Василий Пальмов - Штурмовики над Днепром Страница 48

От станции Бологое до Торопца следовал старенький пассажирский поезд. Шел он в сторону фронта, и ехал в нем в основном фронтовой люд. Часто проверялись документы. Сержант-артиллерист с белой повязкой на голове усмехнулся:

– По документам смотрят – никто ли не едет на фронт зайцем?

От Торопца до родного Болванова предстояло пройти пешком шестьдесят километров. Стоял жаркий июль, дорога была разбита, исковеркана воронками. Хромовые сапоги друга приобрели белесый оттенок. Пыль выедала глаза. И ни одной попутной машины. К вечеру, когда ноги гудели от усталости, а тело – от жары, попросился в деревеньке на ночлег. Хозяином оказался председатель местного колхоза, угостил ужином и уложил в сенях на отдых. Лишь на второй день добрался до райцентра Сережино.

С пригорка открылась с детства милая сердцу картина родных далей. Здесь в одном из учреждении работал старший брат Николай. По болезни он был освобожден от фронтовой страды, но все-таки выполнил свой воинский и гражданский долг перед Родиной, участвуя в обороне Москвы.

Радостная встреча с братом. Затем шагаем десять километров до своей деревни. Говорим всю дорогу, но, удивительно, войны не касаемся. Не хочется тревожить свежие раны. Вспоминаем умершего отца, я рассказываю о летном училище, брат – о работе, о старенькой матери, о тете, с которыми ему редко удается видеться.

Мать, конечно, не ожидала сразу двух сыновей. Как ни плохо жилось в военное время, а нашлась припрятанная на светлый день бутылочка. Короткой показалась летняя ночь для долгого разговора о жизни, о пяти месяцах фашистской оккупации, о том, высоко ли я летаю и скоро ли кончится эта проклятая богом и людьми война.

Всего четыре дня был я дома. Трудно было расставаться с матерью, тетей, братом. Расставаясь с дорогими сердцу людьми, не знал я, что вижу некоторых последний раз. Вскоре после войны я получил весть о смерти брата.

Обратный путь оказался легче: удалось поймать попутную машину на Андреаполь. Так сэкономил отпускные сутки, которые можно провести в столице. Когда я собирался в отпуск, подполковник Смыков спросил:

– Твой путь через Москву? Там в госпитале Гапеев…

Этот летчик служил в моей эскадрилье, был подбит в Крыму, получил тяжелое ранение. Недавно его наградили орденом Красного Знамени. Я вез эту награду, чтобы вручить однополчанину. Очень был обрадован Гапеев нашей встречей.

В небольшом госпитальном зале собрались раненые, медперсонал. Я рассказал о боевых штурмовках Гапеева, вручил орден. Со слезами на глазах принял его летчик, заверил, что как только заживут раны, снова пойдет в бой. Но не удалось ему больше подняться в воздух. Из госпиталя Гапеев вышел с удостоверением инвалида войны.

Возвратившись в родной полк, я первым делом вручил Карпову сапоги.

– Как это ты сумел их так сберечь? – удивлялся Александр, разглядывая совсем исправные сапоги, словно я все время их в вещмешке возил.

– Я же крестьянский сын. Моя мать по сей день сохранила свои подвенечные сапожки. Надевала их лишь по большим праздникам да в церковь. А до нее десять верст в сушу или грязь шла босиком. Только метров за триста надевала сапоги, чтоб стоять в них службу. А вышла из церкви – и снова сапоги через плечо.

– Надеюсь, ты не шел из Торопца все шестьдесят верст босиком?

– Нет, конечно. Как-то неудобно: погоны капитана, ордена…

И мы дружно рассмеялись. Долго рассказывал другу о своих краях, о том, что пережили и как живут теперь мои земляки. Потом достал солдатскую алюминиевую флягу.

– Самогон, что ли? – поинтересовался Карпов.

– Нектар богов! – И открутил крышку. В комнате разнесся удивительный аромат луговых цветов.

– Неужели… мед? – втянул носом воздух Александр.

– Он, Саша, он! Наш, валдайский. Мать достала, Угости, говорит, своих друзей.

КУРС НА ПРИБАЛТИКУ

Промелькнул июль. Наши войска расправлялись с фашистской группировкой в Белоруссии, вели бои под Львовом, У нас по-прежнему шли учебные полеты. Новый командир дивизии ввел немало новшеств. Фронтовым летчикам не совсем нравилось, например, требование комдива производить взлет и посадку с ограниченны» площадок. Кое-кто явно переоценивал свои силы – мы, мол, все можем, все умеем! – и теперь оказывался незавидном положении.

Спохватившись, летчики начинали догонять менее самоуверенных, но более настойчивых товарищей. А наш комдив Василий Николаевич Рыбаков, с шуточками-прибауточками, а где нужно, и строго, по-командирски, сбивал наносную пену фронтовой удали, добиваясь истинного умения, стараясь научить нас настоящему летному мастерству. Пройдет немного времени, и мы с искренней благодарностью вспомним науку подполковника Рыбакова. Наконец поступила команда получить новые карты и подготовиться для перелета в Прибалтику. Теперь наш маршрут пролегал через Орел, Смоленск, Псков…

– Постой, постой! – весело поблескивая глазами, заговорил подполковник Смыков, проводя на своей карте прямые линии между этими городами. – А ведь кто-то у нас родился в псковских местах, – и хитровато посмотрел на меня. – Везет же людям! Второй раз за войну могут побывать в отпуске. Правда, на этот раз не заезжая домой.

Да, над родными местами я еще не летал. И вывела фронтовая судьба на знакомый маршрут! На карте появились знакомые с детства названия городов и рек, возвышенностей и озер.

– Теперь вам, Василий Васильевич, и карты в руки, – сказал мне Смыков.

Подготовку к перелету мы произвели быстро. Одновременно спланировали и «операцию», которая доставила нам немало хлопот. Незадолго перед вылетом ко мне подошли летчики второй эскадрильи Леонид Кузнецов и Михаил Лобанов. Переминаясь с ноги на ногу, начали:

– Товарищ капитан, мы хотели бы вас попросить…

– Есть одна идея, только без разрешения командования ее не осуществить…

– Не тяните, выкладывайте, – подбодрил их я.

И тогда мой бывший заместитель Леонид Кузнецов с чувством продекламировал:

Нынче у нас передышка, Завтра вернемся к боям. Что-то твой голос не слышно, Друг наш, походный баян!

– Одним словом, товарищ капитан, вторая эскадрилья спланировала операцию под кодовым названием «Баянист», – пояснил Лобанов.

– Ну-ну, – заинтересовался я, поскольку питал особое пристрастие к музыке.

У соседей-артиллеристов на зависть летчикам был превосходный баянист. Мы неоднократно в шутливой форме предупреждали соседей, что если они нам не уступят Колю-баяниста, мы выкрадем его вместе с инструментом. Но те только посмеивались, будучи уверены, что Коля не поддастся на уговоры летчиков.

– Уговорили мы его, товарищ капитан! – жарко рассказывал Кузнецов. – Согласен! Прибудет на аэродром перед самым вылетом.

– Мы уже решили: полетит он с баяном в кабине моего стрелка, – сообщил Лобанов.

– Командир эскадрильи лейтенант Горев знает об этом?

– Мы вначале хотим заручиться вашей поддержкой, – признался Кузнецов.

– Командир согласится. Это же баянист! – Дабы подкрепить свои слова, Леня даже кулаком потряс в воздухе. И снова продекламировал:

На зависть всем соседям Будет баянист в полку!

И я утвердил план операции. Выговор за нее – не самое тяжкое наказание, зато будет баянист в полку!

– Спасибо, Василий Васильевич! – с чувством поблагодарили летчики и лихо взяли под козырек. – Мы знали, что вы поддержите вторую эскадрилью!

Все было сделано, как задумано. Правда, в последнюю минуту «операция» чуть-чуть не сорвалась. Каким-то образом об отлете Коли-баяниста проведала его знакомая. Она выскочила прямо на взлетную полосу и увидела у самолета своего Колю. Какие только слова не обрушила она на голову парня, грозила ему трибуналом, укоряла в измене! Но баянист улетал не к другой женщине, а на фронт, и поэтому проявил стойкость в принятом решений. Взвилась зеленая ракета – и мы улетели. Однако неожиданный визит изрядно подпортил настроение. После посадки в Орле Кузнецов подошел ко мне:

– Растрезвонит эта чертова баба раньше времени…

– Как баянист перенес перелет? – спросил я подошедшего Лобанова.

– Хорошо! Говорит, будет учиться на воздушного стрелка. За игру на баяне, мол, даже медали не дадут. А здесь можно заработать орден.

Пока шла заправка машин горючим (на аэродроме собралось полка три), мы решили блеснуть «трофеем». Баянист, несмотря на первый в жизни полет, проявил все свое искусство. Как он играл! И фронтовую «Землянку», и русскую «Барыню», и украинскую «Рэвэ та стогнэ Днипр широкий» и другие народные песни! Одним словом, все были в восторге. И сам подполковник Смыков горделиво поводил глазами перед командиром соседнего штурмового полка: вот, мол, какое у меня богатство!

Однако торжествовали мы недолго. Не успели сесть на фронтовой аэродром, как последовал грозный приказ возвратить баяниста. За ним специально прилетел майор-артиллерист. Парня грозились отдать под суд. Но, видать, решили, что от этого артиллеристы только проиграют. Позже до нас донесся слух, что Коля отделался лишь гауптвахтой. А мы только почесали затылки: так блестяще начавшаяся операция не удалась. А вскоре об этом курьезном случае пришлось забыть. В истории полка открывалась новая боевая страница.