Александр Чаковский - Блокада. Том 1 Страница 44

Королев как-то вяло махнул рукой и снова сделал несколько шагов по кабинету. Затем он вернулся к столу, сел, расстегнул воротничок гимнастерки, вытащил носовой платок и вытер им свою короткую жилистую шею.

— Ладно, — произнес он наконец, — будем считать, что особисты перегнули. До утра генералу докладывать подожду. Сядь, не на смотру стоишь…

Звягинцев сел. И опять ощутил огромную усталость. Он не чувствовал облегчения от сознания, что отодвинулась лично ему грозящая опасность. Он сейчас не думал об этом.

— Иди к себе, жди, — вполголоса сказал Королев.

— Нет, — покачал головой Звягинцев, — я хочу спросить…

— Чего еще спросить? — недовольно произнес Королев.

— Прежде всего, Павел Максимович, — уже менее официально сказал Звягинцев, — не могу ли я узнать конкретную причину общей тревоги? Что-нибудь случилось?

— Дальше.

— Ну… что означает эта неопределенная команда «ждать»?

— И еще?

— Опять все то же, Павел Максимович. Извини, но у меня такое впечатление, что на границе что-то произошло, но от нас это скрывают.

— Ясно, — усмехнулся Королев, — отвечаю по пунктам. Причина тревоги тебе известна — содержание телеграммы наркома ты узнал от меня еще днем: «возможны провокации». Это первое. Ждать тебе приказано потому, что всю необходимую работу по плану ты проделал еще днем. Ну, а насчет третьего твоего вопроса могу тебе ответить, что на границе все спокойно.

— Спокойно? — недоуменно повторил Звягинцев.

— Да, да, спокойно, мать их… — неожиданно громко выругался Королев. — Первый раз, первую ночь за целый месяц спокойно! Тихо! Точно все передохли.

Он вскочил с кресла и стал торопливо шагать по комнате.

— Что у них там происходит, хотел бы я знать!.. — тихо, будто про себя, пробормотал Королев.

…Но никто в штабе Ленинградского военного округа не знал и не мог знать, что в этот момент, в три часа двадцать минут утра по московскому и в час двадцать по среднеевропейскому времени, происходило по ту сторону внезапно затихшей, точно вымершей, советско-финской границы. И в других военных округах не знали и не могли знать, что делают в эти минуты немцы.

Но факт оставался фактом — на той стороне царила мертвая тишина. Казалось, спали леса. Безлюдны были поля. Медленно полз по брестскому железнодорожному мосту, пересекая советско-германскую границу, поезд с продовольствием и минеральным сырьем, отправляемым в Германию согласно договору. Два таможенных чиновника на ходу вскочили в поезд. Все как обычно. Но в эти минуты в палатке оперативных работников штаба немецкой армейской группы «Центр» раздался телефонный звонок — первый за долгие часы, и начальник оперативного отдела 24-го армейского корпуса доложил, что «с мостом все в порядке».

Не было сделано никаких комментариев, не было произнесено никаких поясняющих слов. Но говорившие по телефону знали, что речь идет о мосте, по которому танки Гудериана менее чем через час ринутся через Буг на Брест.

Шли минуты. На всех тщательно сверенных часах немецких штабных офицеров стрелки подходили к двум часам ночи по среднеевропейскому времени.

Внезапно гигантское пламя разорвало предутренние сумерки. Немецкие орудия всех калибров одновременно от Баренцева до Черного моря открыли огонь по советской территории.

Война началась.

12

Когда на рассвете 22 июня 1941 года около двухсот немецко-фашистских дивизий — пехотных, моторизованных, танковых, авиационных, объединенных для вторжения в корпуса, армии и группы армий, упоенные молниеносными победами на Западе, оснащенные новейшим вооружением, которое дни и ночи ковалось для них на заводах покоренной Европы, распаленные ожиданием богатейшей добычи, освобожденные Гитлером от контроля совести, которую он называл химерой, — когда эти миллионы солдат, руководимые десятками тысяч офицеров и многими сотнями генералов, ринулись на пограничные, предварительно пропаханные артиллерийскими снарядами и фугасными бомбами районы Советского Союза, — в то страшное, темное от дыма земляных смерчей, пахнущее гарью, полыхающее отблеском пожаров утро вряд ли кто в нашей стране полностью представлял себе дальнейший ход событий и размеры нависшей опасности.

Пройдут еще годы, и прольются реки крови, и двадцать миллионов советских людей лягут мертвыми в землю их отцов и дедов, для того чтобы миллионы других людей — их братьев — смогли погнать ненавистного врага и наконец настигнуть его в самом волчьем логове, — прежде чем всему миру станут известными два слова: план «Барбаросса» — и то, что крылось за этими словами.

Но в то горькое утро никто в Советском Союзе подробностей этого плана не знал. Не знали и не могли знать о них и те люди — военные и гражданские, — на которых было возложено руководство частями и подразделениями Прибалтийского и Ленинградского военных округов и многими тысячами коммунистов города, носящего имя Ленина.

Пройдут дни, бесконечные, как годы, прежде чем смертельная угроза полностью будет осознана и они узнают, что семьсот тысяч немецких солдат и офицеров, 1500 танков и 1200 самолетов устремились на северо-запад страны, имея перед собой главную цель — с ходу сокрушить Ленинград, а двенадцать тысяч орудий и минометов были готовы своим пагубным огнем стереть его с лица земли.

Но в то раннее июньское утро и эти цифры и эта цель были еще никому, кроме немцев, не известны.

Не знали их и руководители партийной организации города, в том числе и один из секретарей горкома, Сергей Афанасьевич Васнецов.

Этому человеку еще не исполнилось и сорока лет. Он был до болезненности худ, прямой, острый нос и резко выдающиеся скулы придавали его лицу выражение строгости и замкнутости.

Бывший секретарь одного из окружкомов комсомола, он вступил в партию девятнадцатилетним юношей, в конце двадцатых годов был взят на работу в Ленинградский губком инструктором, затем избран секретарем одного из городских райкомов партии, а через год снова вернулся в Смольный, но уже в качестве одного из секретарей горкома партии. На этом посту и застала его война.

Многие из тех, кому приходилось работать с Васнецовым, называли его «человек-пружина»: он обладал огромной энергией и неистощимым запасом сил.

Люди удивлялись, как этот аскетической внешности, изможденный на вид человек способен не спать напролет ночи, в течение одних и тех же суток появляться в самых различных и удаленных друг от друга местах — на заводах, в учебных заведениях, в воинских частях, на кораблях.

Как правило, Васнецов был тем спокойнее, тем ровнее в обращении с людьми, чем более напряженной была ситуация, и многим казалось, что он копирует Жданова. Но если Жданов старался не повышать голоса (и те, кто знал его, были уверены, что тут он подражает Сталину), то Васнецов часто «взрывался» — сказывалась комсомольская закваска — и в этих случаях становился до крайности резким, казалось, даже жестоким. Однако это только казалось, потому что жестоким Васнецов не был никогда. Просто, подобно многим другим воспитанным в те годы партией людям, он не признавал никаких компромиссов, когда речь шла об отношении к делу. И любое противоречие, возникающее между интересами дела и поведением человека, решал в пользу первого.

Дисциплину, способность человека выполнить поручение, чего бы это ни стоило, Васнецов ценил наряду с такими важнейшими качествами, как честность, преданность партии, готовность отдавать ей всего себя, без остатка.

Поэтому, когда в половине пятого утра в кабинете Васнецова, который он так и не покидал после того, как закончилось заседание партийного актива, раздался телефонный звонок и начальник штаба округа сообщил, что немцы бомбят наши города, в том числе и близкие к Ленинграду столицы Прибалтийских республик, первый вопрос Васнецова был: «Какие получены указания?»

Не скрывая своего волнения, торопливо, но одновременно как-то нерешительно начштаба ответил, что получен приказ наркома дать отпор врагу, выбросить его с территории, на которую он проник, но границу не переходить.

Васнецов спросил, где командующий, получил ответ, что тот должен с часу на час прибыть из войск, и повесил трубку.

Перед мысленным взором Васнецова возникла вся широко разветвленная сеть городской партийной организации — бюро горкома, райкомы, заводские партийные комитеты, сотни первичных партийных коллективов, их руководители, и он испытал минутное чувство удовлетворения от сознания, что все они находятся в боевой готовности и ждут указаний.

Он нажал кнопку звонка и поручил появившемуся помощнику — молодому, чуть прихрамывающему после ранения, полученного в войне с финнами, человеку — немедленно оповестить всех членов бюро горкома и попросить их приехать в Смольный через тридцать минут.