Богдан Сушинский - Гибель адмирала Канариса Страница 44

— Я поговорю об этом с Кальтенбруннером, — пообещал Шелленберг. — Полагаю, это в его компетенции — избавить вас от подобного рода «курсантов», — искоса взглянул он на адмирала, все еще делающего вид, что созерцает сцены рыцарской попойки у походной палатки под стенами какого-то замка. Вальтер понимал, каково Канарису слышать о себе такое, но присутствие здесь большого количества арестантов порождало в нем агрессивность.

«В изысканнейшей компании придется отужинать вам сегодня, бригадефюрер СС», — с нежданно нагрянувшим на него сарказмом подзадорил самого себя Шелленберг, понимая, что само его чаепитие в столь расстрельно-эшафотном обществе может быть воспринято Кальтенбруннером и Борманом как отчаянный вызов обреченного.

По всей вероятности, Трюмлер тоже почувствовал себя неуютно. Довольно сухо указав прибывшим господам на небольшой столик в отдаленном углу офицерской столовой, он тотчас же вполголоса объявил Шелленбергу, что всеми вопросами содержания адмирала под стражей с этой минуты будет ведать его заместитель, полковник Заур.

— Именно он и проинструктирует господина Канариса, — при этом самого адмирала начальник школы вдруг перестал замечать, — только чуть позже.

— Было бы хорошо представить меня полковнику, — попытался напомнить о себе Канарис, однако Трюмлер демонстративно «не расслышал» его пожелания.

— Только полковник Заур, — произнес он себе под нос и, вновь слегка склонив голову, но только перед Шелленбергом, поспешил удалиться.

Впрочем, бригадефюрера поразило не столько неожиданно проявившееся игнорирование начальником школы Канариса, сколько последовавшая за этим реакция самого арестованного.

— По крайней мере, приняли нас с должным почтением, — молвил тот, провожая Трюмлера благодарным взглядом. — Теперь и на это способен не каждый.

— Вас приняли с вежливостью палача, адмирал, — вполголоса объяснил ему Шелленберг. Его неприятно поразило то, как быстро Канарис поддался комплексу лагерника, выражающего признательность любому тюремщику за любое проявление элементарной вежливости.

Ужин прошел в тягостном молчании. Присоединившийся к ним барон Фёлькерсам дважды начинал заунывную байку о некоем родственнике, преподававшем в свое время в этой школе, однако отрешенное молчание собеседников всякий раз заставляло его терять нить повествования.

— Вы могли бы задержаться еще хотя бы на полчасика? — попросил адмирал Шелленберга, как только понял, что шампанское здесь не подают и что, отведав скромной солдатской пищи, бригадефюрер намерен удалиться.

— Мы и так достаточно много времени провели вместе, господин адмирал, — напомнил ему Шелленберг.

— Кажется, только после звонка сюда шефа гестапо я по-настоящему понял, в каком положении оказался. Мне бы хотелось, чтобы вы еще немного задержались. Демонстрация вашей поддержки очень важна… уже хотя бы для восприятия моей личности этими арестованными генералами, — Канарис повел подбородком в сторону зала, в голосе его почувствовалась явная мольба.

— По-настоящему вы поймете, в каком положении оказались, только когда вас переведут в подвалы гестапо, — не стал щадить его бригадефюрер, вновь — теперь уже таким вот, завуалированным, способом — укоряя его в неблагодарности.

В конце концов, он, Шелленберг, жертвуя своей репутацией и своим положением, давал ему возможность или бежать, или покончить с собой, а значит, уйти, как подобает истинному разведчику. При этом бригадефюрер мог бы уведомить Канариса, что, отправляясь в любую зарубежную командировку или в поездку на оккупированные территории, он всегда вставляет себе съемный зуб, в котором находится ампула с быстродействующим ядом. Для чего-то же он это делает!

«А ведь адмирал уже явно струсил! — почти возликовал бригадефюрер. — Причем струсил основательно».

— Так вы задержитесь? — вновь спросил Канарис, видя, что подниматься из-за стола Шелленберг все еще не спешит.

— Извините, адмирал, но нам предстоит возвращаться в Берлин. А время позднее.

— Всего полчаса, Вальтер, — потянулся к нему дрожащими руками Канарис. — Еще довольно светло. Хотя бы полчаса.

Шелленберг и Фёлькерсам устало переглянулись. Они решали для себя, каким образом поскорее и вежливее убраться отсюда.

— Видите ли, господин адмирал… — начал было гауптштурмфюрер, однако договорить Канарис ему не позволил:

— И потом, позволю себе напомнить, бригадефюрер, что вы обещали позвонить рейхсфюреру СС Гиммлеру.

Фёлькерсам взглянул на Шелленберга, как на самоубийцу: в такое время звонить рейхсфюреру? Да еще по такому поводу?! Но именно этот его испуг вдруг заставил шефа разведки СД взбодриться.

— Последнее, что я могу сделать для вас, адмирал, — как можно решительнее произнес он, — так это действительно позвонить Гиммлеру.

Канарис замер с бутылкой красного вина, только что извлеченной из дорожного офицерского чемоданчика.

— Вы действительно решитесь сделать это?

— Хотя признаюсь, что решиться будет непросто.

— Прекрасно понимаю вас. В моей жизни было немало звонков, на которые приходилось решаться, как на очень ответственный, отчаянный шаг. Но в конечном итоге всегда решался, даже когда понимал, что шансов у меня почти нет.

— Но, в свою очередь, вы должны решить, готовы ли вы к разговору с рейхсфюрером уже сейчас. Ведь второй попытки уже не случится.

— Именно сейчас, пока меня еще не перевели в один из лагерей, я и должен поговорить с ним.

— Тогда идем к начальнику школы, — поднялся из-за стола Шелленберг. — С рейхсфюрером Гиммлером лучше поговорить до того, как мой доклад, пусть даже в расшифровке телефонного разговора, ляжет на стол Мюллеру. Потому что после этого тот обязательно свяжется с Гиммлером.

— Неужели вы решитесь позвонить отсюда рейхсфюреру СС? — все еще не верил Канарис, пряча бутылку назад в чемоданчик и тоже поднимаясь. — Прямо отсюда?..

Если бы этот вопрос с таким неверием задавал какой-нибудь лейтенантишко, Шелленберг еще мог бы понять его. Но рядом с ним ступал адмирал Канарис. Тот самый, который одно время был вхож к фюреру, как никто другой. Как же быстро он пал духом, как постыдно сломался! А коль так, то что же будет с ним дальше?

10

— Мне нужно связаться с рейхсфюрером, — сказал Шелленберг, войдя в кабинет начальника школы, и, не дожидаясь его согласия, направился к столу, на котором стоял телефон. Канарис тоже вошел вслед за ним, но остался у двери этого достаточно просторного кабинета.

— В связи с арестом господина Канариса?

— Вы угадали, Трюмлер. Что вы так смотрите на меня? Не одобряете?

— Пытаюсь понять, почему вы не связались с рейхсфюрером сразу же, еще находясь в доме адмирала. То есть до ареста господина адмирала и доставки его к месту заключения.

— Это имеет какое-то значение?

— Для адмирала — да, имеет. Говорить с Гиммлером, все еще находясь дома, и говорить с ним, уже находясь в казармах Школы пограничной охраны, то есть под арестом, — решительная разница, — терпеливо объяснил ему Трюмлер. — Ведь освободить Канариса — значит признать, что арест был ошибочным. Но тогда получается, что одни сажают, другие — выпускают. Когда речь идет о таких чинах, как адмирал Канарис, подобное недопустимо.

— Это уж точно, — вынужден был согласиться с ним Шелленберг, укоризненно поглядывая на адмирала: мол, почему вы не настояли на этом звонке еще там, на окраине Берлина?

— Вот и мне кажется, что свое время и свой шанс вы, господа, уже упустили. Сами убедитесь, что рейхсфюрер СС будет крайне недоволен вашим звонком. Впрочем, попытайтесь, — завершил тираду Трюмлер, артистично разводя при этом руками, — вдруг я ошибаюсь и из вашей попытки что-нибудь получится.

— И я того же мнения.

— Но предупреждаю, что беседовать будете без моего участия и даже без моего присутствия.

— Какой из этих телефонов принадлежит к правительственной связи?

— Кстати, кто из вас намерен первым говорить с рейхсфюрером: вы или арестованный? — вдруг встревожился Трюмлер, и Шелленбергу нетрудно было понять причину его беспокойства.

— Начну разговор я, а адмирал возьмет трубку только после того, как рейхсфюрер согласится говорить с ним.

— О такой последовательности я и хотел бы вас попросить, поскольку не имею права допускать арестованных до линии правительственной связи, — Трюмлер указал рукой на большой коричневый аппарат. А как только Шелленберг приблизился к нему, демонстративно направился к двери, давая понять, что никакого участия в этих переговорах не примет.

— Так что, господин адмирал, будем звонить? — спросил Шелленберг, задержав руку в нескольких сантиметрах от трубки.