Юлиан Шульмейстер - Служители ада Страница 44

Из дома в дом, с улицы на улицу разносится неизвестно кем занесенная в гетто весть о разгроме фашистских войск под Москвой, отступлении на сотни километров. Ликуют узники, им и этого мало, слухи растут как снежный ком, желаемое принимают за действительность. Гетто распевает новую песенку:

Немцы упаковываются,Евреи, радуйтесь!

Немцы не собираются уходить, в гетто все хуже. Свирепствуют болезни и голод, евреи мрут в домах и на улицах. Каждое утро похоронная команда подбирает покойников — кучами лежат на подводах. Сносят в гетто убитых и умерших на работах, их похороны — тоже забота команды. Останавливаются подводы у ворот двух еврейских больниц, в избытке получают свой груз. В маршрут включена тюрьма еврейской службы порядка на улице Джерельной, и там продуцируют трупы.

Фалек Краммер узнал о кошмарах тюрьмы от знакомого адвоката Берга, поступившего оттуда еле живым. Его там не били, в маленькой камере находилось шестьдесят пять женщин, детей и мужчин. Невозможно было ни спать, ни дышать: душил смрад, исходящий от огромной параши. Днем и ночью тянулась к ней бесконечная очередь, только за деньги вели в туалет. Питание в этой тюрьме тоже за деньги, бесплатно — вши да вода. Вши мучают всех, и нет от них никакого спасения. Как и от допросов, которые начинаются с раннего утра и тянутся до поздней ночи. После допросов одних отправляют в гестапо, других — на кладбище. Лишь протекция открывает дорогу в больницу. И он, Берг, этим воспользовался.

Уже два дня он находится в больнице, только сегодня Фалек пойдет к его родственникам, — еще с вечера отпросился у доктора Иосифа Гаркави. Этот день — особенный, должен встретиться с возчиком, который передает весточки и передачи от Наталки.

Хорошо на дворе, сквозь заборы и колючую проволоку прорвалось в гетто весеннее солнышко. Конец марта, даже ветер теплеет, а на улицах пусто. В мертвой тиши оглушительно загрохотала подвода, окруженная полицейскими службы порядка.

На подводе огромная деревянная клетка. В клетке люди, их много, одни причитают, проклинают, молят о спасении; другие ко всему безразличны. Одна женщина в изодранной кофте, с лицом, посиневшим от холода, прижала мальчонку, ласкает его лохматые волосы, что-то нашептывает, другая, очень похожая на первую, будто ее родная сестра, сидит на дне клетки и грудью кормит младенца. Рядом с подводой бежит девчушка, в одной руке держит куклу, другой ухватилась за клетку, слезами заходится и истошно кричит: «Мама… мама… мамочка!». Остановил шуцполицейский телегу, укоризненно покачал головой:

— Нехорошо, малютку нельзя оставлять без родных. — Приказывает полицейскому службы порядка: — Передай девочку матери.

— Пощадите дочку! — кричит женщина с младенцем… Обняла ее девочка, плачет: «Мама… мамочка… мама…».

Рядом с ними седобородый старик отвешивает поклоны всевышнему:

— Отче наш! Яви нам знамение во благо, собери нас, рассеянных, с четырех концов земли. Да познают и ведают все народы, что ты — наш бог!

— «Собери нас рассеянных!» — вторит старику мужчина с кровоточащими губами, истерично выкрикивает: — Собирают, всех собирают… Нет бога, нет! А если ты есть, будь проклят, со всем своим воинством! Проклят, проклят, проклят!

Краммеру страшно. Схватят, как этих несчастных, и кинут в клетку. Заскочил в браму, ждет, пока скроются ужасная телега, полицейские и шуцполицейские.

Рядом стоит незнакомец, у него трясутся согнутые в локтях руки. Он хрипит:

— Не обойдет нас беда. Не обойдет!

— Какая беда?

— Юденрат должен выдать гестапо пятнадцать тысяч евреев.

— Как выдать?

— Вот так! — кивнул на телегу: — Изловить и выдать.

— Быть не может, чтобы евреи отправили на смерть тысячи ни в чем не повинных евреев.

— Быть не может! — с горькой иронией повторяет мужчина. — А куда повезли этих несчастных?! Для чего изготовили клетки?! Куда этих ведут?

Под конвоем службы порядка, полицаев и шуцполицейских ковыляют приютские дети в одних рубашонках, хромают калеки, стуча костылями. «Незаконнорожденных» младенцев несут «незаконнородившие» женщины. Рядом идут их мужья и родители. Задумчиво шагает седобородый старик в черном однобортном пальто и в котелке с небольшими полями. Не о своей судьбе думает — о старинных книгах, обреченных на гибель в подвале на улице Бернштейна. И еще думает о палачах, уничтожающих связь между прошлым, настоящим и будущим. А плети, неумолимые плети подгоняют отстающих от строя…

Опустела улица, Фалек несется в больницу, там спасение. Полицейские и шуцполицейские не заходят туда: боятся тифа, ни к чему им больные и раненые.

Больничный двор встретил Фалека рыданиями, криком. Носится служба порядка, ловит больных. Грузовик с опущенным задним бортом преградил выход из вестибюля, слышатся вопли страданий и ужаса. Пойманных гонят к автомобилю, детей с размаху бросают в кузов. Шуцполицейские тоже швыряют детишек! Спорится у них дело — соревнуются в забавной игре.

Забежал Фалек в свое отделение, напялил белый халат! Больные, как никогда, нуждаются в его помощи. Забежал в одну палату, а там — пустые койки, тряпье. Забежал в другую — такая же картина. Неужели обезлюдели все отделения?!

В ординаторской, на месте доктора Гаркави, развалился шуцполицейский. Поманил Краммера пальцем, потребовал мельдкарту. Осмотрев, укоризненно покачал головой:

— Лодырничаешь!

Не поленился — отвел в палату, из которой выводят больных. Не все могут идти, на койке лежит умирающий Фроим-лудильщик.

Аспирант службы порядка приказал Фалеку и санитару Ефиму:

— Несите и осторожненько кладите в кузов, надо сдать живым.

Понесли Фроима на его рваном пальто. Нет в нем веса, а невыносимая тяжесть пригибает к земле. Катятся из глаз Фалека слезы, первые за все время пребывания в гетто. Стал убийцей! Он ли убийца? Несет умирающего на верную гибель. А что может сделать? Не нести! Фроиму все равно умирать — в кузове или на койке… Профессор Домбровский учил, что не устраняется преступность деяния, когда чужой жизнью спасается собственная. Так ведь не он убивает — он тоже жертва убийц. А полицейские службы порядка? Крутятся, вертятся маховики, машина смерти работает безотказно.

Фалек и Ефим поднесли лудильщика Фроима к грузовику. Не пришлось укладывать в кузов: подскочили полицейские службы порядка, схватили и швырнули на кучу извивающихся от боли и уже недвижимых тел.

Оглушенный и ослепленный, Фалек вышел на улицу. Без шапки, в белом халате. Свернул за угол — навстречу патруль — шуцполицейский, полицаи, служба порядка. Остановили Фалека:

— Что на улице делаете? Ваша мельд-карта!

Фалек больше не думает о происходящем в больнице, исчезли мысли о Фроиме. Лишь одно в голове: отпустят или отправят на смерть? Смерть!.. Смерть!..

— Так что вы делаете на улице? — без злости повторяет свой вопрос шуцполицейский.

— Иду домой после смены, — ухватился за соломинку Фалек.

— Так спешили, что не сняли халат, — деланно-понимающе, даже сочувственно, констатирует шуцполицейский и приказывает спутникам: — Годится!

Подошел один из службы порядка:

— Следуйте за нами!

— Куда?

— Куда-куда! Туда, куда ваше жидовское величество отведут, — заливается хохотом полицай.

Идет Краммер по мостовой под конвоем, думает не о том, куда держит путь, — о любимой: «Ох, Наталочка, на свое горе полюбила еврея. Прощай, моя единственная, сейчас избавлю от мук тебя и Ганнусю!».

Подводят к знакомому зданию — школе Собеского! Была школа, а сейчас?

Школа Собеского — транзитный пункт отправляемых на «выселение». Завели Фалека в здание, повсюду искаженные от страха лица. Одни задержанные бродят из комнаты в комнату, толкуют о своем горе в коридорах, ловят слухи, спорят, другие сидят на полу и на лестницах, прижавшись к перилам и стенам.

Фалеку жутко! Больница, улицы гетто, школа Собеского — звенья единой цепи. С глаз не сходят кузова со смертниками, подводы с деревянными клетками, колонны калек и детей, ковыляющих в одних рубашонках по заснеженным улицам. Школа Собеского — еще один шаг к неизбежному. Лучше сразу…

Приняв решение, открыл дверь в комнату регистрации, где решаются судьбы. Не спешат задержанные входить в эту комнату: до нее еще теплится надежда — авось и без них наберется норма.

Наберется! Не раз наполнится школа Собеского, не раз опустеет. В просторной комнате — три очереди к канцелярским столам. За ними — чиновники четко и быстро работают. На вопросы не отвечают, много говорить не дают, спешат выполнить план. План! Для них это жизнь, для тех, кто в очереди, — смерть.

Глядит Фалек на элегантных, высокомерных, ко всему безразличных чиновников — их тоже родили еврейские матери! Неужели не думают, что за стенами комнаты могут быть их жены, сестры и дети? Думают, спасают их жизни жизнями чужих жен, сестер и детей. Вот почему юденратовский начальник с важностью и неприступностью шагает по комнате. Все же надо к нему обратиться — ведь незаконно задержан. Подошел, начальник благожелательно объясняет пожилому мужчине: