Николай Тимофеев - Трагедия казачества. Война и судьбы-5 Страница 44

Дед похмыкал, похмыкал и ушел. Но дня через три снова явился:

— Ну что, звания своего не скажешь?

— Не скажу. (Все равно, если бы ему сказал, что я урядник, то есть сержант, он бы не поверил).

— Ты минометчик?

— Минометчик.

— Минометной ротой командовать сможешь?

— Нет, не смогу.

— А взводом?

— Взводом смогу.

Прямо разговор Чапаева с Петькой из знаменитого фильма.

Мне пришлось немало подумать над этим. Чтобы вот так разговаривать, нужно очень верить друг другу. Я уже говорил, что мы в бане вели свои разговоры без всякой опаски, но я не мог поверить, чтобы за такое дело взялся кто-то из нас, так как среди «банных» спорщиков не было ни генералов, ни полковников.

Впрочем, один полковник на нашей колонне обнаружился.

Захожу я в один барак, подходит ко мне дневальный, пожилой мужик.

— Извините, вы были в 15-м корпусе?

— Да, — говорю, а сам безмерно удивляюсь: что за человек, который обращается в лагере на «вы» и притом извиняется?

— А из какого полка?

— Восьмого Пластунского.

— А меня вы не знаете?

— Нет.

— Я командовал 8-м Пластунским, в самом конце.

— А, Некрасов?

— Некрасов командовал бригадой.

Все это было мне в новинку. Я вспомнил, что как-то к нашему эскадрону подъехал офицер на легковой машине и стал распоряжаться, и это был не Некрасов. Но узнать этого дневального, который назвался полковником Щеголевым (фамилия неточная), я не смог. После разговора с Дедом я подошел к этому полковнику, очень осторожно с ним поговорил и решил, что к этой затее он отношения не имеет.

Полковник освободился раньше меня и уехал, по его словам, куда-то в Узбекистан, где жила его дочь.

Я продолжал заниматься тригонометрией, совсем не предполагая, что эта рваная грязная книжка может повлиять на мою судьбу.

А она повлияла.

В топографы я попал случайным образом, но в лагере чуть ли не все события жизни происходят большей частью случайно.

Сижу я как-то в конторе, работаю с нарядами. Заходит в комнату Анацкий со спутником. Я его знаю: это был старший техник-топограф по имени Александр Александрович (фамилии не помню), он обслуживал наш лагпункт и два-три соседних.

— Знаешь его? — спросил меня Анацкий.

— Знаю.

— Вот и поговори. Допрыгался ты со своей тригонометрией.

И ушел.

Александр Александрович начинает мне объяснять. Строительство нефтепровода заканчивается, но объявились неожиданные трудности. Трубы на участке с более или менее ровным рельефом уже уложены. Это составляет более 95 %, но на участках с резкими переломами профиля дело застопорилось. Проектом предусматривалось горячее гнутье труб, но трубу диаметром в полметра согнуть, хотя бы и горячую, задача нелегкая. Какой-то ленинградский институт спроектировал механическую установку для гнутья, и одна такая машина уже прибыла в Циммермановку, но работает она очень медленно, и, следовательно, выполнить весь необходимый объем работы не сможет. Да и таскать такую громадину по тайге дело также чрезвычайно трудное, даже кое-где и дороги специальные нужно будет проложить.

Дело пахло срывом сроков ввода нефтепровода в действие чуть ли не на год, а такое событие при Сталине могло окончиться для всех руководителей стройки весьма печально.

Александр Александрович внес рационализаторское предложение: заменить горячее гнутье труб вертикальными кривыми. Труба нашего трубопровода может гнуться без создания опасных напряжений в своих стенках радиусом не менее 400 метров. Мы неоднократно видели такой изгиб уложенных в траншею труб.

Из условий промерзания грунта труба укладывалась на глубину не менее 2,2 м, а при вертикальном изгибе эта глубина намного увеличится и может достигнуть 5–6 метров.

Чтобы спроектировать новое положение трубы на каком-нибудь сложном участке с несколькими изгибами вниз-вверх по заданному радиусу, необходимо выполнить большой объем графических и вычислительных работ. И вот, Александр Александрович, услышав о моих математических развлечениях, решил подключить меня к этой работе, пока неофициальной, так как предложение еще не принято, и начальство пока в него не верит.

Я попросил его оставить мне чертежи одного такого участка и обещал завтра ответить, смогу ли я сделать что-либо существенное.

На следующий день, получив сверток чертежей, рулон миллиметровки, готовальню и целую кучу лекал, линеек и карандашей, я рьяно принялся за работу, но сразу же зашел в тупик. Я намеревался (и правильно) выполнить самую трудоемкую часть графическим путем, но чертежи профилей были в разных масштабах: горизонтальный (если я еще не забыл) 1:1000, а вертикальный — 1:100. При таких масштабах каждую координату нужно было вычислять тригонометрическим путем, а это грозило немыслимо затянуть всю работу.

Поэтому я взялся перечерчивать профили в одном масштабе 1:500, что сначала очень удивило моего нового, то есть второго шефа, но он очень быстро понял суть этого действия, мне быстро сделали второй, длинный стол, а инструментальщики изготовили по моему эскизу чертежный прибор длиной 1 метр, и дело закипело.

Не буду описывать технологию работы и ее этапы, укажу только, что надо было вычертить наиболее эффективную кривую, определить рабочие отметки глубины траншеи через каждые 10 метров и подсчитать объемы земляных работ (очень большие) по каждому макету, то есть объем работы огромный.

И я приступил. Работал днем и ночью. Я тогда еще, по своей молодости, был в состоянии работать вот таким образом даже по несколько суток, не отрываясь на сон.

Надзиратели мне, как правило, не мешали. Зайдут порой, спросят: «Ну как, чертишь?», посидят немного и уйдут. Хотя все это было безусловным нарушением режима. Раза два или три меня все-таки выгоняли из конторы в барак, но это так, для проформы.

Первые дни мой новый шеф заглядывал ко мне часто, интересуясь, как продвигается работа, но скоро, убедившись, что подгонять меня не нужно, почти перестал ходить. У него же и по своей основной работе хлопот хватало.

Зато чаще стал заходить Анацкий, ворча, что я совсем забросил свою работу, и это может отразиться на производственных показателях нашей колонны (что вполне могло быть), но я показал ему свои подсчеты объемов земляных работ и рассказал мои возможности в этих самых подсчетах, и он сразу все уразумел и успокоился.

Мне же самому была эта новая работа чрезвычайно интересной, и я трудился, буквально не покладая рук.

Дней через десять чертежи были готовы, и, хотя еще оставалось много работы по подсчету объемов, можно было приступать к рытью траншеи, наибольшая глубина которой по моим чертежам была 4,2 м.

Глубокой ночью состоялось совещание, в котором приняли участие майор Аникин. Анацкий, Александр Александрович и я (без права голоса). Я все показал, рассказал, совещание решило: рыть, хотя, как я понял, разрешения высокого начальства на это еще не было.

На следующий день на рытье траншеи была двинута вся рабочая сила лагпункта: землекопы, плотники, лесорубы, монтажники, изолировщики. Через три дня, хотя траншея на этом участке еще не была закончена, решили начать укладку труб.

Мне захотелось своими глазами посмотреть результаты своего «художественного» творчества, и я отправился в общей колонне под конвоем.

Пришли на место, расставлена охрана, вижу, сколько высокопоставленного народу собралось на это действо: сам Григорий Михайлович (он же Герш Менделеевич) Кричевский, начальник нашего 3-го отделения Нижне-Амурлага, много из Циммермановки и даже Комсомольска-на-Амуре, мне показали и несколько представителей заказчика из Министерства нефтяной промышленности. Все собрались посмотреть на наше чудо-юдо.

Работа разворачивается сразу, но идет не быстро. Для непосвященных рассказываю. Представьте себе длинную, уже заизолированную битумной мастикой трубу, уложенную над траншеей на деревянных лежнях. Над трубой устанавливается мощный деревянный козел, ручной лебедкой труба приподнимается над лежнем, совсем немного, лишь бы можно было выдернуть лежень. Сразу к трубе бросаются изолировщики с ведрами, квачами и прочими приспособлениями, рядом кипит и булькает мастика в огромном котле. Замазывается кусок неизолированной трубы, и она опускается вниз. Где-то далеко, метров за пятьдесят или даже за сто, труба ложится на подсыпку из песка на дно траншеи, и рабочие подбивают песок под трубу, чтобы она плотно лежала на грунте. А тем временем козел переставляется на следующее место, и вся процедура повторяется.

В это же время на дальнем конце участка заканчивают рытье траншеи.

Я тоже бегаю туда-сюда, стараясь помогать Володе Тимкину, прорабу по укладке труб.

Слышу крик: «Кравцова к Кричевскому!» Бегу, подбегаю, докладываю: гражданин начальник, Кравцов Юрий Георгиевич первого пятого двадцать пятого пятьдесят восемь один бэ, десять и пять девятого третьего пятьдесят шестого.