Владимир Першанин - «Мы пол-Европы по-пластунски пропахали...» Страница 48

Октябрь сорок четвертого. Балтика, полуостров Сырве. Мы прорываем укрепление немцев. Война идет к концу. Сколько ее осталось? Считанные месяцы, а может, недели? Как не хочется умирать…

На подмогу к окруженным в укреплениях немецким войскам подошли корабли. Тяжелые крейсера, эсминцы, канонерские лодки бьют из орудий главного калибра. Я почти оглох от сплошного рева и грохота взрывов. Такого огня я, пожалуй, не видел за всю войну, хотя каждый бой кажется самым тяжелым.

Огромные снаряды разносят на куски автомашины, пушки, разбивают танки. Вверх взлетают стволы сосен, целые фонтаны огня, земли и останки человеческих тел. По немецким кораблям бьют и наши дальнобойные орудия. Большими и малыми группами идут на штурмовку наши самолеты. Некоторые корабли горят. И в центре этой грохочущей дуэли — мы, живые люди. Секунда, и от тебя не останется ничего. Растворишься в огромной воронке, станешь сгоревшим прахом. И день, как назло, был солнечный. Яркий, теплый день.

Взрыв отбрасывает меня к стене чудом уцелевшего сарая. Что-то с силой бьет по голове, и я теряю сознание. Сколько пролежал, не знаю, но огонь не смолкает. Меня контузило комьями земли — спасла шапка. Из последних сил ползу к огромному валуну и без сил ложусь за ним. Осколки разлетаются сплошным веером. Несколько штук с силой бьют о камень, откалывая пластины древнего валуна. Я ощущаю даже мелкие осколки, а от крупных камень словно вздрагивает. Выдержит ли он?

Взрывы постепенно смолкают. Бьют уже в основном наши орудия, а немецкие корабли отходят в море. Какое-то судно горит, перевернувшись набок. Наши наступают, гоня немцев на песчаную косу к морю. Дальше им дороги нет. В одном, другом месте поднимаются белые флаги, но орудия и пулеметы в горячке боя продолжают крушить скопище военной техники и людей. Потом огонь смолкает. Тишина. Шатаясь, выхожу из своего укрытия и бессильно опускаюсь, глядя на море. Ко мне идет кто-то из санитаров. Живой…

Вспоминая эпизоды войны, убеждаюсь, какую роль порой играет случайность. Многие вернувшиеся с войны так и говорят: «Мне повезло». Однажды крепко повезло и мне.

На переправе у Чудского озера скопилась масса техники. Все ждали своей очереди. Осень, в машине холодно, а ждать еще долго. Я увидел вдалеке костер и решил сбегать погреться возле огня. На полдороге вспомнил, что оставил в машине портсигар, и, развернувшись, побежал за ним, зная, что с куревом у всех туго. И когда снова поспешил к костру, услышал шелест падающего тяжелого снаряда. Снаряд взорвался у костра. Столб пламени, земли, горящих веток и разорванных человеческих тел. Много погибло и было ранено сбившихся погреться солдат и офицеров от этого шального снаряда. Меня спасла какая-то минута.

Можно сказать, что так же повезло и моему старому знакомому Осипову, командиру минометной батареи. Его представили к ордену Отечественной войны и вызвали в штаб полка. Пошли вместе с двумя кандидатами на награды и старшиной, недавно назначенным вместо выбывшего по ранению — с выбитыми зубами.

Шли не торопясь. Старшина, которому надоело нести пустой термос, навьючил его на бойца лет сорока пяти. Карел Осипов возмутился:

— Боец тебе в отцы годится, а ты на него термос вешаешь! Тяжело пустую посудину тащить? А ну, забирай обратно!

Старшина стал доказывать, что в армии существует субординация и не дело, когда рядовой шагает налегке, а старшина роты, средний командир, тащит термос. Боец, не желая портить отношения со старшиной, сгладил ситуацию:

— Мне даже так удобнее. Термос-то на лямках.

Осипов плюнул и продолжать спор не стал. Но ускорил шаг, демонстративно заговорив с сержантом. Старшина и двое бойцов с термосами немного отстали. Не заметили, как вышли на поляну с редкими осинами. Немцы ее пристреляли и с ходу пустили два осколочных снаряда небольшого калибра. Они взорвались за спинами старшины и двух бойцов с термосами. Одного бойца убило наповал, а старшину и пожилого кандидата на медаль ранило. Причем пожилого бойца защитил термос, приняв на себя несколько осколков. Но на войне счастье улыбается немногим и счастливые концы случаются редко. Осипов скомандовал лежать. Однако старшина и боец побежали — не выдержали нервы. Следующие четыре снаряда (немцы выпускали их по два) накрыли обоих.

На этот раз термос не защитил минометчика, так и не получившего свою медаль «За отвагу». Жесть не удержит снарядные осколки. Старшина тоже погиб. Немцы выпустили еще десяток снарядов и затихли. Осипов вместе с сержантом осторожно выполз из зоны обстрела. Оглянувшись, командир роты заметил, что почти все снаряды легли с небольшим недолетом. Не ускорь он тогда шаг после спора со старшиной, тоже попал бы под раздачу.

Эту историю Осипов рассказал мне на марше во время случайной встречи. Мне нравился спокойный и рассудительный карел. Я хорошо помнил, как умело он командовал в бою. Красивый орден Отечественной войны очень ему шел. Прощаясь, я искренне пожелал Осипову дожить до Победы. Верю, что дожил.

Сильные бои развернулись на острове Эзель. Остров был укреплен особенно сильно. Глубокие рвы, бетонные доты, блиндажи, огромные завалы сосен, которые не обойти. Все напичкано минами. Танками и тягачами растаскивали завалы, и все опять под огнем. Квадраты немцами были заранее пристреляны, и огонь даже с дальних позиций велся довольно точно. Не говоря уже о дотах, защищенных полутораметровым слоем железобетона, откуда чуть не в упор били автоматические пушки и крупнокалиберные пулеметы. Эти серые бетонные глыбы разбивали тяжелыми 152-миллиметровыми снарядами, подтаскивая орудия как можно ближе.

В боях за острова, а особенно за Эзель, мы понесли огромные потери и в людях, и в технике, но задачу свою выполнили. После 22 ноября 1944 года сильно поредевший корпус отвели на отдых и переформировку. На материк. Мы расположились возле местечка Клоога, под Таллинном. Получали пополнение, технику, учили прибывших новобранцев. В бой нас вводить не торопились, видно, хватало сил и без нашего корпуса, который практически несколько месяцев не выходил из боев.

Я с наслаждением сходил в баньку, попарился. Вместе с другими получил новое обмундирование. Хорошенько выспались. Достав спирта, помянули погибших товарищей. Мне с неделю пришлось ходить в санчасть, болели и кровоточили стертые ноги. Врач, знавший о моей болезни легких, долго простукивал грудь, слушал дыхание. На мой вопрос ничего определенного не ответил. Рекомендовал не застуживаться, пить чай с молоком и медом. Где только все это возьмешь? На предложение пройти обследование в госпитале я отказался. Я не ранен и не контужен. Не хватало, чтобы думали, будто я придуриваюсь.

Местные жители относились к нам настороженно, а порой и враждебно. До нас доходили слухи, что в других частях пропадали солдаты и офицеры. Караульная служба в дивизии была организована усиленно. Поодиночке за пределы частей выходить запрещалось.

В эти недели мне навсегда запомнился один эпизод. Нас привели в костел, где немцы перед уходом расстреляли большую группу гражданских людей. Кто они были, я не знаю. Но один из антифашистов рассказывал, что из костела вынесли много трупов женщин и детей. Расстреливали их торопливо, ожесточенно, в упор. От ударов разрывных пуль на светлых стенах остались многочисленные засохшие брызги и потеки крови. Пол был буквально залит кровью, его долго отмывали, но бурые следы так и остались. Как бы я хотел, чтобы тех фашистов привели сюда и ткнули мордой в эти страшные следы. Но ни в чьих мемуарах немецких «рыцарей» вы, конечно, не найдете ни одного слова об этом костеле и расстрелянных детях.

Неподалеку от Клооги находился крупный концлагерь. К нашему прибытию он был пуст. Местные жители рассказывали, что часть пленных угнали на запад, а большинство заставили разбирать железную дорогу. Рельсы увозили в Германию. После окончания работ все оставшиеся пленные были расстреляны. Ряды тел перекладывали шпалами и старательно сжигали. Показывали нам и ямы, куда закопали останки убитых. Позже с этими фактами разбиралась военная прокуратура и НКВД. В мемуарах немецких генералов и офицеров, которые мне неоднократно приходилось читать, вы не найдете ни слова об этом лагере, так же как и о массовых расстрелах в Бабьем Яре или детском лагере смерти Саласпилс. Вспомните слова песни над могилами погибших детей Саласпилса:

… на бетонную плиту положи свою конфету,здесь когда-то лагерь был, лагерь смерти Саласпилс.

В мемуарах старательно перечисляются бои, взятые и оставленные города, полученные звания и награды. Но ни слова о массовых убийствах заложников, пленных и просто мирных жителей. Видно, не зря вечный ненавистник коммунистов Уинстон Черчилль отбросил временно в сторону всю свою ненависть к большевикам, увидев угрозу во много раз страшнее. Фашизм! И Англия воевала против Гитлера в союзе с Россией.