Михаил Лыньков - Незабываемые дни Страница 43

— Отомстите за нас…

Только слова остались от них. Тяжелые, однако, страшные слова! Словно колокол гудят они в ушах, не дают покоя. И откуда-то издалека долетают другие, светлые, радостные, как девичья мечта:

«Галя моя, Галя…»

Голова пылала как в огне. Галя бросилась на койку и дня три не вставала, прохворала. От большого нервного потрясения стала еще более молчаливой, сосредоточенной. Солдаты спрашивали:

— Чего грустишь, женщина?

Отвечала что-нибудь некстати и невпопад.

14

Человек, выпустивший из револьвера всю обойму, бросился бежать. В него выстрелил из винтовки немецкий солдат. Человек, стиснув зубы, схватился за руку. Немец вскинул винтовку, выстрелил раз, другой, но человек уже скрылся за провалом каменной стены. Мелькнули еще две фигуры. Солдат бросился вслед, за ним другие. По закопченным стенам развалин зацокали пули, стреляли из автоматов. Разбежался народ по улицам. Трое человек торопливо пробирались среди завалов разрушенных домов. Вскочили в подъезд огромного дома, тянувшийся на целый квартал. И уже в потемках подвала один бросил другому:

— Сумасшедший! Ты мог загубить и себя и всех нас! Тот, к кому были обращены эти слова, сбросил с себя пиджак.

— Перевяжите лучше…

— Сильно?

— Что сильно?

— Рана, спрашиваю, какая?

— Да только слегка задело, могло быть хуже.

— Могло, могло… — передразнил его другой, поспешно перевязывая руку товарищу. — Говорю, что сумасброд, и поступок сумасбродный…

— Ну пусть сумасброд! Я не мог иначе, поймите же вы… Родного брата убивают, а ты что ж, на смерть его пришел поглядеть, на его последнюю минуту полюбоваться… Нет… Не мог я иначе… Я жалею только, что промахнулся, не в того попал! Я хотел гранату бросить, да опасно — много наших людей было там… А тот гад от нас не спрячется! Не сегодня, так завтра! Не завтра, так послезавтра, но настигнет его наша пуля!

— Ну, хватит, хватит! Того и гляди с живых кожу сдерут, если поймают!

— Так они и поймали! Дамся я им, гадам!

Хлопцы быстро прошли подвал, нырнули через пробоину в подземный бункер, который предназначался под склад горючего. Оглянувшись, вылезли через люк и, перебежав через какой-то пустой двор, очутились на другой улице, по которой еще бежали взволнованные люди подальше от сквера, от страшных столбов.

Трое парней смешались с толпой, пошли вместе с ней.

А около сквера, среди руин, еще раздавались автоматные очереди: немцы простреливали каждый глухой закоулок, каждый подозрительный пролом в стене. Весь квартал был оцеплен густой цепью солдат, выделенные патрули останавливали движение на ближайших к скверу улицах.

15

Уже около ста человек казнил Кубе, широко оповестив об этом в газете, объявлениях, специальных листовках и приказах, сам писал об этом и угрожал лютыми карами, но город не стихал, не успокаивался. То загорится немецкий склад, то выйдет из строя связь, то внезапно выключится свет, то ночью без вести пропадет немецкий офицер, патруль.

Гаулейтер Кубе искренне жалел своего ближайшего помощника, прикомандированного к нему армейского офицера, так тяжело раненного сегодня. Его отвезли в госпиталь. Пуля, ранившая помощника, была явно предназначена для него, Кубе. Это он хорошо понимал. И надо ж было взять еще на это зрелище жену, тихую, робкую женщину, которая всегда так заботится о его здоровье, настроении. Не говорить ей разве о подлинном смысле этих выстрелов, предупредить адъютантов, чтобы они случайно не проболтались.

Позвонили по телефону. Из госпиталя сообщили, что раненый скончался.

На какую-то долю секунды все тело Кубе пронизала дрожь, словно он почувствовал прикосновение чего-то холодного, липкого, как могильная сырость. Но только на мгновенье. Жалея помощника, он все же утешался тем, что случайная пуля на этот раз миновала его, Кубе. Случайная ли?

Он распорядился, когда, где и как хоронить убитого, кому присутствовать на похоронах. Позвонил руководителям полиции, гестапо, — есть ли новости, задержаны ли стрелявшие. Узнал, что задержано около пятидесяти человек, но никаких доказательств, свидетельствующих об участии этих людей в сегодняшнем покушении, нет. Отдал короткий приказ:

— Расстрелять!

Потом дополнительно распорядился:

— Сегодня же объявить о расстреле в газетах… Пусть все знают, кто хозяин в этом городе.

Опершись руками о стол, сидел несколько минут молча в глубоком раздумье. Сцепленные костлявые пальцы рук сжимал до боли. Следил, как бьется пульс на руке, как синеют, набухают на кистях рук узловатые жилы. Из-за зеленой шторы пробился солнечный луч, скользнул по ладони, посеребрил редкие белесые волосинки на запястье.

И солнце, и серебристый пух, и стремительный бег горячей крови, здоровый бег, который только и заметен в пульсе, — все это жизнь, все это признаки живого существа. Могло быть иначе…

И вслух произнес:

— Да! Расстрелять! Только расстрелять… Так думает и фюрер, так приказывает фюрер.

Стопки разных бумаг, документов лежали на столе. Самые срочные, неотложные находились в особой папке. Среди них короткая телеграмма фюрера:

«За диверсию с цистернами сто человек».

Кубе понимал эти слова. И он представлял себе разгневанное лицо фюрера. Оно темнеет, темнеет, густые капельки пота покрывают весь лоб, глаза глядят куда-то мимо людей, мимо степ, словно он вглядывается в какой-то потусторонний мир, только ему известный, только ему доступный и видимый. Потом короткий взмах правой руки и одновременно приказ, резкий, как выстрел, как ракета. И рука потом повиснет безвольно и будет мотаться, как неживая. Но глаза уже снова станут подвижными, он мотнет головой и уставится в собеседника.

Сто человек…

Надо, однако, призвать к порядку местные власти. Это уже не первый случай у них, таких растяп. Не комендант, а какой-то мечтатель, хотя в жестокости ему не откажешь. Не оправдала себя и жандармерия, которая недавно туда направлена. Такой усердный служака этот Кох, но и он проморгал. Придете!? Должно быть, туда послать самого начальника полиции, пусть срочно выполнит приказ фюрера, а вместе с тем наведет порядок и в городке.

Утренние события не нарушили обычного распорядка дня в генеральном комиссариате. Один за другим являлись начальники главных отделов: политического, административного, хозяйственного. Работы накопилось много. В самом разгаре была организация городской управы. Надо было срочно упорядочить еврейские дела. На местах немало беспорядков. Время настойчиво требовало как можно скорее организовать всю жизнь края, чтобы каждый человек прошел через фильтр, был на виду. И не только он, но и все им приобретенное, вплоть до последнего куренка, вся его работа, все, все, все должно стать на службу Германий. Уже явились в город представители разных фирм, они предъявляют справедливые претензии на лес, на лен, на разное сырье. Они открыли свои представительства, они нуждаются в поддержке и помощи, но он еще не в силах сделать это, потому что не только юрод, но и весь край напоминает огнедышащий вулкан. Некоторым гарнизонам приходится еще привозить хлеб из Германии, и это в такое время, когда дорог каждый вагон, каждый паровоз так необходим для важнейших военных операций.

Он посоветовал было разным представителям отправиться в районы и самим устраивать свои дела. И понял, что это были пустые разговоры. Ему прямо сказали:

— Господин комиссар, нам говорили, когда мы ехали сюда, что в каждом районном городке, в каждой деревне у нас будут свои люди, которые возьмут на учет все имущество: от коровы до последней горсти льна, до каждого яйца, которое снесено сегодня и будет снесено завтра и послезавтра. А нам известно, что даже наши солдаты, наши офицеры… да, да, господин комиссар, наши офицеры иногда не решаются… нет, нет… мы не это хотим сказать… Ну, не имеют возможности свободно передвигаться по территории. Вы не подумайте, господин комиссар, что это наши личные соображения, об этом нам сказал сам командир корпуса.

— Я порекомендовал бы вам, господа, быть более осторожными с вашими высказываниями! Ни слова об этом, ни малейшего намека в извещении вашим фирмам и тем более в вашей частной переписке. Но я понимаю вас, ваши желания. Вы люди дела. И я отвечаю вам: мы развертываем сеть сельскохозяйственных комендатур. Они помогут нам не только обеспечить хлебом и мясом нашу героическую армию, но и окажут вам содействие в устройстве ваших дел. В этом вам окажут помощь все наши учреждения. Что же касается наших солдат и офицеров, то все мы должны склонить голову перед их героизмом, перед кровью, которой полита завоеванная нами земля, перед их святой кровью, которая льется сейчас на просторах России… Их кровью цементируется наша победа, наше будущее. Она близка уже, эта победа. Сбываются слова великого фюрера, которого сам бог послал нашему народу в годы тяжелых испытаний. Он сделает Германию самой могущественной державой в мире, он подчинит ей все народы и государства! Он уничтожит всех, кто выступает против его воли, против его замыслов, благословенных историей и волей всевышнего!