Илья Маркин - Люди грозных лет Страница 44

Николай Платонович смолк, увидев выехавшего из-за угла всадника на статной вороной лошади. Седок в сером военного покроя пиджаке ловко, в такт бегу лошади то приподнимался, то опускался на стременах, поигрывая кургузой плетью.

— Вот денек нынче урожайный на начальство, — всматриваясь во всадника, сказал Николай Платонович, — сам председатель райисполкома Иван Петрович Листратов прискакал. Если верхом, то ничего, — добавил он с лукавой усмешкой, — а вот если б на повозке — беда.

Листратов ловким и красивым движением руки натянул поводья, придержал коня и, открывая два полукружья белых, блестящих зубов на смуглом энергичном лице, со смехом заговорил:

— Верна пословица русская: «На ловца и зверь бежит»! Искал одного, а попал сразу на двоих. Здорово, председатели! — Он легко перемахнул ногой через луку седла и спрыгнул на землю.

— Беседуете, значит, в уединении? — с удовольствием шагая на прямых, почти не гнущихся ногах, еще веселее проговорил он. — Разрешите полюбопытствовать, если не секрет, о чем беседа? Если, конечно, не тайна.

И Слепневу и Николаю Платоновичу нравился этот сильный, энергичный мужчина, еще с первых лет коллективизации из председателей сельсовета перешедший работать в райисполком.

— Какая тайна! — ответил Слепнев. — На начальство жалуемся и раздумываем, как бы избавиться от начальства.

— О, думы знакомые! Это мечта всех подчиненных, — засмеялся Листратов и, сразу посерьезнев, отчего острые глаза его засветились недобрым блеском, спросил: — А чем же все-таки растревожило вас начальство?

— Да больно уж бумагами завалили, — сказал Николай Платонович, — и не знаешь, какую выполнять, кого слушать.

— Это насчет распоряжения о семенах огородных культур? Ну, я им накрутил! И райзо и «Союзплодоовощ»! В самом деле безобразие, пишут, не знают что.

— Да разве только эти бумаги, — перебил Николай Платонович, — их десятки каждый день. И вот нынче опять Чивилихин прискочил.

— Ну и что?

— Как что? Перво-наперво, это целую неделю нужно считать и подсчитывать. А второе — не могу я обманом заниматься.

— Каким обманом? — уже совсем сердито спросил Листратов.

— Самым настоящим, — ответил Николай Платонович, подумав: «Пусть что будет, все выпалю», — липовые цифры писать, вот каким. Там черт те что требуют! Укажи с точностью до килограмма, какой урожай соберешь! Да как же я укажу-то, когда урожай наш только-только из земли проклюнулся.

— Слушай, Платоныч, — мягко остановил его Листратов, — умный ты человек и мужик хозяйственный, а на все смотришь, как кустарь-одиночка, со своей колхозной колокольни, а не с государственной. Ну, как же, по-твоему, можно руководить, когда не знаешь, что у тебя есть и что будет! Мы же должны все учитывать и рассчитывать.

— Конечно, рассчитывать. А ты помнишь, когда цыплят-то считают?

— Знаю, знаю! Старая пословица, нам не подходит.

— Нет, подходит, как раз подходит! Ты мне вот сейчас можешь сказать, сколько гречихи я соберу вон на том поле? — кривым огрубелым пальцем показал Николай Платонович на розовевшие под солнцем всходы гречи. — Только точно, до килограмма, как требует твой Чивилихин. Июль наступил, а она еще третий листок не выкинула. Постоит жара еще недельки две, и, будь здоров, не только центнеры, и пуды не соберешь.

— Подожди, подожди, — смягчился Листратов, — ты же еще зимой планировал, какой урожай соберешь?

— Так то зимой, — подхватил Бочаров, — зимой мы план составляли по подсчетам среднего урожая. Это были только наши предположения. А теперь-то точности требуют до килограмма.

— Так ты и написал бы среднюю, предполагаемую цифру, — сказал Листратов.

— Нет уж! Вы там в районе как хотите, так и пишите, а я на себя и на колхоз петлю надевать не хочу. Напишешь урожай центнеров по десять, а погодка подрежет — и по четыре не соберешь. Кто будет отдуваться за это? Колхоз?

— Никто не требует лишнего ни с тебя, ни с меня. А сведения ты все-таки дай, не упрямься, не горячись.

— Ничего я не дам, — сердито буркнул старик, доставая кисет, — что хошь делай, не дам.

«Ну и упрям старик», — думал Листратов и решил изменить ход разговора.

— Давно я у тебя не был, Платоныч, — сказал он, — как у тебя бригадиры-то справляются?

— Какие бригадиры? — удивился Николай Платонович.

— Ну, бригадиры полеводческих бригад.

— Нет у меня никаких бригадиров, — буркнул все еще озлобленный старик.

— Не знаю, Иван Петрович, доложили вам или нет, — вмешался в разговор Слепнев, — у него в колхозе мы ликвидировали полеводческие бригады.

— Как ликвидировали? — вскрикнул Листратов.

За ненадобностью упразднили и сделали колхоз единым.

— Подожди, подожди! Я что, сплю или наяву все это? — часто моргая глазами, придвинулся Листратов вплотную к Слепневу. — Как это можно без полеводческих бригад? Да это нелепо!

— Как раз наоборот, — возразил Слепнев. — Понимаете, смешно получается. В колхозе всего полсотни рабочих, а остальные кто в армии, кто в город уехал, пятнадцать лошадей, инвентаря, правда, больше. И вот эту рабочую силу разбили на три бригады. Во-первых, это распыляет силы колхоза, во-вторых, три ненужных начальника, которые только руководят, а сами в поле не работают. Целых три человека мы к труду вернули.

— И это твоя идея?

— Идея не моя, но я поддержал ее.

— И во всех колхозах сельсовета так?

— Нет, пока в одном, но скоро сделаем и в других.

— Это, знаешь ли, что? Не выйдет! — закричал Листратов. — Мы никому не позволим ломать производственные принципы колхоза! Бригада — это основное звено колхозного производства. И это звено ликвидировать! Да это же преступление! Слепнев, как ты, коммунист, мог пойти на такое дело?

— Да глупо, Иван Петрович, полсотни людей и полтора десятка лошадей разбивать на три бригады. Посчитайте, сколько начальников на полсотню трудоспособных людей в колхозе. Председатель — раз, завхоз — два, счетовод — три, три бригадира полеводческих бригад, бригадир животноводов, бригадир огородников. Восемь человек, самых трудоспособных, оторваны от непосредственной работы и только руководят. Добавьте к этому еще трех конюхов, четырех скотниц, плотника, двух сторожей. Вот и станет ясно, почему в поле некому выехать. А колхозы-то у нас в сельсовете маленькие — пятьдесят, семьдесят хозяйств. И во всех пяти колхозах по восемь человек только и знают, что руководят. Да если б все пять колхозов объединить в один, избрать одного председателя и по одному бригадиру на каждую деревню, то целых три десятка людей могли бы выйти для работы в поле.

— Боже мой, Слепнев, я и не знал, что ты загибщик, — всплеснул руками Листратов, — да ты понимаешь, куда гнешь? Это самый настоящий левацкий уклон, это не что иное, как гигантомания! Нет! С тобой так просто нельзя. Мы тебя на бюро райкома вытащим, заставим все свои мысли выложить и пропесочим! А то натворишь такого, что и не разберешься.

— Иван Петрович, вы мне не грозите! Я коммунист и на бюро райкома приду с чистой совестью. Приду и все выскажу!

— Выскажи, выскажи! И до тебя были такие высказыватели, да головы поломали. Ишь ты, прыткий! Из молодых да ранний. Да знаешь ли ты, — побледнев от обиды, продолжал Листратов, — в то время как ты пешком под стол ходил, мы громили подобных гигантоманов, тех, кто сразу коммуны начал создавать, колхозы-гиганты, дома-общежития в селах.

Слепнев знал, что возражать и доказывать Листратову бесполезно, и молча слушал, как председатель райисполкома, все распаляясь, отчитывал его. Слепнев чувствовал свою правоту, но доказать ее не мог.

Глава девятнадцатая

Батальон Черноярова еще почти сутки удерживал Двугорбую высоту и на третью ночь, стиснутый с трех сторон пехотой и танками противника, получил приказ начать отход. Собственно, отхода в полном смысле этого военного понятия — с арьергардами, с боями на промежуточных рубежах, с отражением атак противника — не было. Просто в ночной темноте, когда также измученные, выдохшиеся за день боя немцы ослабили огонь и, наконец, затихли, остатки рот батальона бесшумно снялись с позиций и сначала лесом, откуда выходили и роты батальона Лужко, затем мокрой луговиной и полем двинулись на восток. Как было решено Чернояровым, прикрывал отход Привезенцев с одним стрелковым взводом, двумя станковыми пулеметами и уцелевшей противотанковой пушкой. Сам Чернояров с писарями, двумя радистами и связными от рот шел впереди. Ночь была тихая, темная, озаряемая лишь отблесками пожаров. Ливший с вечера дождь обильно напитал и так не просохшую землю. Под ногами чавкала и хлюпала грязь, и эти единственные в ночи звуки казались Черноярову предательски оглушительными.

Когда отошли километров на шесть от Двугорбой высоты, у моста через узенький ручей батальон встретила походная кухня, и впервые за четверо суток люди получили горячую, с пригарью кашу. Чернояров, присев на колесо кухни, молча считал людей и, когда прошли все роты и позади осталось только прикрытие Привезенцева, шепотом спросил повара: