Игорь Никулин - Добро Пожаловать В Ад Страница 48

Защемило другое. Когда он вышел на перрон, где выпавший ночью снег таял под лучами солнца, и крупным планом снимал панораму станции: деформированные взрывами топливные цистерны, расстрелянные плацкартные вагоны и обвисшие со столбов обрывки проводов, в видоискатель попала старушка, бредущая с сумкой по рельсам.

Увидев направленную на нее камеру и сослепу приняв за оружие, она ойкнула и застыла на месте.

Камера продолжала работать, запечатлевая для потомков неподдельный испуг в старушечьих глазах. И отрешенность, в то же самое время.

Живя в проклятом городе, старуха успела свыкнуться со смертью. Как и с мыслью о том, что сама в любое время могла отправиться на небеса. И уже не важно, от чьей руки.

— Вы не стрельните? — заискивающе спросила она, поразив Якушева этим вопросом, и, видя, что опасности нет, заковыляла дальше по шпалам…

Перегнать отснятый материал в агентство у него не было возможности. За все время он лишь раз напомнил о себе, и то выручили французы, дав воспользоваться спутниковым телефоном.

Он попытался дозвониться домой, надеясь застать Вику. Но трубка выдавала длинные гудки. Тогда он набрал номер агентства. Слышимость была нормальной, если не брать в расчет маленькую тонкость. Звук от абонента доходил секунды за четыре.

Сразу попросив Лукьянова его не перебивать, сообщил, что жив и здоров, отснятой пленки хватит часов на двенадцать, и чтобы срочно искали ему замену, потому как у него назначено бракосочетание.

Фразы директора доносились эхом, но Якушев все же разобрал, что о нем все волнуются и желают благополучного возвращения.

— Как там у вас? CNN сообщает в неудавшемся штурме Грозного… Передают, что войска понесли большие потери, уничтожена целая бригада?

— Все правда! — выждав секунды, ответил Якушев. — А что наши? Наши обо всем этом что говорят?

— Тишина… По ящику концерты попсовые крутят. «Рождественские встречи». Страна Новый год гуляет, Сережа… Народ с бодуна еще не оклемался. Кто будет праздники портить?

— Так совсем ничего? — не сдержавшись, воскликнул он. — Что, в верхах насрать на сотни загубленных россиян?.. Насрать на город, который превращают в развалины?

Лукьянов поспешил отговориться:

— Вика о тебе постоянно справляется. О ней не переживай, все пучком. Что касается замены, решаем…

— Как решаем?! У нас на завтра назначено!..

— Мы тут договорились… Перенесли на двенадцатое. Вика не против. Пойми, сейчас новогодние праздники, потом Рождество. Благословение силовиков пробить не так-то просто. Думаю, числа десятого тебя сменим.

Появившийся перед ним Пьер Люврье постучал ногтем по стеклышку наручных часов. Якушев вздохнул и положил трубку.

В Рождество, возвращаясь с площади Минутка, Якушев попал под артобстрел. Когда зашелестел на подлете первый снаряд, он, не раздумывая, упал на тротуар. Взрыв прогремел около девятиэтажной «китайской стены», взметнув в воздух куст черного дыма, пыли и кусков асфальта.

Воздушная волна больно шибанула по барабанным перепонкам; завыл новый «подарочек». Земля дергалась под Якушевым, он смещался куда-то вбок, потом его отбросило к растущему возле поребрика клену. С кроны сыпались обрубленные осколками ветки.

Когда взорвалось позади, и жаркий вал прокатился над распластанным Якушевым, он сорвался с места и, подгоняемый страхом, побежал. Побежал, не ведая куда, стремясь скорее покинуть опасное место. Страх гнал его в спину, и он уже не падал при новых и новых разрывах, и лишь на бегу втягивал голову в плечи.

Неведомая сила, прежде чем он услышал за собой громоподобный раскат, швырнула его за угол. Якушев полетел кубарем, ударился затылком о камень и, на секунды, потерял сознание. Впрочем, подсознательный страх погибнуть под снарядами не дал ему долго отлеживаться. Он пополз по пешеходной дорожке, ничего не видя перед собой.

Постепенно оранжевые круги, плывшие перед глазами его, рассосались. Когда муть сошла, он увидел впереди православный храм.

Инстинкт самосохранения придал ему сил. Он подбежал к крыльцу и затарабанил кулаками по дверям.

— Откройте!

Из-за плотно закрытых дверей доносилось церковное песнопение. Думая, что его внутри не слышат, но вновь изо всех сил треснул кулаком по дереву.

— Откройте!..

Дверь поддалась его усилиям. Он протиснулся в открывшуюся щель, наступив на рясу священнослужителя, закрыл створки и обессилено прислонился к ним спиной.

В сумраке истово шептали молитву, отбивая земные поклоны, старушки, да потрескивали свечи перед ликами святых.

— Слава Богу, — усмиряя дыхание, вымолвил Якушев.

Ему хотелось верить, что снаряды, лопающиеся за стенами храма, не смогут теперь причинить ему вреда. Святые стены защитят, укроют…

— С вами все нормально? — спросил его настоятель.

Якушев только кивнул.

— Тогда проходите.

Обходя молящихся старушек, священник прошел к алтарю.

Взяв книгу в серебряной обложке, он повернулся к изображению распятого Христа, сотворил крест и низким голосом начал читать.

Якушев никогда не причислял себя к истинно верующим. Он соблюдал церковные каноны, и то, относящиеся к вечным: не укради, не убий, почитай отца и мать твоих; собор посещал разве что на Пасху, да и жизнь вел далеко не безгреховную. Но теперь, стоя под сводами храма Архангела Михаила и слушая проповедь настоятеля, он невольно повторял его слова. Ибо не было сейчас иной силы, которая могла бы уберечь его и спасти жизнь.

«Жизнь… — пришла ему мысль. — Булгаков был трижды прав в своих рассуждениях. Все зависит от случая. Еще недавно я загадывал какие-то глупые планы, но понял только теперь, насколько… мелки мы, люди. Мы ставим себя над Природой, считаемся высшими существами, мечтаем перевернуть Вселенную, а на деле… Не можем сказать, что произойдет завтра».

Он опустился на стоявшую возле дверей скамейку и провел на ней до конца службы. Случайность тому или нет, но за это время обстрел прекратился. Старушки поднимались с колен, оглядывались на незнакомца, перешептываясь.

— Как же вы в… таких условиях службу ведете? — спросил он после у священнослужителя, пройдя к алтарю. — Кругом война, убийство…

Тот посмотрел на Якушева с грустью:

— А что делать? Моя паства, мои прихожане здесь. Видите, молодых среди них нет. Молодежь, кто имел возможность, давно покинули город. А старым куда? Дома у многих сгорели, куска хлеба нет. Ночуют прямо в храме, надеются, что Господь защитит.

— Но ведь нет гарантии, что однажды и вас не накроет.

— На все воля Господа, — развел руками священник. — Но пока последний из прихожан в городе, я буду здесь. С ними…

— Чем же вы питаетесь?

— Готовим в трапезной. Так, чтобы ноги с голоду не протянуть. Как в блокадном Ленинграде — мучная болтушка, сухари, пшено…

— А о чем молятся, если не секрет? — заиграла в Якушеве журналистская жилка.

Батюшка степенно ответил:

— Какие секреты? За здравие… За упокой, у кого родных убило. Против войны, чтобы скорее закончилась.

Шаркая обутыми поверх валенок галошами, к стойке с горящими свечками прошла сгорбленная бабулька с тряпкой, протерла серебряное покрытие.

— Вот Елизавета Семеновна. — Представил ее настоятель. — Прожила в Грозном в пятидесятых, тридцать пять лет проработала в школе учителем биологии. Сын давно на Ставрополье, у него своя семья. Муж еще в девяностом умер. Была в двухкомнатной квартире в центре…

— Пока не отобрали… — прошамкала старуха. — Пришли с ружьями…

— В девяносто третьем, — рассказывал за нее батюшка. — Дали сутки сроку, чтобы выселялась. Но не на улицу выбросили, и на том спасибо. Три года провела в комнате на коммуналке, а позавчера, когда бомбили, ее дом накрыло.

— Ничего не осталось. И все подчистую сгорело.

— Скажи человеку, бабуля, что у Бога просишь?

Она троекратно перекрестилась на икону, около которой, на серебряной чаше, догорали тонкие свечи.

— Чтобы войны не было. Измучились мы… Токмо русские люди страдают. То чеченцы изводили, гнали… Теперь свои, бомбами. Никакой жизни нету. О, Господи…

Тяжко вздохнув, она пустила слезу.

— А вы, я понял, журналист? — сложив ладони на рясе, уточнил священник.

— Да… Снимаю.

— Вы же, наверное, скоро в Москве будете? Я не верю в успех, но… расскажите там обо всем, что вы видели. Пусть мужи государственные не только о политике, но и о душах людских задумаются. Люди, они почему страдать должны?

— Я бы рад передать, — невесело ответил Якушев. — Только… нет в том уверенности. Сейчас разговариваю с вами, а через пять минут прилетело.

— А вы молитесь, — посоветовал батюшка, огладив пышную бороду. — Душе оно помогает. Вы крещенный?