Тимофей Чернов - В те дни на Востоке Страница 43

— Мне кажется, придавать этому серьезного значения не следует. Власти Маньчжу-Ди-Го примут необходимые меры, и мы не услышим больше таких передач.

Однако это не утешило Померанцева, не освободило от тех дум, которые его терзали. В этот день он мало разговаривал, что-то торопливо читал и переписывал.

Ямадзи смеялся в душе над тем, как Иван лихорадочно работал, подготавливая очередную антисоветскую стряпню.

События, наделавшие переполох в Харбине, встревожили и начальника военной миссии генерала Дои. Еще не было такого случая, чтобы красные пробрались в Харбин и вместе с русскими эмигрантами организовали радиопередачу, занялись пропагандой под носом у японских властей.

Ранним утром генерал поехал в департамент полиции поднимать на ноги всю харбинскую охрану. Были подключены все японские шпики, китайские и русские доносчики. Они вслушивались в разговоры на улицах, в магазинах, в ресторанах, кафе, заглядывали в китайские фанзы на окраине города. Арестовывали всех, на кого падало подозрение.

На второй день Перовский сообщил Ямадзи, что охранники схватили китайца Ван Шин-юна. Через этого человека «Отчизна» осуществляла связь с Восьмой освободительной армией. Перовский и его соратники беспокоились за китайца — как он будет себя вести на допросах…

Ван Шин-юн лежал на спине. Длинные худые ноги и крепкие жилистые руки были прикручены веревками к топчану. Он не мог двинуть даже головой, так как она была зажата в вырезе топчана. Сверху из чайника ему лили воду в ноздри. Вода, настоянная на табаке и перце, жгла, разъедала глотку. Ван кашлял, захлебывался, но не кричал, не просил пощады.

Это бесило японцев. Они еще больше старались, чтобы заставить китайца заговорить. Но он молчал. Грудь его разрывала боль, а в глазах плыли фиолетовые круги. Будто морские волны захлестывали его, и он куда-то проваливался. А палачи все лили и лили воду. Она уже не шла внутрь — Ван лежал без сознания.

Палачи развязали свою жертву, повернули на живот. Вода полилась изо рта и носа. Через несколько минут Ван начал судорожно вздрагивать, жадно глотать воздух. Потом повернулся на бок, поджал к животу колени, пришел в сознание.

Кажется, еще отсрочена смерть, но надолго ли? Он знал, что живым его не выпустят. Кто же предал его?

В тот день Ван прибыл в Харбин, чтобы встретиться с русским товарищем. Вечером он отправился в Фудзядян. Недалеко от фанзы Ли-Фу, в которой они обычно встречались, его задержали двое японцев. Компрометирующего у него ничего не нашли, но на допросе почему-то заявили, что он — Баллудзюнь[10], шел на встречу с советским агентом, который будто бы уже арестован.

«Неужели выдал дядя Ли-Фу?» — думал Ван. Такого не могло быть. Дядя ненавидел японцев. Их палка не раз ходила по его спине. Скорее, то была уловка следователей — говорить при допросах, что им все известно об арестованном.

Но не таков был Ван Шин-юн, чтобы выдавать товарищей. Пусть погибнет один, зато остальные будут бороться с японцами и освободят от них родину…

В другой комнате допрашивали пианистку Красильникову. За столом рядом с японским офицером сидел Охотин, которого пригласили вести допрос русской «большевички». Перед ними стояла хрупкая светловолосая женщина в пенсне, со взглядом таким прямым и гордым, словно не ее, а она обвиняла.

— Рассказывай, зачем ходила к советскому консулу? — спросил Охотин.

— Чтобы получить разрешение на право вернуться в Россию.

— А зачем? Кто там тебя ждет?

— Там моя родина, там мои родители.

— Там живут красные бандиты, которым скоро придет конец.

— Неправда!

— Большевичка! — стукнул по столу Охотин. — Сколько платят тебе красные?

— Глупости. Я ни с кем не связана.

— А зачем сообщала советскому консулу? — Он взял со стола письмо и начал читать. — «Я не хочу больше жить в этой варварской стране, где царит беззаконие, где могут арестовать невинного и уничтожить без суда и следствия. Если бы вы знали, сколько погубили добрых людей японцы и их прислужники, русские фашисты».

Дальше Охотин не мог читать: широкий рот его перекосила злоба, и он проскрежетал зубами:

— Красная сволочь! Вместо того, чтобы благодарить правительство Маньчжу-Ди-Го, которое нам предоставило безопасное убежище, ты чернишь его! Неблагодарная тварь! Когда ты стала красным агентом? Какое выполняла задание? Говори!

Таисья Алексеевна смотрела в сторону, будто не слышала никого, она ни в чем не раскаивалась и ни о чем не просила.

— Сейчас ты у меня заговоришь, — свирепел «тигр». Он подошел и ударил ее по лицу.

У Таисьи Алексеевны подкосились ноги, но ее поддержал стоявший позади японец. Пенсне упало на цементный пол и вдребезги разбилось. С тонких губ по подбородку потекли струйки крови.

— Последний раз спрашиваю, будешь говорить? Сплевывая с губ кровь, она продолжала молчать.

— Ну хорошо. Коли ты не желаешь жить в этой варварской стране, мы отправим тебя в «приют».

Глава шестая

Темно-серая легковая машина, похожая на черепаху, бежала по гладко укутанной гравийной дороге. За машиной тянулся желтый шлейф поднятой пыли, прокаленной августовским солнцем. По сторонам дороги расстилались поля кукурузы, гаоляна, чумизы, на которых трудились китайцы в черных кофтах из дабы и в широких, как зонт, соломенных шляпах. Все здесь дышало свежестью, ароматами созревающих культур.

Семенов глядел на маньчжурские поля, но мысли его витали за пределами этой чужой страны. Он думал о том золотом времени, когда с помощью японцев будет создана новая империя Сибир-Го, правителем которой поставят его. Атаман торжествовал в душе, что японцы считаются с ним, посвящают его в свои военные секреты. Вот и сейчас Дои везет его на полигон, чтобы показать, как воздействует бактериологическая бомба на живых людей.

Около станции Аньда дорога проходила по равнине. Вдали виднелись земляные сооружения, обнесенные колючей проволокой.

У ворот полигона машину встретил японский офицер. Он просмотрел документы и указал, куда следовать. Шофер подрулил к легковым машинам и пристроился в один ряд.

Семенов оставил свою тросточку и довольно бодро шагал рядом с Дои. Он был в генеральском мундире, который одевал только при встрече с высокими японскими чинами.

Около бетонированных укрытий стояла группа генералов штаба Квантунской армии во главе с командующим Отодзо Ямада, невысоким, сухопарым. Обменявшись приветствиями с генералами, Дои с Семеновым стали слушать человека в белом халате, который что-то объяснял, показывая в центр полигона. Там Семенов увидел привязанных к железным столбам людей. «Сколько их? Один, два, три, четыре», — считал атаман.

К одному из столбов был привязан Ван Шин-юн. С изможденным лицом и вытекшим глазом, он гневно взглядывал на маячивших вдали японцев.

Метрах в пятнадцати от него у другого столба сидела пианистка Красильникова. В изодранном платье, с синяками и кровоподтеками, как не походила она на ту элегантную женщину, которая когда-то ходила к Пенязевым, занималась с Машей.

Человек в белом халате был начальником «Отряда 731» генерал-лейтенантом медицинской службы Исии Сиро. В начале тридцатых годов он преподавал в Токийской военно-медицинской академии. В военном министерстве тогда поговаривали о захвате Центрального Китая, который потребует много оружия. А где его взять? Ведь Япония, по чьёму-то меткому выражению, это «красивый пирог, в который бог позабыл положить начинку». Исии понимал, что без «начинки», то есть без сырья, оружия не изготовишь. И у него родилась блестящая идея — создать бактериологическое оружие. Немцы же применили газы в первую мировую войну. А это еще пострашнее. Больших средств затрачивать не надо, а эффект может быть поразительный. Исии поделился с генералом Нагата из военного министерства. Тому понравилась идея. Он сообщил о ней императору.

Хирохито высоко оценил замысел Исии Сиро, имел с ним несколько встреч. Польщенный похвалой микадо, Исии говорил: «Ваше величество, когда мы станем обладать таким оружием, нам не страшен будет никакой враг. Я положу к вашим ногам всю Азию!»

В 1936 году Хирохито дает указание создать отряд для производства болезнетворных бактерий в двадцати километрах от Харбина, на станции Панфань. Возглавлять отряд было поручено Исии.

Официально отряд назывался «Управление водоснабжения и профилактики». В 1940 году он насчитывал три тысячи специалистов-бактериологов. На его содержание было ассигновано десять миллионов иен. Отряд состоял из восьми отделов. Четвертый отдел занимался разведением бактерий. В огромных котлах изготовлялась питательная среда, в которой за месяц выращивалось до трехсот килограммов чумных бактерий, до девятисот тифозных, до семисот — сибирской язвы, до тысячи бактерий холеры. Второй отдел проводил эксперименты на живых людях. Он имел свой полигон на станции Аньда, свои самолеты.