П. Полян - Обреченные погибнуть. Судьба советских военнопленных-евреев во Второй мировой войне: Воспоминания и документы Страница 46

У меня во взводе было три миномета калибра 82 мм, у Михлина – два миномета того же калибра. Численный состав взвода вместе с помощником командира взвода, старшиной взвода и телефонистом составлял 21 боец. О нашей боеготовности к отражению атак противника можно было судить хотя бы по тому, что на 21 бойца во взводе было только семь винтовок и один автомат ППШ, который был закреплен за помкомвзвода.

Ни мне, ни Михлину личного оружия не выдали – по причине его отсутствия. Полк наш был каваллерийский, следовательно, по штатному расписанию за мной закреплялась лошадь и обслуживающий ее солдат-коневод. Лошади были далеко не кавалерийские, изъятые из колхозов, совхозов и др. хозяйств. Через несколько дней после того, как мы немного обжились, комбат предложил проехаться на закрепленных за нами лошадях.

Надо было узнать, что собой представляют эти лошади. А если учесть, что ни я, ни Михлин ни разу в жизни не ездили верхом, то надо было еще и освоить езду на них. Выехав на одну из лесных дорог, комбат пришпорил свою лошадь, моя лошадь помчалась без всякого воздействия с моей стороны за его лошадью. Чем быстрее ехал комбат, тем быстрее ехал и я. Попытка остановить свою лошадь, натягивая поводья, не увенчалась успехом. Моя лошадь бежала до тех пор, пока комбат не остановился. Как потом стало известно, лошадь комбата и моя лошадь были взяты из одного хозяйства, где они долгое время работали в одной упряжке, и если бежала одна, то и вторая мчалась за ней. В результате такого выезда я хорошо набил себе задницу, так что несколько дней пришлось помучиться. После этого случая мы не раз выезжали в штаб полка, но комбат не гнал свою лошадь, да и у меня уже копился опыт верховой езды.

Позиция нашей батареи располагалась в лесу в ложбине. Для визуального наблюдения приходилось выбираться из лощины. Мне это не особенно нравилось, но я был человеком новым и высказывать свое мнение по этому поводу не собирался, так как понимал, что расположение батареи выбирал комбат, а утверждал комполка. Их наблюдательные пункты и были выдвинуты вперед. Ведя наблюдения за противником, они передавали свои команды на батарею для исполнения. Телефонист батареи находился у меня во взводе, и я должен был обеспечить передачу команд и во второй взвод. Фамилию телефониста не помню, а звали его Тимофей.

До 21 июня 1942 г. на нашем участке фронта было относительно спокойно. Только иногда слышалась вдали канонада и работа «катюш». С 22 июня немцы по всему Юго-Западному фронту перешли в наступление и начали стремительно продвигаться вперед. Весь фронт, который прикрывали три армии – наша 9-я, 6-я и 56-я, – был прорван немцами. Наши войска, не успевая сменить позиции организованно, попадали в плен или несли громадные потери.

Немецкие части приближались к нашим позициям. Наша батарея, получив по телефону приказ комбата открыть беглый огонь в направлении командного пункта командира полка, немедленно приступила к его выполнению. Но сама по себе эта команда означала, что судьба наша уже решена. Весь лес вокруг нас гудел от выстрелов, которые в еще большей мере усиливало лесное эхо. Уже непонятно было, где враг. Я выслал помкомвзвода вперед, чтобы увидеть, где находится враг, но он тут же был убит, и целая вражеская свора со своими криками на непонятном для нас языке ринулась в ложбину на позицию нашего взвода, забрасывая нас гранатами. Спасаясь от разрыва гранат и ружейных выстрелов, все кинулись в блиндаж, но тут же были накрыты немцами. Мы оказались в их руках. Последовала команда «руссен раус», «хенде хох», и мы вынуждены были им подчиниться.

Плен

Мне стало предельно ясно, что наступил конец моей жизни. Более реальной ситуации для такого заключения, по-моему, и быть не могло. Я в руках врага, который ненавидит мою нацию, стремится всеми силами ее полностью уничтожить и своими действиями на всем пути своего продвижения доказывает это массовыми расстрелами и уничтожением любыми способами.

Но как же не хотелось умирать! Ведь мне было всего 19 лет!

Но даже в этом, казалось бы, безнадежном положении я не пал духом и старался бороться за жизнь. Я не знал, как и по каким признакам немцы определяют, кто еврей, а кто нет, но я понимал, что мне надо уничтожить все, что давало возможность им вычислить меня. В первую очередь я поспешил извлечь из карманов все свои документы и спрятал в углу блиндажа, присыпав их землей. Затем я сорвал с петлиц кубики, чтобы своим званием не привлекать к себе их внимания. Мне тут же надо было забыть свою фамилию и имя. После всего этого я уже ничем не отличался по своему внешнему виду от рядовых бойцов.

Нас выгнали из блиндажа. Кругом стояла непривычная тишина, был теплый летний день 23 июня 1942 г., ярко светило солнце, и в голове никак не укладывалось, что я должен расстаться со своей жизнью. Меня все еще не оставляла мысль, что кто-нибудь из моих бойцов может меня выдать и для этого я сам накануне дал им в руки карты.

Когда я принял взвод, никто не знал, кто я по национальности. Бойцы ко мне обращались или как к «товарищу командиру», или как к «товарищу младшему лейтенанту».

Однажды во время беседы со своим взводом кем-то был затронут вопрос о евреях. Кто-то отзывался о них положительно, кто-то отрицательно. Не помню, как это получилось, но меня что-то задело, и я сказал им, что я по национальности тоже еврей. И вот теперь, оказавшись в плену, я очень пожалел о своем признании. По своему составу мой взвод был интернациональным. Половина состояла из нацменьшинств, остальные были русские и украинцы. Я оказался в ловушке, из которой выхода не видел. Но идти к немцам и объяснять им, что я еврей, я тоже не собирался. Я решил: что будет, то и будет.

Я не знал, как именно будут обращаться с нами немцы. Будут ли нас переписывать по фамилии или что-то еще. Если будут переписывать, то мне необходимо придумать себе новую фамилию и новое имя, сославшись на то, что где-то мои документы затерялись, хотя и это могло меня выдать, что я еврей. Но что еще я мог придумать? Мне надо было еще сочинить легенду, откуда я родом, где меня призывали в армию и т. д.

Место рождения не должно было находиться на оккупированной территории, а где-то далеко в глубоком советском тылу, чтобы немцы не могли нигде навести обо мне какие-либо справки. Тут-то мне и пригодился адрес моего дяди, который вместе со своей женой и со швейной фабрикой был эвакуирован в сентябре 1941 г. в Ижевск.

Одновременно я ломал себе голову над тем, какую фамилию и имя себе придумать, чтобы они не были особенно выделяющимися. Я перебирал все знакомые мне фамилии по школе, по институту и остановился на фамилии одного знакомого мне студента – Карасева Виктора. С этого момента я стал совсем «другим человеком». Об этом я немедленно сообщил Михаилу и Тимофею, которым я доверял свою жизнь. И они одобрили все мои решения.

Немного о моем имени. Когда я появился на свет, родители дали мне имя маминого родного брата, которого звали Самуил и который в 1918 г. погиб на фронте в боях с теми же немцами (какое, однако, совпадение, какие одинаковые судьбы!). По еврейскому обряду после рождения мне сделали обрезание, оставив на мне «клеймо» на всю жизнь. И если я смог избавиться от своих документов, выбросив их, поменять имя и фамилию, то факт обрезания мне скрыть нигде и никак не удастся. (Здесь же я хочу подчеркнуть, что никогда в своей жизни я не упрекал и не обижался на своих родителей за исполнение этого еврейского обряда.) Вот так лихорадочно работала моя голова, выискивая возможные пути к сохранению жизни или, хотя бы, к отдалению ее конца.

Собрав всех пленных на этом участке, немцы погнали нас нестройной колонной на несколько километров в тыл и разместили на громадном поле. Мы оказались на возвышенной части поля, и было видно, что все оно уже было усеяно пленными из других частей и соединений. Ведь в окружение попали тогда три армии, и, как впоследствии сообщали немцы в своих листовках, в этой операции к ним в руки попало 275 тыс. пленных (правдивые это цифры или нет, я не знаю). На поляне мы все уселись на теплой летней земле, приходя понемногу в себя после такого стресса. Для кого-то война закончилась, и они были рады, что остались живы, кто-то очень переживал, что с ним такое случилось, а кто-то, как и я, ожидал, что каждая следующая минута – будет последней в его жизни.

И долго не пришлось ждать. В услужении у немцев было немало предателей – украинских националистов, которые двигались вместе с немецкими войсками и добросовестно им служили. Вот эти предатели и были теми подонками, которые сразу же после нашего прихода на поляну начали ходить между нами с возгласами: «Евреи, коммунисты и комиссары, выходите!»

Все, к кому относился этот призыв, знали, что рано или поздно он обязательно прозвучит. Иначе немцы не были бы немцами. Все с тревогой ждали его, но все равно каждый надеялся на какое-то чудо, думая, что беда его обойдет. Но, как правило, не обходила. В «бой» вступили свои же однополчане, которые начали выдавать своих же коммунистов, комиссаров и евреев. Слышны были отдельные выкрики: «а вот комиссар», «а вот коммунист», «а вот еврей» или «а вот жид». И это были не немцы, а свои! Сколько людей остались бы жить, если бы не эти нелюди?