Артем Драбкин - «Я ходил за линию фронта». Откровения войсковых разведчиков Страница 44

— Я не знаю, где это Пружилище… Я где-то читал, что будто бы был на Белорусском фронте… Чушь. Был там такой эпизод… На участке одного батальона была лощина, а на высотке — хутор, который немцы превратили в опорный пункт. Нас человек семь пошло в обход. По дороге встретили немецкий патруль, взяли его. Этот патруль нас сам вывел к хутору. Мы ворвались в дом. Помню, на столе стояла бутылка шнапса, лежали галеты и окорок в тесте… Я всю жизнь до войны и во время войны мечтал об окороке, запеченном в тесте из ржаной муки… На печи лежал немец. Мы его тоже взяли в плен. Потом открыли огонь по немцам, дали ракету, и батальон побежал в атаку, захватил этот хутор. А мы на санях, которые там стояли, с пленными поехали к себе.

— Какое было отношение к власовцам?

— Если к немцам после прочтения статей Эренбурга была ненависть, то к власовцам у меня не было определенного отношения. Я не верил в это все хозяйство. Почему? Потому что сам Власов был одаренный генерал. Не был бы он одаренным, его бы Жуков не притащил на Ленинградский фронт. Его же потом во всех газетах превратили в пьяницу, развратника. Я уже тогда в это не верил.

— Как относились к женщинам на фронте?

— Я их не видел там. У нас был медсанбат. Они были все пристроены около командиров батальонов.

— Как восполнялись потери в разведвзводе?

— У нас до Нарвы потерь практически не было. А в марте 1945 года я сам в госпиталь угодил. Там что получилось… Уперлись в Курляндскую группировку. После мощной артподготовки наши заняли то ли одну, то ли две траншеи, и все — нет продвижения. Я шел на передовую по следу танка. Смотрю, заяц бежит. Достал «парабеллум». Думаю, стрельнуть или нет?! Не стал стрелять. Тут немец стал из танка или из пушки стрелять по мне. Я полянку перебежал, а там землянка. Я в нее заскакиваю, а в ней немец! У меня пистолет в руке. Я ему: «Хенде хох!» Он руки и поднял. Хорошо, в запас, но немец нужен, потому что рано или поздно заставят за пленным идти. Тут и мои ребята из взвода подошли. Поговорили, решили, что я возвращаюсь в штаб, а они останутся наблюдать. Я немцу руки завязал, а чтобы не убежал, снял с него штаны. Вышли мы с ним на НП дивизии. Потом рассказывали: «Мы смотрим в стереотрубу: батюшки мои, идут Яганов и немец без штанов!» Пришли на НП. Немец показывает на меня, что, мол, я изверг, заморозил его, и в это время прилетела мина. Я остался живой, немец, а человека четыре было раненых.

Немца я сдал. Дали мне задание понаблюдать за стыком батальонов. Только я пришел в окопы, как немец пошел в атаку. Немцы поднялись из своей траншеи, и наши поднялись, чтобы удирать. Я думал, по кому стрелять? По нашим или по немцам? Дал очередь над головами наших. Они залегли, тут я их поднял, и побежали мы вперед на немцев. Немцы давай драпать. На плечах у них ворвались в поселок Калей. За этот бой я был представлен к ордену Славы 1-й степени.

Проходит несколько дней, и нас посылают брать немца. Мы отправились. Спустились в траншею. Нас было пятеро. Я направо несколько шагов за поворот сделал. «Хальт!» Я говорю: «Свои». Он мне автомат в грудь: «Пропуск?» Я правой рукой за ствол схватился, успел отвести его от груди, а левую занес, и в это мгновение он нажал на курок. Четыре пули в предплечье. Кто-то из парней, Мучников кажется, его по голове прикладом… А я как сжал автомат, так руку не могу разжать. Вернулись к своим. Рука у меня опухла, вся черная от пороховой гари. Мне налили одеколона, что ли, тройного… Он мутный, я пить не стал. Фельдшер Торопов мне налил спирта — я выпил. Рука ноет. Попросил особиста написать бумажку, что не самострел. Хотя как можно себе руку прострелить четыре раза, не знаю… И поехал по госпиталям до самого Молотова. Когда приехал в Молотов, меня в ванну посадили, медсестры помыли, спину потерли. Потом влили кровь. 400 кубиков. Потом еще. Доску привязали к руке, она у меня уже не ноет, все нормально, не гнется.

Наградной лист Яганова Н. М.

Пока был в госпитале, война закончилась. Я по-честному скажу, мне было очень даже жаль, что она закончилась. Я не понимал, что же мне делать дальше. Ведь уже сложился военный быт. Вот операция закончилась, остатки полка вывели. Штаб пишет похоронки, по 100 граммов пьют. В медсанбате отрезают ноги, руки, раненые кричат: «Помоги, сестренка!» А солдаты что? Разожгли костры… Идет треп: «Смотри, Лелька Бомба-то к ротному в землянку ходила, того убило… Ты посмотри, уже к комбату ходит».

Бойцы сняли с себя гимнастерки, жгут вшей. Вшей было столько, сколько нужно… У немцев в землянках было все благородно устроено, стены обвешаны шерстяными или байковыми одеялами, пол деревянный, не как у русских в землянках. И в то же время огромное количество вшей! Мы от них их получали. Вот такая самая нормальная жизнь…

Вернулся в Москву. Пошел заместителем директора обувной фабрики. Поступил в заочный юридический институт. А потом работал в строительных организациях.

В 1945 году мне прислали приглашение из наградного отдела Московского Кремля в Президиум Верховного Совета. Я туда пришел. Мне сказали явиться, если не изменяет память, в 10 утра 2 сентября в Малый зал Президиума Верховного Совета. Вход со стороны ГУМа.

Я пришел пораньше, думаю, посмотрю зал. Мне говорят: «Вы слишком рано пришли». Я тогда пошел на угол ГУМа, там торговали вроссыпь папиросками. Купил две, положил в нагрудный карман. Время пришло. Получил пропуск в Кремль. Прошел через трех часовых, каждый из которых требовал пропуск и паспорт. При входе в Малый зал тоже стоит часовой. Прошел в гардеробную, там стоят вешалки, лежат щетки для чистки ботинок. Я был в гражданском. Отто Юльевич Шмидт там был, ему давали орден Ленина. Были генералы. Там адъютантов нет, они сами, нагнувшись, начищали сапоги бархоткой. Я думаю: «Давай, давай, работай». Пока ждали, выкурил эти две папироски. Потом какой-то дяденька заходит и приглашает в зал.

Сел я, впереди стоит стол, на нем наложены коробки. Один читает: «В соответствии с Указом Президиума Верховного Совета от такого-то числа Иванову присвоено звание Героя Советского Союза». Он встает, идет. Вручал первый заместитель Калинина Гречуха, председатель Президиума Верховного Совета Украинской ССР. Калинин уже не в состоянии это был делать. Дошла очередь до меня. В соответствии с приказом Верховного Совета от 26 июня 1945 года…

Кац Генрих Зиновьевич

Родился я в июне 1924 года. До войны успел закончить девять классов в полтавской школе № 10, собирался поступать в институт, хотел стать инженером-механиком.

После объявления о начале войны я пришел в райком комсомола, там получил направление на курсы политруков, но проучились мы недолго. Пришел к нам начальник курсов полковник Мухин, выстроил личный состав и приказал: «Двадцать четвертый год рождения, два шага вперед!» Мы вышли из строя, и нас сразу отправили по домам. По закону военкоматы тогда не имели права призывать в армию семнадцатилетних. Вскоре я оказался в эвакуации под Сталинабадом, работал на оборонном заводе. В конце лета сорок второго года меня призвали в армию, и я попал в Орловское пехотное училище, расположенное в городе Чарджоу, где был зачислен в минометную курсантскую роту. Училище было ускоренным, срок обучения составлял в нем всего полгода, но за неделю до нашего офицерского выпуска все училище, вместе с офицерами-преподавателями, было направлено под Сталинград, добивать окруженную группировку Паулюса. Пока мы туда добрались, Сталинградская битва закончилась.

Нас перебросили в район Орла. Я стал наводчиком 82-мм миномета в минометной роте, в 1-м стрелковом батальоне 916-го СП 250-й СД. Первый бой мы приняли только 11 июля 1943 года под городом Новосиль. Уже 14 июля мы стреляли немецкими минами, свои боеприпасы кончились. Атаки на немецкие позиции шли беспрерывно, мы не успевали за пехотой. Но я не видел тогда живого немца ближе чем на расстоянии 200 метров. Пока до Орла дошли, наш полк был почти полностью выбит, и из его остатков создали сводный батальон. Каждый день мы несли потери. Командиром нашей роты был хороший человек, капитан Калинин, он выбыл из строя по тяжелому ранению. Потом убило взводного, лейтенанта Кушнарева, ранило лейтенанта Рыбалко, командира второго взвода. На мине подорвался парторг Тыркалов…

Нас всех перевели в пехоту… Мой минометный расчет состоял из шести человек, мы все подружились еще в училище: двое русских ребят, один осетин и три еврея.

Саша Оглоблин, доброволец, сын профессора, нелепо смотревшийся на передовой в очках. Миша Индиченко, донской казак, до войны студент-геолог в Алма-Ате, несмотря на хромоту, тоже ушел добровольцем на фронт. Яша Малиев, вечно улыбчивый осетин. Винель Гриншпун, сын кадрового военного, до войны учащийся Киевской артиллерийской спецшколы. Боря Комский — единственный, кроме меня, выживший на войне из нашей курсантской роты. Сначала тяжело ранило Индиченко и Оглоблина, вскоре убило Малиева. Когда нас перевели; в пехоту и из остатков моего минометного взвода создали стрелковое отделение, то в нем было всего четыре человека… Комский и Гриншпун стали пулеметчиками, а я — стрелком. Что там творилось под Орлом, простыми словами передать невозможно…