Аскольд Шейкин - Испепеляющий яд Страница 44

— Ты кто? — Букретов тоже поднимается из-за стола.

— Станичный атаман.

— Не станичный атаман ты, а, — Букретов грязно ругается. — Потому и отвечаешь: "Не знаю". Как ты смеешь мне так отвечать?

— Как же мне отвечать, если я в самом деле ничего этого не знаю?

Букретов упрямо продолжает:

— Ты мне потому так ответил, что ты сам отъявленный красный. При таком, как ты, станичном атамане, да чтобы в Тамани не расплодилось большевиков?

Закордонный наклоняется к Шорохову:

— Там видите? Бородатый. Член Кубанской рады Щербак, левый. Рядом с ним, в сюртуке, прилизанный — частный поверенный. Тоже левый. В них генерал и целит. Вертят они станичным атаманом сколько хотят.

Шорохову следует ответить Закордонному как-то безразлично, он это понимает, но что именно? Придумать он не успевает. Частный поверенный тоже встает и звучно произносит:

— Ваше превосходительство! Обвинять нашего станичного атамана в том, что он сочувствует большевикам, что он красный, утверждать, что это из-за него в нашей станице расплодились большевики, величайшая несправедливость. Да, большевиков в нашем краю немало. Но, ваше превосходительство! Это произошло потому, что их своей политикой расплодил генерал Филимонов (А.П.Филимонов — председатель временного правительства Кубани в ту пору. — А.Ш.), расплодили вы, ваше превосходительство, их расплодили те всходы, которые взошли на крови Калабухова (Калабухов — видный деятель Кубанской рады, повешенный в ноябре 1919 года по приказу генерала Покровского. — А.Ш.), на крови Рябовола (Рябовол — председатель Кубанской рады. В июле 1919 года пал жертвой террористического акта, организованного деникинской контрразведкой. — А.Ш.). У Кубани особый путь. В него мы верим. Но это значит и то, что Кубани не по пути с генералом Деникиным. Лишь тот, кто понимает это, может служить ей достойно.

Когда частный поверенный еще только начинает свою речь, с полдюжины офицеров атаманской свиты выстраиваются за спиной Букретова, как бы оберегая его от удара сзади. Тот оборачивается к ним:

— Арестовать обоих.

Станичного атамана и частного поверенного, заломив им руки, ведут из зала. Частный поверенный пронзительным голосом кричит:

— Господа! Мы тоже за Кубанскую республику! Но не за большевистскую и не за деникинскую!

Ему зажимают рот, он вырывается, снова кричит, но слов разобрать невозможно.

Порядок за столами нарушается. Военные, штатские тоже начинают подниматься со своих мест. Кто-то истерично кричит:

— Что же это, господа? Ваше превосходительство! Мы здесь среди своих!

Букретов идет к двери. У порога останавливается, приказывает:

— Освободите. Пришлю донцов. Порядок тут у вас они наведут.

Закордонный обращается к Шорохову:

— Знаете, что за этим? Я о смелости местных деятелей говорю. Англичане поддержку обещают. Дотянулись. Вчера в Ивановской, небось, слышали. Отсюда и смелость. Как у девок продажных, когда они в фаворе. Ни совести, ни стыда. Пойдемте. Пить и в другом месте можно, а слушать этих… Увольте.

— Пойдемте, — соглашается Шорохов.

Как сообщить таманцам, что в ближайшее время прибудут донцы? Букретов сказал это во всеуслышание. Не сдержался. Нели никто не предупредит? Кричали: "Мы здесь среди своих!" Но сам он к таманцам пойти не может. Не поверят: в атаманской свите на лагерном поле стоял. Надо через Скрибного, через Матвиенко. Да где они — тот и другой?.. Или утешиться тем, что не его это дело — кого-либо предостерегать? Запрещено Агентурной разведкой. Так ведь люди-то рядом живые?

В компании Закордонного повторяется вчерашнее: пьянство, карты. Около полуночи за окном раздается конский топот. Выходят на крыльцо. В станицу вступает конный отряд. Шорохов по привычке считает: почти две тысячи сабель, четыре орудия, пятнадцать тачанок с пулеметами.

Что такое? В трех шагах от крыльца стоит Скрибный! Шорохов подходит к нему:

— Меня караулишь?

— Хоть бы и так.

— Чтобы от плеча до пупа разрубить? Для того приятелей своих дожидаешься?

Был пьян, утомлен, потому так, с откровенной обидой, заговорил.

— Тех, кого я дожидаюсь, поарестовали, — заносчиво отвечает Скрибный. — И казаков разоружили. Радуйся.

— И того, который на банкете против атамана выступил?

— Тот ушел.

— А один ты против меня идти не решаешься? Чего молчишь? Домой-то поедем?

— Поедем. Куда от ваших благородий на этом свете деваться?

Закордонный и вся его компания — Шорохов с ними — возвращается в дом.

Утром Шорохов и Закордонный снова приходят на лагерное поле.

Там, как и прежде, шеренгами построены казаки 2-го Полтавского и Таманского полков. Но теперь эти шеренги окружают цепи спешившихся казаков с винтовками наперевес. По углам поля пулеметные посты. Перед таманцами во главе десятка офицеров в донской казачьей форме стоит приземистый генерал, глядит на все, как кажется, с полным равнодушием.

— Мерзавцы! — раскатисто, на все поле, говорит он.

Снова воцаряется тишина. Тянется долго. На лице генерала по-прежнему лишь полнейшее равнодушие к происходящему. «Машина», — думает о нем Шорохов.

— С мерзавцами не может быть никакого разговора, — произносит генерал.

Долгая пауза повторяется.

Генерал достает из кармана часы, трясет ими над головой:

— Десять минут! Кончатся — всех на тот свет. Или на фронт. Выбирайте.

Снова полная тишина. Казачьи шеренги словно окаменели.

Шорохов думает: "Таманцев не меньше двух тысяч. Полтавцев столько же. Если разом двинутся на эту офицерскую горстку, что сделает вся ее охрана? Стрелять сразу по своим и чужим невозможно. Отсутствие вожака сковывает сейчас этих людей. Первого, кто решится в открытую себя не пожалеть, и кому казаки поверят".

— Еще десять минут, — генерал опять трясет часами над головой. — Пеняйте потом на себя. Мы с такими не церемонимся.

"Покорность, — думает Шорохов. — Общее наше проклятие. Вбито с детства. То нельзя. Это нельзя. Вырастаем уродами".

Генерал оборачивается к стоящим за его спиной офицерам:

— Начинайте.

Команды из донцов по два — три человека вырывают из шеренг то одного, то другого казака. Отводят к скамейкам у казарм, заголяют спину. Казаки ложатся на скамью. Ни одного вскрика, вопля, стона. Только шлепки шомполов.

Выпоротых отводят на прежнее место.

Генерал вновь поднимает руку с часами:

— Теперь согласны выступить на фронт?

В ответ — ни малейшего звука.

— Расстрелять каждого пятидесятого, — объявляет генерал.

Снова вдоль шеренги идет команда из донцов. Выхватывает одного из казаков, но теперь отводит саженей на двести от строя, на край лагерного поля. Слышится винтовочный залп.

Следующий наряд из донцов направляется к шеренге таманцев.

Залп, залп…

По-прежнему, как и при порке, неподвижна, молчалива казачья масса.

Шорохов тоже чувствует какое-то непреодолимое оцепенение.

После расстрела пятнадцатого человека, генерал спрашивает:

— Хотите еще? Или дадите казацкое слово, что выступите на фронт?

— Слово даем! — раздается из шеренги таманцев чей-то одинокий хриплый голос.

— Хорошо, — кричит в ответ генерал. — Если через три дня не выступите, расстреляю всех!

Густая цепь донцов с винтовками наперевес торопливо отгораживает от казачьих шеренг генерала и офицеров.

— Огорчаетесь? — спрашивает Закордонный. — Сейчас подберут своих, в общей могиле похоронят. Казацкая жизнь. Дело привычное,

— Но послушайте, Иван Сергеевич, — говорит Шорохов, — через трое суток они выступят на фронт. Думаете, там они свою обиду помнить не будут?

— Не будут. Казаки. Сказано — сделано.

— А если с ними рядом на позиции окажутся эти самые донцы?

Закордонный глухо смеется:

— Кубанцы строгий приказ чтут свято. А жизнь человеческая? Знаете, почему я канареек держу? Чтобы за свою жизнь ради них цепляться: без меня пропадут. Казаки так же вот за строгую команду держатся. Иначе вся жизнь кувырком полетит… Вы в Екатеринбург возвращаться намерены? Чего вам тут оставаться? Интендантство по случаю этого раскордажа из станицы умотало. И атаман укатил. Соглашайтесь. Со мной пятерка казаков. Я верхом, вы в экипаже.

"И Макар еще, — думает Шорохов. — Хорошо, что будут казаки".

Верстах в двадцати от Славянской, из-за бугра, по их отряду бьет винтовочный залп. Казачья пятерка поворачивает, скачет назад. Под Закордонным убита лошадь. Повалившись, она подминает своего седока. Пока Шорохов и Скрибный его высвобождают, их окружает десятка полтора казаков с винтовками.

Закордонный, едва оказавшись на ногах, выхватывает шашку. Что там происходит дальше, Шорохов не видит. Слышит крики, стрельбу. Его увлекли в казачью толпу. В центре ее Матвиенко.