Всеволод Кочетов - Ленинградские повести Страница 43

Только встав на носки, через это окно можно было видеть, вровень с подоконником улицу, реку и за ней на противоположном, таком же, как и этот, крутом берегу длинную линию похожих один на другой острокрыших домиков с крашеными ставнями и резными наличниками. Домики стояли среди берез, густых зарослей сирени, зелень которой сливалась с синью заречных лесов.

— Видите, — сказал Долинин, указывая рукой в окно. — Когда-то в этой деревне был один из лучших наших колхозов. В дни осенних и зимних боев большинство колхозников было оттуда вывезено, в деревне стояли войска, скот пошел на продовольствие. Словом, хозяйство расстроилось так, что дальше некуда. И ничего удивительного в этом нет. До передовой отсюда как-нибудь пять-шесть километров. Немцы легко достают до нас артиллерией. Вон тот двухэтажный серый дом с башенкой… это клуб… в него уже попало три снаряда. Конюшне оказалось достаточно и одного попадания — сгорела. Стекла на парниках с землей смешаны. И все-таки мы хотим восстановить колхоз.

— Колхоз? В таких условиях?

— Да, колхоз, и в таких условиях. И в этом долю участия придется принять и вам, дорогой товарищ Цымбал. Мы сберегли с десяток тракторов, кое-какие машины…

— Напрасный разговор, — ответил Цымбал довольно спокойно. — Сегодня я ухожу с отрядом, с товарищем Солдатовым. Мое место там. А для работы на тракторах вы народу найдете. Крутить баранку — дело нетрудное, каждый подросток сумеет.

— Да еще нечего же крутить-то! Что ни трактор, то инвалид, раскиданы они где попало. В том-то все и дело, что наладить сначала надо, отремонтировать, привести в порядок, создать хотя бы подобие МТС, людей обучить, да быстро: время не терпит.

Цымбал молчал.

— Я не требую, не приказываю, а просто прошу помочь. Наладите дело, тогда, если хотите, идите снова к Солдатову, а то и совсем оставайтесь, район подымать вместе будем.

— Все это так, — согласился с доводами Долинина Цымбал, — но все-таки я должен уйти вместе с отрядом. Кроме всего, у меня же и личные счеты с фашистами, я вам говорил когда-то.

Он коснулся рукой своей черной повязки.

— А у меня разве нет с ними счетов? — воскликнул Долинин. — Они мне район разорили, и какой район! Вместе придем в Славск, рано или поздно за все посчитаемся.

— Для меня это может оказаться поздновато. — Цымбал отошел от окна и присел к столу.

— Рамникову, думаю, на первых порах председателем колхоза поставить, — не давая ему задумываться, продолжал Долинин. — Она же и агроном будет. Народ соберем со всего района. Механиком и директором МТС поработаете вы. Только бы с места стронуться! А разгон наберем — нас не остановишь. Ну как, по рукам?

— Товарищ Долинин! — Цымбал снова поднялся на ноги. — У вас жена есть?

— Есть, — ответил Долинин с недоумением.

— Простите за нескромность, а где она?

— Возле Свердловска, на Урале. Выехала из Славска со школой. Она заведовала учебной частью. А дочка с интернатом в Ярославле, никак не съедутся. Видите, разбросались по всему Советскому Союзу.

— Вижу. — Цымбал потупился. — Но это все-таки не то. Я вам сейчас скажу, товарищ Долинин, такую вещь, которую бы не должен говорить, да и не должен бы знать. Узнал случайно.

— Зачем себя принуждать, — попытался остановить его Долинин. — Если нельзя, то и не надо.

— Нет, надо. Вам сказать непременно надо. Я не хочу, чтобы и отказ остаться вы расценили как каприз, как страх перед трудностями. Нет. Я тоже коммунист, я не зарывал в землю свой партийный билет, в каких бы переделках ни был, хранил его всегда на груди. Не в капризах дело. Вот я вам что скажу… — Цымбал явно волновался. — Я вам скажу, чего никто не знает, кроме, конечно, тех, кто ее туда посылал… Даже товарищ Солдатов не знает… Там, в общем, моя жена.

— Где там? — спросил Долинин.

— У немцев.

— Ну, это очень горько! — посочувствовал Долинин.

— Это, простите, не горько! Это страшно. Вы, наверно, меня не поняли. Она не в плену, не в оккупации. Она работает переводчицей в каких-то немецких частях. Она отлично знает немецкий язык — преподавала его в старших классах, когда мы жили возле Волосова. Она тоже коммунистка и ведет разведку в самом пекле. Больше полугода ее зовут уже не Екатериной Михайловной Цымбал… Встретились как-то осенью среди Гатчинского шоссе, мчалась одна в колясочке на немецкой лошади, поговорили минуту, озираясь по сторонам. Узнал от нее вот это кое-что, и только.

— Так где же она — в Волосове, в Гатчине, в Славске?

— А уж теперь и я не знаю где.

— Ну и чего же вы хотите? Быть поближе к ней? Своими хождениями вокруг нее вы ей не только не поможете, а, скорее всего, еще и навредите.

— А я и не собираюсь ходить. Но если что случится с ней, тогда!..

— Понимаю: месть? Эх вы! — сказал Долинин. — Неужели без вас наш народ этого не сделает, не отплатит гитлеровцам за все муки наших людей! Вот что, теперь я разговариваю с вами как партийный руководитель: вы обязаны остаться здесь. Это вам партийное поручение. Что касается тайны вашей жены, это тайна не ваша и не моя. Она — государственная. Пожалуйста, больше никому об этом не рассказывайте.

Цымбал сверкнул серым глазом, не сказал ни слова и вышел.

Через минуту, взглянув на часы, вышел из дому и Долинин. Он пошел в райком, где его уже ждала вызванная Варенькой Маргарита Николаевна. Она долго отказывалась принять на себя руководство колхозом сердилась, говорила: «А разве агроном там не нужен? Почему непременно я должна быть председателем?».

Этот день был днем сплошных уговоров и отказов. Только Варенька согласилась с готовностью согласилась провести учет колхозников, оставшихся в районе. Ей давно надоело сидеть за канцелярским столом, она была готова на любое дело, лишь бы не возиться с бумагами.

Разговаривал Долинин по телефону и с облземотделом, просил семян. Там тоже почти отказали — ответили уклончиво, ищите дескать, главным образом у себя, но кое-что сделаем и мы…

Во время этого разговора зашел начальник милиции. Терентьев интересовался ответом секретаря обкома по поводу их плана. Два последних дня он провел с Курочкиным на фанерном заводе, распутывал какую-то сложную кражу столярного клея, и еще не знал о тех изменениях, какие произошли в планах Долинина.

— План? — сказал ему Долинин. — Примут план. Но только план весеннего сева.

— Шутишь, Яков Филиппович!

— Нисколько. Сеять надо, Батя. Весна!

Терентьев с полнейшим непониманием смотрел на секретаря райкома. Он видел его таким, как прежде, бывало, в райкомовском кабинете в Славске, когда Долинин давал ему, Терентьеву, задания проверить охрану семенных фондов в колхозах, поставить ночные дозоры на полях, проследить за противопожарными мероприятиями на складах горючего.

— Что, старина, озираешься? Кок-сагыза тебе не хватает на окне? Посажу… Варенька! — крикнул Долинин и, когда девушка приоткрыла дверь, сказал: — Пока вы не покинули меня, уберите этот прошлогодний календарь со стены. Людей только пугает. Новый есть у вас?

— Есть, но не отрывной, а табель.

— Все равно, давайте табель. Кнопки есть? Вот сюда и пришпилим. Какой день сегодня? Двадцать седьмое апреля тысяча девятьсот сорок второго… Батя, это исторический день нашего района. Запомни!

День этот кончался, когда партизаны покидали село. Они столпились возле грузовика, который должен был везти их через весь Ленинград на аэродром. Бойцов провожали все: и Долинин с Пресняковым, и Терентьев, и Варенька, и Маргарита Николаевна, и даже Казанков с Ползунковым. Не было только Цымбала. Солдатов успокоил Долинина:

— Не бойся, не сбежит. Я людей знаю.

Долинин, просил Солдатова беречь товарищей и себя, опять думал: «Встретимся ли?»

Заглянув в кузов машины, где уже было сложено разносистемное оружие партизан — и самозаряды, и автоматы, и старые трехлинейки, — Терентьев не удержался, чтобы не сострить:

— Оркестр народных инструментов. Сыграйте там немцам что-нибудь такое: «Адольф в поход собрался, наелся кислых щей…»

— Болтун ты, Батя, — ответил ему Солдатов. — Прощай, старик. Сыграем «Сказки энского леса», — и скомандовал: — Посадка!

Грузовик выстрелил, накренился набок и, набирая скорость, покатился по неровной дороге. В сумерках было видно, как, стоя в кузове, люди покачиваются от толчков. Они что-то кричали, но за трескотней мотора уже не было слышно ничего.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Маргарита Николаевна переправлялась на лодке через Неву. Лодка была старая, с гнилыми бортами, шла тяжело; на дне ее плескалась вода и в окружении нескольких дохлых рыбешек плавала синяя эмалированная кастрюлька с обломанными ручками. Пожарник-перевозчик неторопливо работал веслами; они мерно постукивали в истертых добела уключинах, порой на волне срывались, вскидывая пригоршню брызг, и на Маргариту Николаевну летела мелкая, вспыхивающая радугой водяная пыль.