Михаил Водопьянов - Киреевы Страница 46

Наташа говорила медленно, четко и раздельно, словно хотела, чтобы ее слова глубоко запечатлелись в памяти девушки.

— Ты что-то придумала, Наташа? — Тася вопросительно смотрела своими огромными глазами. За короткий период дружбы, скрепленной огнем войны, она научилась улавливать мысли своей старшей подруги.

Тася не ошиблась. С восхищением она выслушала смелый план.

Девушка не выдержала и порывисто обняла Наташу:

— Какая же ты умница. До чего ты хорошо все придумала!

— Не знаю, — озабоченно покачала головой Наташа, — как на это посмотрит Цветаева.

В тот же вечер за ужином капитан Ауэ обратился с вопросом к Наташе:

— Фрау доктор, что слышно в вашем лечебном учреждении?

— Мне непонятен ваш вопрос, господин капитан!

— Скоро ли вы начнете давать нам продукцию, то есть рабочие руки?

— Но больные еще очень слабы, — робко ответила Наташа.

— Пошлите их на курорт! — громко рассмеялся фон Бринкен. — Нет, как видно, нужно прикрыть всю эту лавочку…

— Если через три дня не будут выписаны двадцать пять человек, вполне годных для работы на строительстве, над которым я шефствую, — перебил его Ауэ, — то и в самом деле придется ликвидировать больницу. Сообщите об этом Любимову. Впрочем, приказ он уже получил.

— Господин капитан, людей мы, конечно, подготовим, но я буду очень просить вас на первое время создать им сносные условия, чтобы они окрепли на воздухе.

— Посмотрим, — и, наклонившись к Наташе, гестаповец тихо добавил: — Как я хочу, чтобы кто-нибудь, похожий на вас, заботился обо мне так же нежно и горячо, как вы об этих чужих людях.

Наташа рассмеялась:

— Зависть — вредное чувство, господин капитан! Но, помимо этого, разве я не проявляю заботу и о вас, передавая двадцать пять дисциплинированных рабочих, единственный недостаток которых — временная физическая слабость.

— Я все учел, дорогая фрау, — ответил Ауэ, — и слабость рабочих и вашу очаровательную женскую мягкость, которая заставляет так о них заботиться.

— Я еще больше беспокоюсь о своих коллегах, господин капитан, — сказала Наташа. — Нам грозят серьезные неприятности, если наши пациенты окажутся непригодными к труду и быстро выйдут из строя.

— О, я уверен в вашей способности вылечить самых безнадежных больных, — заметил Ауэ.

Разговор принял шутливый характер. Глинскому не нравилось Наташино настроение:

— Неужели я ревную ее?

Капитан был, бесспорно, красив, и Наташа явно предпочитала его фон Бринкену. Но Глинский готов был дать голову на отсечение, что его жена не увлечется немецким офицером. Однако тревожное чувство нарастало.

После ужина, оставшись с Наташей вдвоем, он не выдержал и спросил:

— Почему ты сегодня такая странная? Случилось что-нибудь?

Наташа пожала плечами:

— Нет, ничего не случилось.

Он попробовал осторожно расспрашивать Наташу о работе, о Тасе, о докторе Любимове. Но она отвечала односложно. Оживление ее исчезло, лицо было такое усталое и мрачное, что Глинский пожалел ее.

На следующее утро доктор Любимов напомнил о приказе.

— Мы все сделали, Евгений Федорович, чтобы его выполнить.

— Сколько же человек получит Ауэ?

— Двадцать пять — не больше.

— Машины придут за ними послезавтра в восемь вечера.

Любимов барственным жестом протянул Наташе руку.

С тех пор как началась война, Наташа ни разу не коснулась клавиш пианино. Каждый раз, когда ее просили сыграть, она решительно отказывалась:

— Теперь даже когда другие играют, не могу слушать.

Пианино оставалось закрытым в ожидании лучших дней. Рядом с ним, как и раньше, стояла вместительная этажерка с нотами. Никто их теперь не раскрывал, только хозяйка смахивала пыль с переплетов.

Глинский был удивлен, когда столкнулся у себя в передней с высокой тоненькой девушкой, уносившей объемистую пачку нот. Наташа провожала ее и дружески напутствовала:

— Занесите к Зимину, Нина. Вам же тяжело тащить такую пачку домой.

— Да и не к чему. Инструмента у меня теперь нет. Буду играть в свободное время у Павла Ивановича, он разрешил…

— Когда понадобятся другие ноты, не стесняйтесь, пожалуйста, приходите и берите. Все равно без дела лежат.

— Большое спасибо, Наташа. Я так соскучилась по настоящей музыке.

У девушки было бледное, серьезное лицо.

«Где я ее встречал?» — подумал Глинский и сразу вспомнил: на квартире у Киреевых, когда Виктор еще учился в школе.

Проводив Нину, Наташа подошла к мужу. У него был явно огорченный вид.

— Досадно, что по твоим нотам кто-то чужой станет играть, доставлять кому-то удовольствие. И почему ты упорно не садишься за пианино? Я так люблю, когда ты играешь. Музыка скрасила бы мою совсем нерадостную жизнь.

Наташа вздрогнула, хотела резко ответить, но промолчала.

— Кто эта симпатичная девушка? — продолжал Сергей Александрович. Ему хотелось воспользоваться случаем и хоть немного поговорить с женой.

— Нина Огурейко. Талантливая пианистка, училась в консерватории, а сейчас вынуждена зарабатывать себе хлеб тем, что каждый день по нескольку часов играет танцы.

— Ты ее снабжаешь модными фокстротами? — с неприкрытой иронией спросил Глинский.

Наташа подавила вспышку гнева.

— Именно для того, чтобы не превратиться только в исполнительницу фокстротов, Нина и приходит ко мне за нотами. Своих ей не удалось сохранить.

— Хорошо, если бы эта Нина почаще здесь бывала. Может быть, тебя тоже потянет к музыке.

Сергей Александрович сказал это искренне, без какого-либо подчеркивания, но Наташа вся внутренне сжалась: не догадывается ли он?

«Но если бы даже и догадался? Что это я? — подумала она. — Ведь не предатель же Сергей? Но все же лучше ему ничего не говорить. Так лучше я скажу потом…»

В седьмом часу вечера Наташа попросила мужа довезти ее до Сортировочной:

— Я задержалась. Могу опоздать, а в восемь часов должна прибыть машина за выписанными из больницы. Мне обязательно надо присутствовать при их отправке. Таси там нет, отдыхает после дежурства…

Сергей Александрович обрадовался возможности хоть чем-нибудь услужить жене и отвез ее на станцию, где находилась больница.

Уже совсем стемнело, когда Наташа, сунув несколько марок немецкому солдату-шоферу, соскочила с грузовика у здания гестапо. Для того, чтобы поскорей вернуться в город, она «голосовала» на дороге.

Гестапо расположилось в большом белом доме на площади, в котором еще недавно находился дворец пионеров. Красивое здание с колоннами и скульптурными группами было обезображено глухими черными козырьками, закрывавшими окна верхних этажей. На всех других окнах появились решетки. Дом был окружен высоким забором с деревянными башенками по углам и, кроме того, опоясан колючей проволокой, за которой медленно прогуливались часовые.

Дом на площади, которым так гордились некогда горожане, внушал теперь отвращение и ненависть. Проходившая мимо старушка, замедлив шаг, с любопытством и страхом смотрела на молодую женщину, смело направившуюся к входу в гестапо. Старушка даже перекрестилась.

Наташу не пропускали довольно долго. Когда разрешение было, наконец, получено, дежурный фельдфебель провел ее по длинным безлюдным коридорам в кабинет капитана Ауэ.

— В чем дело? — не скрывая удивления при виде Наташи, спросил Ауэ. — Садитесь!

— Произошло какое-то недоразумение, господин капитан. — Наташа говорила дрожащим от волнения голосом, спеша и запинаясь. — Зачем вам понадобилось увозить больных, которые не стоят на ногах? Что вы будете с ними делать, ведь работать они никак не могут.

— Ничего не понимаю, объясните толком!

Наташа заметила, что Ауэ хоть и вежливо приветствовал ее, но разговаривал здесь совсем другим тоном, чем дома.

— Машины должны были прийти в восемь. Я пришла в больницу на час раньше и никого уже не застала — двери настежь и все кровати пустые. А ведь там были больные с высокой температурой. За ними нужно наблюдать, их надо лечить. Если вы уж решили закрыть больницу, мы сами бы устроили тяжело больных по частным домам.

— Никто не закрывал вашу больницу. Шоферам и охране был дан приказ прибыть ровно в восемь. А у нас приказы исполняются всегда точно. Сейчас спрошу этого дурака Любимова…

Ауэ снял трубку и назвал номер. Ему никто не ответил. В раздражении капитан бросил трубку на рычаг, она сорвалась и с грохотом упала на стол.

— Почему не отвечает этот идиот? Почему никто не подходит к телефону?

— Телефон стоит в кабинете Любимова, — пояснила Наташа. — Наверное, его нет.

Громкий звонок другого аппарата помешал Ауэ задать новый вопрос. Он сорвал трубку и молча стал слушать. Наташа видела, как покраснело его лицо, как барабанил он пальцами левой руки по стеклу, накрывавшему зеленое сукно стола.