Ежи Путрамент - Сентябрь Страница 48

После полудня приехал советник из Берлина. Бурде не сразу удалось узнать, как обстоят дела. Бек держал своего заместителя при себе, не позволяя ему отлучаться ни на минуту. Наверно, что-нибудь пронюхал своим длинным носом. Впрочем, советник ничего нового не сообщил. О предложении вести переговоры по-прежнему было известно через посредничество Лондона и Парижа. Единственной новостью было только то, что в половине седьмого вечера Липский должен был быть у Риббентропа.

— Сделайте божескую милость! — Бурда схватил Шембека за плечи. — Телеграфируйте ему, чтобы соглашался, соглашался в принципе! И не только на переговоры, но и на уступки. Не торгуйтесь, как перекупщики! Нам осталось только соглашаться и уступать. И чем быстрее мы это сделаем, тем лучше!

Шембек смотрел на него, не совсем понимая, о чем тот говорит. Он клялся, что Бек смягчился и Готов на капитуляцию.

Наступил теплый, тихий вечер. Столица не зажигала света. Скверы и бульвары казались похожими на лес, и весь город приобрел уютный облик старинной шляхетской усадьбы. Неуютно было только людям. Словно зная во много раз больше, чем руководители этой страны, что их ждет, люди нервно суетились, закупали продукты, наполняли водой ванны, писали завещания.

Бурда минут пять глядел из окна на беспокойно оживленную улицу и снова был близок к безысходному отчаянию.

После девяти вечера ему принесли запись передачи берлинского радио. В официальном гитлеровском коммюнике сообщалось, что польская сторона не приняла ультимативных требований Германии. Это было похоже на конец. Бурда попытался выяснить, кто имел наглость отклонить ультиматум. На Вежбовой клялись, что впервые об этом слышат. Может быть, в записи передачи что-нибудь перепутано. Но сообщали, что передача принята и проверена дважды. Что это могло означать? Одни говорили, что их ультиматум отклонен. Другие — что вообще никакого ультиматума не получали. Бек, снова интрига Бека.

Бурда поехал на Вежбовую. У Шембека дрожали руки. С минуты на минуту ожидал он телеграмму от Дипского. Шембек еще раз отрицательно покачал головой: нет, никакого ультиматума он не получал. Только в половине одиннадцатого пришла короткая телеграмма из Берлина: «Беседа продолжалась несколько минут, он спросил меня, имею ли я полномочия для ведения переговоров. На мой отрицательный ответ спросил снова, знаю ли я, что в ответ на британское предложение канцлер согласился вести переговоры с польским правительством и что полномочного представителя этого правительства ожидали в Берлине тридцатого. Я ответил, что узнал об этом только окольным путем. Риббентроп еще раз выразил надежду на то, что у меня есть полномочия для ведения переговоров, после чего, встал, пообещав доложить канцлеру о моем визите».

Они тоже встали и как-то машинально уставились друг на друга.

— Конец, — сказал Бурда.

— Но почему же! — тонко и пронзительно крикнул Шембек, как смертельно раненный заяц. — Ведь никаких угроз! Никаких обещаний! Собирается только доложить канцлеру!

Раздался звонок: это Бек вызывал к себе Шембека. Тот сгреб под мышку со стола все бумаги и побежал. Бурда, хотя его и не приглашали, пошел за ним. Ему уже нечего было скрывать, нечего выигрывать и нечего проигрывать.

Посредине огромной комнаты стоял Бек. Он весь сгорбился, у него было старое, изможденное лицо, и он кашлял. Бурду встретил без удивления, только где-то в уголке губ таилась презрительная ирония.

— А, явился наместник трона, — приветствовал он Бурду, не протягивая руки. — Ну как, утомился? Я думаю, столько беготни…

Бурда сделал два шага ему навстречу и остановился. В эту минуту он уже не помнил о том, что недавно так безошибочно разгадал бековские планы, помнил только прозвучавший минуту назад заячий вопль Шембека.

— В посольство! Сейчас же в посольство! — закричал Бурда, сжимая кулаки. — Разыщите, кто там еще есть… Скажите, что все условия, перечисленные по радио…

Бек только скривился, а Шембек испуганно пояснил: с Берлином нет связи.

— Берлин сам отсоединился, — добавил Бек, — чтобы кто-нибудь случайно не успел сообщить о нашей капитуляции.

Глаза у Бурды загорелись мрачным огнем. Он смотрел Беку в лицо и с минуту ждал, пока кипевшая в груди ненависть не созреет и не превратится в слова. Бек выдержал этот взгляд. Зато Шембек беспокойно завертелся, что-то пискнул и, пугливо озираясь, выбежал из кабинета.

— Как ты мог! — Бурда сделал еще шаг вперед. — Так обмануть нас! Как ты можешь… смотреть мне в глаза…

Бек пожал плечами и бросил, не глядя на него:

— Столько тебя учил. Государственный деятель…

— …всегда одинок! — закончил Бурда. — Знаю. Помню. И про «народ дураков» тоже помню…

— И среди этого народа ты не исключение. Выучил только эти два правила, а что из них следует — это уже выше твоего понимания.

— Что, что, хотел бы я знать?! — Бурда снова подскочил к Беку. — Учи, продолжай учить меня дальше! Учи, как брехней и обманом держать за морду самых близких, самых преданных!..

— Ого, с этой преданностью, дорогой мой, ты прав! Но не в этом дело. Чего ты сейчас с ума сходишь? Бесишься, что я с мая сопротивлялся Гитлеру? Нужно было покориться его воле? А откуда ты знаешь, — неожиданно крикнул он, наклонившись к самому лицу Бурды, — какова была его воля?

Ошеломленный, ничего не понимая, Бурда попятился. Буравя его пронизывающим взглядом, Бек наступал:

— Эх ты, простофиля! Бегал, нашептывал, старался очернить меня перед подчиненными! И все за моей спиной, за моей спиной! Пытался завербовать заграничных дипломатов ничуть не умнее себя. Да если бы я захотел, я бы мог тебя в тюрьме сгноить за государственную измену! И все для чего? Для того, чтобы отдаться Гитлеру, пусть, мол, приходит, пусть берет, что захочет: автостраду, Поморье, Силезию! Нужна ему твоя автострада, дурак ты этакий! Без нее он пропадет, что ли?

— А что, — бормотал Бурда, — что же тогда?

— Научись быть скромным! Если уж родился в этой ничтожной стране, так будь хоть скромным и делай то, что под силу этой стране! Может, ее хватит только на растопку… Не лезь со своими лакейскими услугами, пока тебя не вызвали. Научись по крайней мере хоть этому! Понял?

Но Бурда не понимал. Он чувствовал себя побитым, уничтоженным и смешным, как ученик первого класса, которого отчитали старшие.

— Я тебе не позволю ставить палки в колеса! — еще раз крикнул Бек и даже помахал кулаком. — Ступай и делай то, что тебе приказано, — и не лезь, а то… А язык держи за зубами! Крепко держи! Понял?

— Слушаюсь! — вырвалось у Бурды. Он повернулся и, пошатываясь, как пьяный, побрел к двери, пробормотав на прощание: — Значит, все кончено…

Бек посмотрел на него, отвернулся и закашлялся. Щеки у него тряслись, огромный нос покраснел. И, вытянув палец, не то угрожая, не то приказывая закрыть дверь, он долго кашлял.

Окончательно убитый этим жестом, Бурда вышел. Город был затемнен. Машина буквально ощупью пробиралась эти несколько шагов до президиума. Славоя не было. В затемненных душных залах, как тени, бродили директора, советники, референты. Какие-то двое старших по чину пристали к нему, настойчиво домогаясь какой-то инструкции. Он грубо оборвал их:

— Декрет о гражданском комиссаре готов? Ну, так чего они тут болтаются? Назначить дежурных, а остальные — спать.

Не совсем еще ясно понимая зачем, заехал к себе. Хасько сидел в кресле у дверей кабинета, откинувшись на спинку, и храпел. Было около часу. Разбудил Хасько и спросил, какие новости.

Как это ни странно, новостей не было. Только из Главной инспекции вооруженных сил прибыло… распоряжение. Хасько удивительно быстро очнулся и сказал своим сладеньким голосом, краем глаза наблюдая за Бурдой — дошло ли:

— Слушаюсь, пан министр! Прибыло распоряжение, чтобы все коммюнике перед публикацией давали… на проверку. В смысле военной тайны…

Бурда смотрел на него, отлично понимая, что имеет в виду эта прилизанная голова. Странно, что он не почувствовал никакой обиды от нового доказательства вмешательства Ромбича в его дела. Хасько протянул разочарованно:

— Разумеется, пан министр, я принял это к сведению. Что мы сейчас можем сказать? Теперь слово за армией…

Бурде хотелось было дать щелчок по этому хитроватому носу. Но уж очень детскими показались ему сейчас интриги Хасько. И он только зевнул. От усталости подгибались ноги, но Бурда не сел, не сел потому, что чувствовал, что тогда уже не встанет.

— Слушайте, Хасько, — сказал он с усилием. — Я устал и поеду спать. Вы останетесь дежурить. Если будет что-нибудь важное, позвоните, понятно? А в общем, улаживайте все сами. Только если что-нибудь очень важное — звоните. Важное, понимаете? Действительно важное.

— Понимаю, — сказал Хасько. — Если, скажем, премьер или кто-нибудь из министров…