджигателей, спасая здания от разрушения. Кондратьев взялся руководить спасательными работами.

Игнатов и Чернов с группой бойцов кинулись к внутренней тюрьме эйнзатцкоманды. Охраны уже нигде не было. Игнатов приостановился, поражённый догадкой, но потом бросился вслед за Николаем. Все камеры оказались пустыми.

— Опоздали! — в сердцах крикнул Чернов.

«Опоздали», — с горечью подумал Игнатов. Слишком долго передовой отряд не мог пробиться в город. Немцы создали такую полосу огня на подступах, которую столь малыми силами трудно было преодолеть. А для того, чтобы уничтожить узников, им, возможно, хватило одной ночи.

— К Петровичу! — скомандовал Игнатов.

Только их крытая брезентом полуторка отъехала от ворот тюрьмы, как оказалась под пулемётным обстрелом. Две пули пробили ветровое стекло, но, по счастью, никого не задели. Шофёр, уворачиваясь от огня, смял изгородь у соседнего дома и остановился. Из дома выскочил молоденький лейтенант и стал объяснять, что уже с полчаса ведёт бой с немецкими подрывниками, засевшими в здании напротив.

— Вон там! — указал рукой лейтенант. — У них рация.

Пришлось ввязаться в бой. Перестрелка шла, пока не подоспели танкисты. Они уничтожили пулемётное гнездо врага. Ехать дальше уже ничто не мешало.

Чернов издали увидел дымок над халупой Петровича и закричал:

— Жив старина, жив!

— Остановись здесь, — сказал Игнатов водителю.

Петрович появился на пороге без шапки, только в полушубке, наскоро наброшенном на плечи. Он заметно осунулся, будто усох, но стоял с таким видом, словно ему была безразлична стрельба на улицах и никакая пуля не посмеет его задеть. Игнатов и Чернов побежали к избёнке. Они обнимали, тискали старика, а он стоял, безвольно опустив руки, по его морщинистым щекам медленно сползали слёзы и стекали в седую взлохмаченную бороду. Наконец Петрович обрёл дар речи и стал причитать: