Игорь Болгарин - Расстрельное время Страница 48

И тут снова вскочил горячий Голиков, закричал:

— А может, прекратим войну? Предупредим товарища Фрунзе, шо если не буде до завтрашнего дня пидпысан четвертый пункт, мы вертаемся до дому, в Гуляйполе!

— Ты шо ж, Левка, войну советской власти объявляешь? — насмешливо спросил Каретников.

— Не! Пока шо только цей, як його… ультимат!

— Раньше надо было про цэ думать, Левочка! А сейчас уже мы будем свою автономию, як милостыню, у советской власти просить. Поздно спохватились.

— Потому я и предлагаю ультимат! — стоял на своем Голиков.

— Не! Пойдем с советской властью дальше, до самого конца. Если есть у большевиков совесть, якось отзовутся на нашу просьбу, — и сказал, как припечатал: — Завтра утром вырушаем. Сперва на Джанкой, а потом на Айбар, Саки и до Евпатории. Кончится война, легшее будет торговаться.

На этом совещание закончилось.

Когда они с Каретниковым остались одни, Кольцов сказал:

— Я, Семен Никитович, пришел попрощаться. Кончилась у тебя моя служба. Отзывают.

— А я думав, ты с нами до конца, до самого Черного моря.

— Сами дойдете.

— Честно тебе напоследок скажу: не понравился ты мне поначалу. Даже не ты, а твое комиссарское звание, — откровенно сказал Каретников. — Шо такое комиссар? Я так думав, это шо-то вроде надзирателя в тюрьме: за всем следить, про всё начальству докладать. А ты не такой. Ты — совестливый, честный.

— С чего ты так решил? — улыбнулся Кольцов.

— Не только я. Сам Нестор Иванович посоветовав тебе до нас попросить. Ты ему понравился. А потом и я до тебе душой потянувся. Особенно, когда мы в Сиваши тонулы. Я боявся, вред от тебе буде, а оказалось, сплошна польза. Спасибо тоби.

— И вам всем спасибо! — И, пожимая руку Каретникову, Кольцов добавил: — Не навсегда прощаемся. Крым маленький. Ещё встретимся.

Кольцов понял: самое время уходить. Он растрогался, к горлу подкатился предательский ком. Он шагнул к порогу.

Но Каретников задержал его.

— Я знаю, вы, большевики, в Бога не верите, — торопливо сказал он и, сунув руку за ворот рубахи, потянул оттуда цепочку, стал снимать её через голову. — Хочу на память… шоб вспоминав…

— Но ты же сам сказал, что я в Бога не верю.

— Не то! — торопливо сказал он. — Не то!

В его руках оказалась цепочка, на которой, припаянная, покачивалась винтовочная пуля.

— Она должна була убить мене, а смилостивилась. В шапке запуталась. А тетка Христина — гадалка у нас в Гуляйполе — сказала: «Ты всегда носи её на себе. Она смерть от пули будет од тебе одвертать». И правда, три раза опосля в мене стреляли. Один раз — с пяти шагов, в упор. И мимо! — Каретников протянул свой амулет Кольцову. — Прими на память. Пускай она тебе храныть. А я всегда буду тебе помныть.

Каретников помог одеть Кольцову через голову цепочку с «заговоренной» пулей. Они обнялись.

Кольцов торопливо вышел.

Глава шестая

К Сивашу они подъехали верхом. Молодой махновец проводил его к самому берегу, и на трех конях вернулся обратно, в Юшунь.

Лодку они с Бушкиным нашли на том самом месте, где её всегда оставлял Мишка Черниговский — последний от него привет. Видно было, ею пользовались, но каждый раз оставляли на берегу Сиваша, на привычном для Кольцова месте.

В сумерках они переправились через Сиваш и вскоре уже были в Строгановке. Отыскали дом, где квартировал Гольдман. И вскоре уже сидели в тепле за столом, во главе которого восседал Исаак Абрамович. В доме было уютно. И что-то тихо шептал самовар.

Обменялись новостями. Одна из них очень заинтересовала Кольцова.

— Помнишь, ты меня про того вихлявого снабженца спрашивал?

— Жихарев, что ли? — напомнил Кольцов.

— Он самый. Представляешь, два продовольственных склада в Каховке поджег.

— Случайно, что ли? — не понял Кольцов.

— Матёрым врагом оказался. Его свои же разоблачили. А он, тертый калач, всех их вокруг пальца обвел — и сбежал.

— Куда?

— Известно, куда. К своим, к белякам. А я, Паша, всё думаю: мы с ним разговоры разговаривали, один хлеб с ним ели. И — никаких подозрений, ничего сердце не подсказало.

— Я уже у тебя это спрашивал. Хоть теперь скажи мне, пожалуйста, любезнейший мой друг Гольдман, не Жихарев ли помог тебе тогда достать тачанку для нашей поездки?

— Нет, не он! — напрягая память, как-то поскучнел Гольдман, но спустя короткое время облегченно вздохнул. — Нет.

Потом они пили морковный чай, продолжали разговаривать о разном. Гольдман был непривычно задумчив. И наконец сказал:

— Знаешь, Паша! Я ведь эту проклятую тачанку тогда действительно у снабженцев выпросил. С этим, Жихаревым, я, помнится, разговаривал, это точно. Но не о тебе и не о твоей поездке. Но он там вертелся, это точно.

Так начала приоткрываться одна увлекательная история, конца которой пока ещё не было видно.

Генерал Кутепов, находившийся на станции Сарабуз, спустя час сообщил по телефону Врангелю, что корпус Барбовича почти полностью уничтожен. Станция Юшунь в руках большевиков. Не входя в соприкосновение с противником, части дроздовской дивизии, остатки конного корпуса Барбовича и Донской корпус продолжают отступление. Подразделения Первого армейского корпуса сосредоточились у села Букулчак.

— Жду ваших дальнейших распоряжений, — заканчивая разговор, сказал Кутепов.

С трубкой у уха он ждал ответа главнокомандующего. Но трубка молчала.

Как ни готовился Врангель к этому известию, все же оно сразило его. Надеяться больше было не на что.

Трубка продолжала молчать пять минут. Десять. Кутепов положил её на аппарат и покинул вагон связистов.

Лишь к вечеру связисты разыскали Кутепова и передали ему приказ, который следовало исполнять незамедлительно.

Всем войскам, оторвавшимся от преследования противника, предлагалось направляться в порты на погрузку.

Первому и Второму армейским корпусам предписывалось следовать в Евпаторию и Севастополь. Остаткам конного корпуса Барбовича надлежало двигаться в Ялту. Кубанцев генерала Фостикова ждали для погрузки в Феодосии. Донской корпус генерала Абрамова и Тереко-Астраханская бригада направлялись в Керчь.

Для ускорения передвижения пехоту было приказано посадить на подводы. Коннице надлежало прикрывать отходы.

Утром Кольцова принял Менжинский. Поздоровался. Поздравил с возвращением, сказал подобающие в таких случаях слова и от имени командующего Южфронтом поблагодарил его с успешным завершением работы в Повстанческой армии.

— Да какая это работа! Скучная и неинтересная, — сказал Кольцов.

— Вам, Павел Андреевич, просто очень повезло, — возразил Менжинский. — Неожиданно, я подчеркиваю это, махновцы повели себя строго в рамках Старобельского соглашения. Отношу это за счет того, что с ними не было Нестора Махно, этого взрывного запала. Натерпелись бы, поверьте. Скучно, уверяю, вам бы не было.

— У них есть определенные претензии. И довольно серьезные, — вспомнил Кольцов свое прощание с махновцами. — К примеру, почему из Старобельского соглашения вдруг исчез четвертый пункт — о самоуправлении?

— Лев Давыдович посчитал его неуместным. Они хотят жить по своим экономическим и политическим законам. Но советская власть слишком молода, и расшатать ее всяческим инакомыслием пока довольно легко. Тут я целиком на стороне Троцкого.

— Но они рассчитывают на концессию Крыма. И только в Крыму и нигде больше они хотят установить свои законы, не вступающими в конфликт с нашими, — наступал Кольцов.

— Не будем об этом, — миролюбиво попросил Менжинский. — Закончится война, и эти вопросы будут решать на самом высоком уровне. Присаживайтесь.

И когда Кольцов уселся, Менжинский сказал:

— Сейчас вам предстоит куда более интересная работа, — он взял со стола листок, положил его перед Кольцовым: — Прочтите. Телеграмма Фрунзе.

Кольцов склонился над бумагой:

«По приказу главнокомандующего все войска Русской армии на юге России и гражданское население, желающее покинуть Крым вместе с войсками, могут уезжать. Я дал указание всем судам, находящимся под моей властью…».

Кольцов оторвал глаза от бумаги, спросил:

— Кто этот могущественный судовладелец?

— Французский адмирал Дюмениль. Полный его титул? Командующий средиземноморской эскадрой, командующий морской дивизией Леванта…

— Достаточно.

— Читайте дальше. Это, по сути, ультиматум

Кольцов продолжил читать:

«Я дал указание… оказать помощь в эвакуации и предлагаю Вам дать немедленный приказ вашим войскам, чтобы они не мешали вооруженной силой проведению погрузки на суда. Я сам не имею никакого намерения разрушать какое бы то ни было русское заведение, однако, информирую вас, что если хотя бы один из моих кораблей подвергнется нападению, я оставляю за собой право использовать репрессивные меры и подвергнуть бомбардировке либо Севастополь, либо другой населенный пункт на Черном море».