Александр Чуксин - Однополчане Страница 48

— В воздухе лучше нужно стрелять.

— Ну да, там скорость — дух захватывает, не успеешь повернуться, а цели нет.

— Поэтому-то и надо сперва научиться отлично стрелять на земле по движущимся целям и только тогда подниматься в воздух. Вот смотрите, — подвел Колосков воздушного стрелка-радиста к прицелу, — так вписывается цель в кольцо подвижной сетки прицела во время преследования. Для того чтобы это запомнить, думаю, особенно больших знаний не требуется.

— Товарищ майор, завтра наши тренируются в воздухе, а как же будет со мной? — спросил Цимбал.

— Пока не отработаете хорошо все упражнения в тире, в воздух не подниметесь.

Командир эскадрильи объявил перерыв и пошел на аэродром.

— Эх, Цимбал, Цимбал, много говорите, а мало делаете, — покачал головой штурман Снегов. — Лучше бы присматривались хорошенько да учились у других. Поймите, мы первые в части осваиваем стрельбы и бомбометание с реактивных самолетов. На нашем пути много трудностей, мы их должны преодолеть. А вы…

— Честное комсомольское слово, стараюсь. Но у них вон пули, как по струнке, в мишень летят, а у меня… Эх, золотые мои. Как хочется показать, на что способен и Цимбал, — Он сорвал с головы пилотку и бросил на землю. — Добьюсь! Верьте мне!

После обеда летчики стреляли на полигоне по наземным целям.

Колосков отстрелялся первым и, запросив по радио результаты стрельб, приземлился.

Собрав свой летный состав возле самолета, он рассказал, как лучше заходить на цель. Убедившись, что летчики поняли его, скомандовал:

— По самолетам!

Когда шли к машинам, старший лейтенант Снегов сказал между прочим:

— Вы заметили, как мы посадили самолет? Классно! Две посадки в одно и то же место.

— Вы-то тут при чем, товарищ штурман? — спросил Гордеев.

— Как при чем? — воскликнул Снегов. — Да ведь штурман — правая рука командира. Попробуйте-ка вы так посадить самолет.

— Самолет сажает летчик, а не вы. А что касается меня, то одна в одну притру и без штурмана.

— Гордеев, да вы хвастун, — полушутя бросил Снегов, — одного желания мало, товарищ Миша.

— Я берусь сегодняшние три посадки сделать в одну точку, — слегка вспыхнув, проговорил Гордеев.

Летчики и штурманы с интересом смотрели на штурмана эскадрильи; что же он ответит молодому пилоту?

— Хорошо, давайте поспорим. Не выйдет у вас.

— Проспорите, товарищ старший лейтенант, — Гордеев протянул Снегову руку. Глаза его по-мальчишески озорно заблестели. Молодой летчик был уверен в себе. В училище он лучше всех курсантов освоил новый тип самолета.

— По рукам!

— Хорошо, товарищ лейтенант, если две первые посадки и расчеты будут одинаковые, отдаю вам свои штурманские часы. Но… Проспорите — тут же сбреете свои усы.

Бомбардировщики первой эскадрильи выруливали на старт и оттуда улетали в зону стрельб. Дошла очередь и до лейтенанта Гордеева. Руководитель разрешил полет.

— Взлетел отлично, — следя за самолетом, сказал Исаев. — Снегов, готовь часы.

— Это мы еще посмотрим.

Во втором полете Гордеев дальше обычного сделал четвертый разворот, усложнив этим расчет и посадку. Самолет приземлился основными колесами на краю посадочных знаков. Посадка получила высокую оценку. Многие позавидовали мастерству летчика, и все же второй расчет резко отличался от первого. Гордеев зарулил самолет на стоянку и неохотно пошел к товарищам. Второй раз в летной практике он не рассчитал своих сил.

Еще в училище как-то Гордеев сел с большим перелетом. Его инструктор, который любил говорить: «Сажать самолет надо так, чтобы червяка на посадке видно было», спросил его, почему сел с перелетом. Гордеев набрался смелости и сказал: «Червяк уполз вперед, вот я и сел дальше». Инструктор рассмеялся, тем дело и кончилось. А теперь опять сорвался…

Пряхин похлопал Гордеева по плечу.

— Не горюй, Снегов пошутил. А ошибка ваша в том, что после четвертого разворота надо было уйти на второй круг, не торопиться с посадкой. Летали вы хорошо и сможете летать отлично.

Лейтенант повеселел и поднял голову.

— Нехорошо получилось, товарищ гвардии подполковник. Теперь подумают, я хвастун.

— Никто не думает.

— Давайте разойдемся на мирных началах, — обращаясь к Снегову, попробовал отшутиться Гордеев.

— Э, нет, у нас не положено слово на ветер бросать.

— Честное слово, товарищ гвардии старший лейтенант, после отпуска сбрею красу свою.

— Нет, ждать я не согласен. Может, ножнички и зеркальце нужны? — Снегов полез в боковой карман летной куртки.

— Нет, спасибо, — Гордеев достал свои маленькие ножнички.

— Ладно, лейтенант, на первый раз прощаю. Один ноль в мою пользу, — засмеялся Снегов и отошел.

— Нет уж, благодарю, в долгу не люблю оставаться, — Гордеев решительно щелкнул ножничками.

Кто-то громко вздохнул и с сожалением бросил:

— Я их породил, я их…

— Что вы делаете! — воскликнул Снегов и схватил лейтенанта за локоть. — Вот упрямец!

После выполнения задания на самолете ПО-2 Пылаев прилетел на полигон за Кочубеем, который руководил здесь стрельбами. Не выключая мотор, Пылаев вылез из кабины.

— Чем порадуете, товарищ штурман?

— Своя рука — владыка, кому сколько захочу, столько и отмечу, — шутливо ответил Кочубей.

— А точнее?

— Лучше всех стреляли летчики эскадрильи Колоскова. Сам он поразил цель отлично. У остальных по восемь и десять попаданий. Общая оценка эскадрильи — отлично.

— У нас как? — нетерпеливо переспросил Пылаев.

— Да так себе. Четверо выполнили на хорошо, три — на посредственно. Командир второго звена стрелял отлично.

— Для нас и это неплохо. А я как выполнил упражнение?

— Хорошо. И все же Яков намного нас обскакал, — заметил Кочубей.

— Куда нам за Яковом. Они стреляли с реактивных. Самолет при пикировании устойчив. Вот скоро переучимся, тогда покажем класс. А сейчас, как говорится, выше головы не прыгнешь.

— Знаешь, командир, поговорка эта уже устарела. Сейчас повыше головы прыгают.

— Ладно, ладно, остряк-самоучка. Ты лучше скажи, пойдешь сегодня вечером на лекцию?

— А как же, надо Колоскова послушать.

— Ну вот, там и встретимся, садись в переднюю кабину, полетим.

Самолет зарулил на стоянку. На аэродроме, кроме механика, никого уже не было. Пылаев со стоянки пошел в эскадрилью Колоскова, столкнулся с ним в коридоре.

— Перед лекцией думаю забежать домой, закусить, — сказал Яков.

— Разве ты не пойдешь в столовую? — спросил Пылаев.

— Нет. Дома жена ждет.

— А я за тобой зашел. Думал вместе поужинать. Сегодня Лида с сыном уехала в город за покупками. А здесь… — он замолчал.

В открытые окна донесся со стороны гор жалобный вой шакала, и в ту же минуту откликнулось еще несколько голосов.

— Начинается симфония. Ну и местечко.

— Не унывай, Василий. Построим здесь такой городок, залюбуешься. Уже в этом году будет семь стационарных домиков, в следующем — еще сорок. Организуем регулярное автобусное сообщение с городом. Заживем, в общем, не хуже других.

Пылаев свернул в сторону кирпичного здания, где разместилась столовая летного состава. Колосков зашагал домой. Дома его ждала Таня. Она стояла у окна, пристально всматриваясь в горы, постепенно тающие в вечерней синеве.

— О чем задумалась, Танюша? — ласково спросил с порога Яков. Он подошел к жене и обнял ее за плечи. Она улыбнулась.

— Смотрю на эти горы да крик шакалов слушаю. Ехала к тебе с радостью, и вот уже полмесяца, а не могу привыкнуть.

— Конечно, здесь не Харьков!

Тане почудилась в словах мужа насмешка, и она, обидевшись, отошла и молча начала накрывать на стол, Не замечая настроения жены, Яков продолжал:

— Ничего, Таня, машину купим, я уже записался на очередь. До города дорога хорошая, часа два езды.

Таня взяла с плитки кастрюлю с варениками и поставила на стол.

— Как хочешь, Яша, а мне очень трудно. Нельзя так жить.

— Почему нельзя? Ты же знала, когда выходила замуж: я военный летчик, куда пошлют, туда и поедем.

— Вот и плохо, Яша, то, что некоторые начальники не думают о судьбе человека. Для них главное — летное поле. Приедет какой-нибудь головотяп, посмотрит: земля ровная, летать можно, поставит кол и прикажет — отныне быть здесь энской части. А кроме солдат и офицеров, есть еще семьи, дети, и о них надо думать.

Яков не ответил жене, лишь искоса посмотрел в ее сторону.

— Разве ты не заслужил лучшей жизни? — продолжала Таня, присаживаясь к столу. — Пора бы уж о себе, о семье своей подумать.

— И это говоришь ты?.. — раздраженно проговорил Яков.

С грохотом отодвинув стул, Таня подбежала к тумбочке и, взяв диплом об окончании института, бросила его на стол.