Геннадий Синельников - Ах, война, что ты сделала... Страница 44

Мы удалились. Стояли в соседней комнате, курили. Картина последствий авиационного и артиллерийского обстрелов кишлака, и особенно зрелище в комнате — все это действовало удручающе.

— Мне все-таки непонятно, — сказал задумчиво сержант. — Живут в феодальном строе, в беспросветной нищете, не знают даже, что такое электричество, радио, телевизор, ванная. Мы пришли им дать лучшую жизнь, защитить от бандитов, а они сопротивляются, не хотят. Что здесь защищать, это? — И он стволом автомата выкинул из ниши керосиновую лампу, пнул ее ногой. Сухо щелкнул выстрел, потом второй. Сразу не поняли даже, в чем дело. Забежали в комнату.

Словно прикрывая свою любимую от чужого взгляда, афганец навалился на нее своим телом, в его руке был зажат пистолет системы «наган». Я осторожно взял оружие. На верхней части ствола стояла гравировка — «Санкт-Петербург — 1861 г.». Приподняли тело мужчины. Напротив сердец женщины и хозяина сочились алые пятна от пуль. Рядом лежала солдатская фляжка. Тонкая струйка воды сбегала на глиняный пол, размывая кровавое пятно.

Вышли во двор. Из головы не выходили слова сержанта: «Что же здесь защищать?» А ведь, кажется, все правильно, действительно, мы пришли им дать лучшую долю. Встречали нас с приветливыми улыбками, жали руки, слушали наши речи, соглашалась. Ни я, ни тысячи других «афганцев» — солдат и офицеров — никогда не думали, что здесь нам придется убивать людей. Мы не хотели быть завоевателями, оккупантами, не хотели чужой земли, чужих богатств. Мы шли сюда с добрыми намерениями, но стали убийцами.

Где же та черта, переступив которую мы оказались врагами для тех, ради кого пришли на эту многострадальную землю, ради лучшей жизни которых похоронили тысячи своих соотечественников, оставили сиротами тысячи ни в чем не повинных детей — и своих, и афганских? Как же так получилось?

…Вечером афганец сказал, что узнал, в каком кишлаке будет проходить встреча главарей банд, и пообещал нас вывести на объект. Рано утром мотострелковая рота блокировала горный кишлак, сосредоточив основную ударную силу на горе, у подножия которой находился тот дом, где собрались интересующие нас люди. Афганец был рядом с командиром роты. Стали вести наблюдение. Только немного рассвело, увидели, что из дома вышла группа мужчин. Они совершили утренний намаз, потом вытянули из колодца большой тюк. Развернули его и стали разбирать лежавшее в нем оружие.

Афганец утвердительно кивнул головой, и мы нажали на спусковые крючки своих автоматов и пулеметов. Выбегавшие из дома падали, сраженные меткими очередями мотострелков. Забрали трофейное оружие, сожгли дом, дворовые постройки и вернулись в батальон. Как-то бесследно и незаметно исчез афганец, который вывел нас на этот дом. Через некоторое время к нам приехал советник и поведал страшную весть. Он рассказал, что «помощник», который находился с нами, самый настоящий дух. А те, кого мы уничтожили в доме, — были активными борцами за народную власть. Они собрались на совещание для координации планов совместной борьбы против бандитов. А мы их уничтожили.

Молва о расстреле народных активистов быстро облетела провинцию. Пришедший к нам разведчик из группы «Каскад» сказал, что в кишлаках назревает подогреваемый душманами взрыв недовольства населения, что нам лучше быстрее отсюда уйти, не вступая ни в какие переговоры с местной властью. Мы доложили о случившимся комбригу и, получив приказ на прекращение рейда, вернулись в Кандагар. Эта ошибка была следствием хорошо продуманного нашим противником плана и стоила жизни многим ни в чем не повинным людям, послужила очередному подрыву нашего авторитета как союзников по совместной борьбе в глазах тысяч граждан провинции и всей страны. Мы зачастую недооценивали местных «партизан», и это дорого нам обходилось.

В одной из боевых операций мы взяли в плен трех духов, с оружием, боеприпасами. С нами действовал афганский батальон. С некоторыми офицерами мы были уже знакомы, так как встречались не один раз на боевых операциях. Я подозвал афганских лейтенантов, которые немного говорили по-русски, и предложил им расстрелять пленных. Они категорически отказались.

— Послушайте, — сказал я, обращаясь к ним поочередно. — У тебя бандиты изнасиловали и убили жену вместе с ребенком. А у тебя — вырезали всю семью. Что же вы терпите, чего ждете? Может, это они и убивали ваших родных? Если не ваших, то других, они и дальше еще будут это делать, пока останутся живы. Расстреляйте их, и тремя бандитами меньше станет на вашей многострадальной земле.

Они снова отказались. Я задался целью — во что бы то ни стало убедить их в необходимости расправы с врагами.

— Вы не отрицаете, что это душманы?

— Нет!

— Если это так, то убейте их. Аллах не осудит и не обидится на вас, а только скажет «спасибо». Вы же имеете право на защиту своего очага, своей семьи? Если преступники, расправившись с вашими родными, ушли от возмездия, то сейчас они здесь, идите, разберитесь с ними.

— Нет, не будем!

— А если бы вдруг оказалось, что это именно они действовали в ваших кишлаках, вы бы убили их?

— Наверное, да.

— Сейчас мы докажем вам, что это были именно они. Убьете?

Долгая пауза, разговор между собой на своем языке. Потом один из них сказал:

— Нет, мы убивать их не будем. Если вы хотите это сделать, можете расстрелять их сами, мы не обидимся. Да, это враги, но убивать их мы все равно не будем.

— Да, видимо, мало они вас и ваши семьи унижают, убивают и насилуют женщин. Надо еще больше, может, тогда у вас появится наконец чувство ненависти и мести к ним. Но вы — рабы, были ими и останетесь на всю оставшуюся жизнь.

Афганцы ушли. Мы с офицерами обсуждали только что состоявшийся с ними разговор.

— Подождите, я вам сейчас приведу другого афганца, — обратился к нам советник. — Он еще больше этих лейтенантов натерпелся от душманов. Они вырезали всю его многочисленную семью, в том числе и детей, никого не пошалили. Сам в плену был, над ним издевались, хотели убить, но он сбежал. Уж он-то точно, наверное, отомстит и расправится с этими бандитами. — И он что-то крикнул афганским военнослужащим.

К нам подошел пожилой мужчина. Черные с обильной сединой волосы, тяжелый печальный взгляд. Поздоровались. Через переводчика объяснили, что мы хотим от него. По тому, как он опустил голову, уводя свой взгляд в сторону, сразу стало ясно, что этот, как и предыдущие его соплеменники, ничего делать не будет. Долго убеждали его, но наш разговор также не увенчался успехом.

— Не хотят убивать они, значит, мы сами убьем! — подвели итог наших разговоров и совместных усилий офицеры.

— Дайте, я сам с ними разберусь, — попросил командир взвода, — и никаких проблем.

— У нас-то насчет этого проблем нет, это точно, — заметил особист. — Но нам нужно, чтобы они сами, своими руками расправлялись с преступниками. Здесь вопрос очень важный и принципиальный. Убьют раз, другой, запачкают свои руки в крови, а дальше и у них проблем с этим не будет, да и выбора тоже. Не всегда же им за счет нас чистенькими оставаться. Пусть сами убивают. Это их земля, их враги и их проблемы.

Решили пленных передать афганцам. Пусть кормят их, охраняют и делают что хотят.

Подозвали афганского комбата, передали ему душманов, их оружие, посоветовали по прибытию в Кандагар сдать в ХАД — орган государственной безопасности страны. Командир утвердительно кивал головой, потом увел пленных. Ночью мы наблюдали, как они все вместе сидели у костра, пили чай и мирно беседовали. Когда же закончилась операция и мы подошли к городу, афганская колонна остановилась. Взятые нами в плен духи не спеша слезли с машины на землю, по-мусульмански расцеловались с афганскими офицерами и пошли в сторону ближайшего кишлака.

— Вот, сволочи, что делают, — возмутились мы, увидев эту трогательную картину.

— Может, отправить их в Кабул? — запросил по радиостанции ротный комбата, что условно означало: «Может, их расстрелять?»

— Давай, только чтобы афганцы не увидели.

Скоро мы перестали доверять хадовцам, царандою (милиции) и всем остальным государственным и военным структурам. В бою афганские солдаты демонстративно поднимали стволы автоматов вверх и вели огонь по воздуху, а не по противнику. Поэтому духи и не трогали их в бою. Афганская армия была небоеспособна и не способна ни на что. Переход вооруженных солдат, мелких подразделений, даже полков на сторону местных «партизан» был обыденным явлением. Люди боялись служить в армии. Если духи узнавали, что кто-то в чьей-то семье служит в правительственных войсках, вся семья солдата или офицера уничтожалась. Правда, иногда бандиты меняли свою тактику. Когда им не хватало оружия, боеприпасов, они сами приказывали мужчинам и молодым парням идти на службу. Но, получив оружие, снаряжение, они обязаны были покинуть воинскую часть и возвратиться в банду, иначе — смерть. Попутно они забирали или захватывали с собою технику, своих офицеров или советского советника. Ситуация в стране, провинциях контролировалась душманами, а не нами и тем более не правительственными войсками. В течение всей службы мы освобождали одни и те же кишлаки, они переходили из рук в руки столько раз, сколько мы за них воевали. Выбивали банду из кишлака, уверенные, что это надолго, но через некоторое время партизаны вновь возвращались в него и опять наводили в нем свои порядки. Бандиты были жителями конкретных кишлаков. Днем они занимались хозяйственными делами, а ночью брали в руки оружие и шли мстить нам. Были у них отряды и постоянного действия — мобильные, хорошо вооруженные, возглавляемые подготовленными в Пакистане, Китае и других странах командирами. Для нас же все афганцы были непримиримыми врагами.