Юлиан Шульмейстер - Служители ада Страница 46

— С ума сошел! Надо совсем потерять рассудок, чтобы идти на гибель, когда можно спастись. Или ты не понимаешь, что тебя ожидает?

— Я все понимаю, — безучастно отвечает Фалек, уже смирившись с неизбежной судьбой.

Долго длится молчание, Ройзман не может понять друга. Встречал тут ко всему безразличных, ищущих избавления в смерти. Неужели и Фалек?!

— Не могу бросить друга у порога могилы! — подвел Краммера к двери, завел в небольшую комнату. Закрыл изнутри дверь на ключ. — Будешь Гершоном Акселем, работником кожевенной фабрики, на Городецкой, 107, — вручает мельдкарту.

— Там же знают настоящего Гершона Акселя! — схватил Краммер мельдкарту, еще не веря в спасение.

— Там не знают Гершона Акселя! — уверенно отвечает Ройзман. — Ты новый работник, направленный вместо умершего.

— Я же никогда не работал кожевенником.

— А деньги имеются?

— Кое-что есть!

— Бригадир Рафалович — толковый парень, поможет. Шепну ему пару слов.

— Ты мой спаситель! — утирает Краммер набежавшие слезы. — Сколько буду жить…

— О чем речь! — прерывает Ройзман, давно не было так хорошо на душе. — Пошли в комнату регистрации, там, ребе Аксель, начнем устраивать твою новую жизнь,

Глава девятая

В первый день пейсаха в каждом доме оплакивали покойников, и в каждом доме затеплилась надежда. С улицы на улицу промчалась весть, что закончилась акция, в радости сели за праздничный стол. Нет пасхального вина, мацы и яиц, у многих нет картофеля и хрена, все компенсирует вера, что самое страшное уже позади. За каждым столом, как бы ни было тесно, оставлено свободное место, открыты входные двери, ждут пророка Илью. Должен же бог после всех испытаний проявить милость.

В комнате раввина Аншеля Шрайбмана за пасхальным столом два сына, их жены, дети, соседи по комнате. Сам раввин в белом одеянии восседает на ложе из стульев и подушек. Мацы нет, пресные лепешки, из «юденмель»,[41] хрен, на каждой тарелке картофелина. Младший из внуков задал три традиционных вопроса. Сидящие за столом, вспоминая десять казней египетских, опустили указательный палец в рюмку с вином. В коридоре послышался топот. Явился! Не пророк Илья — ворвались аспирант полиции Зильберфарб, два полицейских службы порядка и шуцполицейский.

— Проверка документов! — объявил Зильберфарб.

Проверили документы, Зильберфарб доложил шуцполицейскому, тот ткнул пальцем в Аншеля Шрайбмана. Зильберфарб объявил раввину:

— Собирайтесь, пойдете с нами!

Гетто обмануто! Не закончена акция, смерть продолжает собирать урожай. Зачем распространялась ложная весть? Для облегчения подлого дела, а может, как бывало не раз, желаемое выдавалось за действительное. Как бы ни было, Аншеля Шрайбмана не должны забирать: член духовной коллегии, не подлежит выселению. Сыновья Шрайбмана обступили аспиранта Зильберфарба, втолковывают, тот взглянул на шуцполицейского:

— Этот вопрос не в моей компетенции, распоряжение немецких властей.

Аншель Шрайбман говорит по-еврейски Зильберфарбу:

— С полномочными представителями немецких властей юденрат согласовал перечень должностей и профессий, не подлежащих выселению. Не может какой-то шуцполицейский по своей прихоти самоуправничать…

Надоел шуцполицейскому бестолковый еврейский базар, приказал аспиранту:

— Скажите этой компании, что, если так тяжело расстаться со своим стариком, можем и их прихватить. Места хватит, и нам будет меньше хлопот.

Переводить не потребовалось, заспешил Аншель Шрайбман, попросил Зильберфарба:

— Доложите о моем задержании председателю Ландесбергу, с недоразумением будет сразу покопчено.

Аншеля Шрайбмана отвели в школу Собеского, аспирант Зильберфарб доложил о случившемся начальнику службы порядка Гринбергу, а тот Ландесбергу.

В это утро цифра плана сошлась с цифрой содержащихся в камерах еврейской полиции и гестаповских тюрем, отправленных в Белзец, Яновский лагерь, убитых в гетто. «Сошлась!» — содрогнулся Ландесберг от слова, обозначенного каплей чернил и вместившего озеро человеческой крови. Для завершения акции в первый день пасхи хватали всех, кто попадался под руку. Но раввин Аншель Шрайбман — член духовной коллегии, с ним так поступить не могли. Если с этим смириться, то нет гарантии для любого должностного лица юденрата.

Испросив разрешение, Ландесберг отправился к коменданту львовского гетто, был немедленно принят.

У штурмфюрера Силлера прекрасное настроение, группенфюрер Катцман похвалил за успешное проведение акции. «Так держать! — сказал Катцман. — Цель близка!». Не грешно похвалить и главного еврея львовского гетто.

— Благодарю, председатель, за отличное проведение акции, вы оказались на высоте своего положения.

— Старался оправдать ваше доверие, герр комендант, — без энтузиазма произнес Ландесберг служебную формулу. О какой «высоте положения» сказал Силлер? Издевается, с присущей бестактностью делится похвалой за успешное сокращение еврейского населения Львова?

Заметил Силлер настроение Ландесберга:

— В чем дело? Не вижу радости! Почему такой кислый вид?

— Какая может быть радость, если в счет выполнения плана идет юденрат, — сказал, про себя подумал: «Чем меньше с моей помощью становится во Львове евреев, тем больше возрастает бестактность и презрительное отношение Силлера. Иного ждать не приходится!».

— Вы о чем? — не понял Силлер.

— Вчера в школу Собеского заключен член духовной коллегии юденрата Аншель Шрайбман. Я предложил заменить кем-то из обменного фонда — ответили, что нет уже этого фонда, Шрайбман включен в счет плана.

— Вот вы о чем! Аншель Шрайбман переведен в гестапо, с ним работают корреспондент и фотограф «Штюрмера». Раввину сильно не повезло, зато о нем будет знать вся Германия. Еврей с роскошными пейсами и бородой, в длиннополой шелковой рясе с шнурком и ермолке — необыкновенная находка для наших газет и журналов.

— Да, конечно, у него борода! У кого-то подходящий нос, у кого-то глаза, — с горечью говорит Ландесберг.

— Зачем так! — пожурил Силлер. — Мы с вами отлично живем, у вас почти арийская внешность. Хочу видеть вашу улыбку, с таким настроением невозможно работать, а у нас впереди много дел. Подумайте о праздничном вечере по поводу окончания акции, рад буду повеселиться со своими евреями.

В актовом зале юденрата собралось на концерт избранное общество гетто: члены юденрата, чиновники, офицеры службы порядка, коммерсанты, продавцы хлеба и другие важные особы. Не радует избранных предстоящий концерт, исчезла уверенность в прочности своего положения. Старейшины юденрата верят и не верят эсэсовским властелинам, неотступно терзаются мыслями, что и их ждут смертельные муки. Ночами являются им кровавые призраки с обличьями тех, кого предали, себя видят среди идущих на гибель. Отгоняют видения, дурманят себя и других бесконечными прогнозами об «изменениях к лучшему».

У дверей юденрата Ландесберг встретил низким поклоном помощника коменданта гетто шарфюрера Гайниша, сопровождает в актовый зал:

— Герр вице-комендант! Вы оказали великую честь своим посещением, примите нашу самую искреннюю благодарность.

— С удовольствием посмотрю представление еврейских артистов, — важно говорит Гайниш и доверительно сообщает: — Герр комендант не смог придти, очень занят. Он просил передать, что концерт должен свидетельствовать о нормализации жизни. Гетто очищено от паразитов, новые акции теперь ни к чему. Конечно, при условии выполнения предписаний немецких властей.

— Смеем заверить герра коменданта и вас, что приложим все силы для точного исполнения требований немецких властей, — отвешивает Ландесберг на ходу почтительные поклоны.

Шествует Гайниш с неприступным видом и размышляет: поверил ли хитрый еврей или только прикидывается? Очень важно, чтобы поверил, правильно штурмфюрер Силлер сказал: «Баран должен спокойно бежать за пучком травы, и тогда за ним доверчиво последует стадо».

Сообщение Гайниша обрадовало Ландесберга: соответствует надеждам, без которых немыслимо жить. И все же начальник юденрата подумал: «До войны я не подал бы руку сержанту, а сегодня этот сержант не подал руки мне. Ничего не поделаешь — не польский сержант, а эсэсовский, ему доверены судьбы евреев!».

Почтительно завел Гайниша в актовый зал и сопроводил к специально сделанной ложе на три бархатных кресла. Уселся Гайниш и милостивым кивком отпустил Ландесберга.

Сидит Ландесберг в первом ряду, шепчет рядом сидящим начальнику службы порядка Гринбергу и своему заместителю Хигеру:

— Вице-комендант пришел в юденрат на концерт! Сам этот факт наглядно свидетельствует о повороте к нормализации жизни.