Аркадий Первенцев - Честь смолоду Страница 45

Я был растроган. Мне хотелось много, очень много сказать этому человеку, которого мы несправедливо считали суховатым. Спазмы сжали мое горло, и я не мог вымолвить ни слова.

Градов глянул на меня и понял мое состояние.

Он встал, я поднялся вслед за ним. Полковник подал мне руку.

– Желаю удачи, – сказал он. – Я уверен, что ты не подведешь своих преподавателей. Мне кажется, ты сумеешь командовать ротой.

И вот я у высоты 142.2.

Я командую стрелковой ротой обычного стрелкового полка, не имеющего еще ни одного ордена на своем знамени, не имеющего звания гвардейского, – обычного стрелкового номерного полка.

У меня в подчинении много разных людей. Есть молодые ребята, каспийские рыбаки, сильные, загорелые, с особыми привычками жителей приморских поселений, все равно, будь это ребята из Ланжерона, порта Хорлы, Керченского полуострова или Дербента. Это смелые парни, даже излишне смелые, певцы и балагуры, любящие носить пилотку так, что кажется, ее вот-вот снесет легким ветерком. Они говорят на особом приморском жаргоне, выработали походку враскачку, обязательно обтягивают свои мускулистые торсы тельняшками, стремятся подражать подошедшим к ним на стыки морякам Тихоокеанского флота.

Наряду с этими молодцами можно встретить степенных колхозников, спокойных и рассудительных, с пшеничными, выгоревшими усами, с аккуратными сундучками в обозах, с вышитыми рушниками в вещевых мешках, в удобно пригнанном обмундировании, добротно починенных сапогах. Эти люди по колхозной привычке держатся вместе, ведь они привыкли и в мирной жизни к бригадам, к звеньевой цепи, к взаимной поддержке друг друга, к доброму и надежному чувству сильного локтя. Они пришли под Сталинград, как на косовицу или на молотьбу. Они посмотрели из-под своих заскорузлых ладоней на клубы сталинградского дыма, без устали поднимавшегося к небу, определили: нефть уже не горит, а горят дома, и то редко. Они прощупали пальцами землю, помяли ее в жмени, установили: родит трудно, копать долго, но, зарывшись в нее, можно не бояться вражеского металла, прикроет от врага матушка, выручит и сейчас, в бою.

Они тщательно смазали свое оружие, пригнали ружейные ремни – сейчас сидим, а может, пойдем и пойдем. Помогли освоиться в этом деле молодняку. Они правдами и неправдами заполучили побольше патронов, перетерли их, смазали и снова уложили в картонные пачки.

Любопытство привело их на батареи – посмотреть пушки, можно ли и на них иметь надежду? Оглядели огневые позиции пушкарей и кое-что посоветовали своему брату – рядовому. Ведь что-что, а машины, стоящие на земле-матушке, им близки. Крестьяне умели в мирной жизни применяться к разным местностям, чтобы поставить щиты для задержки снега, чтобы посадить курагу против суховея, чтобы раньше комбайнов косами убрать быстрее созревающие по южному припеку пшеницы.

Если они увидят танк, проверят обязательно и командиров и товарищей: а сколько у него лошадиных сил, а на каком топливе работает, а как его завести на холоде, не вымотан ли моторный ресурс?

Люди эти вполне доверяют технике. Кто же их привел к счастью? Не эти ли заводы, вынужденные делать танки, раньше снабжали их тракторами – снарядами, разорвавшими кабалу чересполосицы. Этих крестьян в шинелях сталинградских воинов не нужно долго убеждать держаться возле танковой брони в атаке, пусть даже потом поноют ноги, побитые на долгой крестьянской работе. Они знают: танк предохранит от шальной пули, от разрывной гранаты и проложит дорогу, подмяв на своем пути и пулеметное гнездо и на виток толстой германской проволоки.

Воины эти надежны и дальновидны. Они мечтают поскорее возвратиться в свои колхозы, быстрее заняться полезным трудом, – уж они не будут мямлить в бою и тянуть дело победы.

К ним присмотрятся ребята-лихачи и кое-чему научатся у них, так же как эти разумные колхозники позаимствуют у каспийцев и резвости и веселости в предчувствии смертного часа, от чего никто не застрахован в бою.

Эти мудрые политики всё взвесили на своих мозолистых ладонях. Они разобрали германское трофейное оружие до винтика-шплинтика и похвалили наших рабочих, приславших им оружие лучше, чем у неприятеля: «Ишь ты, бисовы дети, не только вилы, комбайны, тракторы, плуги умели мастерить, а готовили всякую зброю!»

И надо было видеть, как внимательно они обучали простому, но одновременно и сложному делу молодого осетина или аварца, попавшего в стрелковую роту. Привыкшие к земледельческому полевому инструктажу, колхозники находили слова и понятия, чтобы доходчиво все объяснить.

У каждого из них были свои радости и еще больше горя. Но стоило мне закручиниться, сейчас же кто-нибудь из них постарается рассеять мои мысли о родных, попавших в неволю, либо соленой каспийской шуткой, либо крестьянским, разумным и весомым, как золотое зерно, словом.

По соседству с нами, в траншеях, подрытых чуть ли не у самой подошвы высоты 142.2, была первая рота. Но командир первой роты Андрианов сразу не пришелся мне по душе. Ему было около тридцати трех лет. Пользуясь правами старшего в звании, капитан Андрианов пытался поучать меня. Вначале я решил прислушиваться к его советам. Училище воспитало нас в духе уважения к старшим командирам, к нашим довоенным кадрам офицеров. Постепенно я понял сумбурность его советов, хотя подносились они неизменно громким голосом, в безапелляционном тоне. Я с молчаливой тоской выслушивал голос. Может быть, в военном деле он разбирался и лучше меня – он шел с армией от самого Днестра. Но меня поражало в капитане отношение к подчиненным. Я ни разу не слышал, чтобы капитан ровным голосом отдал какое-нибудь распоряжение. Все приказания он, как правило, подкреплял нецензурной бранью. В первые дни я хотел сблизиться с ним, поделиться впечатлениями о моих бойцах. Не дослушав моих слов, он раскатисто захохотал, вытащил фляжку, алюминиевый стаканчик и сказал: «Давай-ка лучше тяпнем по одной».

С детства мне прививалось отвращение к водке и к людям пьющим. Мое отвращение к водке служило предметом постоянных язвительных насмешек со стороны капитана Андрианова.

Даже внешний облик Андрианова не внушал чувства симпатии. Представьте себе неряшливого черноволосого человека, с короткими ногами, в широченных галифе, с непропорционально удлиненным торсом, с глубоко запавшими глазами. Они никогда не смеялись, хотя капитан всегда хохотал больше и дольше всех. Мне казалось, что глаза капитана Андрианова всегда зорко выискивали повод для насмешек.

После короткой встречи с капитаном Виктор сказал:

– Трудно работать рядом с таким человеком.

– Я не видел еще его в бою, – сказал я Виктору. – Может быть, в бою он орел?

Виктор внимательно посмотрел на меня, покачал головой:

– Перья у него не той расцветки.

Нехода командовал батареей 76-миллиметровых пушек, занимавшей позиции позади нашего полка. Виктор доказывал необходимость при штурмовых действиях стрелковых рот выдвигать полковую артиллерию к переднему краю и, маневрируя огнем и колесами, оказывать поддержку пехоте. Подобный метод был не нов, о нем записано и в уставах. Но командир нашего полка был осторожным человеком. К тому же на личном примере, как говорили старожилы полка, ему хорошо было известно, что потери пушек чреваты для комполка неприятностями чисто служебного свойства.

Все же боевое рвение своего командира батареи он не гасил и обещал в следующем, «настоящем» бою разрешать для артиллерии более близкие дистанции.

Я замечал, что Виктор внимательно присматривается ко мне как к командиру роты. Он частенько задавал мне тактические вопросы разного характера. В них проглядывала озабоченность друга: как справлюсь я со своей новой ролью.

Виктору приходилось умерять мою горячность при товарищеском обсуждении кое-каких тактических проблем. Он пытливо изучал мои способности и даже мои знания. Мне не приходилось задумываться над тем, как Виктор командует своей батареей. Его предположения, адресованные командиру полка, не встречали никаких моих возражений. Может быть, я не задумывался: а правильно ли тактически мыслит мой приятель, не совершает ли он оплошность?

Однажды Виктор сказал:

– Мне хотелось бы быть ближе к тебе, Сергей, в бою… Моя батарея – сильная штука. Посильней твоих ротных минометов.

– Ты же будешь поддерживать нас в бою, Виктор.

– Я хочу, чтобы ты был жив, Серега. Понимаешь? Поэтому придумываю возможности, не нарушая устава, практически помочь в трудную минуту именно тебе, своему другу. Поэтому я внимательней приглядываюсь к вашему Андрианову.

– Ты успел уже обменяться с ним «любезностями»?

– Успел. Он говорил тебе?

– Товарищи говорили, командиры.

Виктор задумался, молчал. Мы выпили с ним крепкого чаю.

– Мне кажется, Сергей, – задумчиво говорил он, – что при назначении комсостава командный отдел должен был все же учитывать и психологические моменты в комплектовании частей. Примерно, я бы на их месте вот в подобной комбинации Лагунов – Андрианов поступал по-другому…