Иван Чигринов - Свои и чужие Страница 49

Никто нарочно не подстраивал, но случилось так, что в овине с Ганной остался Андрей: Масей с отцом вернулись ночевать домой, чем весьма утешили Марфу. С того вечера коваль больше и не приходил к Зазыбам, даже нехитрые вещи не забрал — Марфа сама отнесла на новое местожительство, сказав: «Счастье в дом, а дьявол вон».

Между тем за полторы недели, которые прожил Андрей Марухин у Зазыб, хозяин успел коротко с ним сойтись. По душам говорили они один на один обо всем, что было важно и от чего зависела дальнейшая жизнь и в деревне и за её пределами; заглядывали, конечно, мысленно и дальше Забеседья, все больше туда, где решалась судьба войны. От бывшего танкиста Зазыба впервые узнал, как обороняли наши войска Могилёв. Не то чтобы впервые. Газеты про оборону Могилёва уже сообщали. Но масштаб обороны, её героизм поразили Зазыбу только теперь, когда рассказал о ней сам участник. Боевые части 61-го стрелкового корпуса тогда занимали позиции вдоль Днепра от Орши до деревни Дашковка, что находится слева от Могилёва, в нескольких километрах от него. Сам Могилёв обороняли 172-я стрелковая дивизия и 394-й полк 110-й дивизии, которая основными своими силами была расположена между деревней Мосток и городом Шклов. Активное участие в обороне принимали народные ополченцы. Без достаточного количества танков, без надлежащего авиационного прикрытия сверху, без долговременных оборонительных сооружений, в условиях полного окружения защитники Могилёва почти целый месяц выдерживали массированный штурм танков и мотомеханизированных соединений врага. А вообще — оборону Могилёва можно было бы поделить на три периода. Первый — когда бои на далёких подступах к городу, начиная от Березины, вели только разведывательные и передовые отряды 61-го корпуса. Затем, с 9 по 16 июля, началась настоящая оборона, уже на окраинах города и в двух направлениях от него. Третий этап тянулся с 16 по 27 июля, когда войска, обороняющие город, дрались в окружении. Андрей Марухин прошёл через все эти этапы. Танковая рота, в которой он воевал, выгрузилась из эшелона вместе с частями корпуса в конце июня на железнодорожной станции Луполово и замаскировалась неподалёку среди высоченных сосен. Оттуда в бинокль хорошо виден был город — большой вал за Днепром, и на нем белые стены древних зданий и красивая ратуша рядом с православными соборами. В те дни ещё не поступил в войска приказ Сталина: «Могилёв сделать Мадридом», — но все, начиная от командира корпуса и кончая рядовым солдатом, понимали, что днепровский рубеж должен стать преградой для врага, который к тому времени уже приближался к Смоленску по Московскому шоссе. Политруки в своих беседах с красноармейцами вспоминали историю — битву под Головчином, которую генералы Петра I дали шведскому королю Карлу XII в 1708 году; а также битву под Салтановкой в 1812 году, когда корпус генерала Раевского заставил отступить войска наполеоновского маршала Даву…

Тем временем с запада уже доносилась канонада. Могилёв каждый день бомбили немецкие самолёты. Корпусная эскадрилья, которая перебазировалась на местный аэродром тоже в конце июня, не могла в одиночку справиться с ними, поэтому город с воздуха был незащищен, когда танки Гудериана оказались в районе Белыничей и Круглого.

Никто не знал в точности, что происходит на той стороне Днепра, в ста километрах к западу от Могилёва. Ходили слухи, будто уже сдан Бобруйск. Наконец через Могилёв начали отступать тыловые части 20-й и 13-й армий. В Луполове их увидели утром, а к вечеру танковая рота получила приказ выделить для передовых отрядов по несколько боевых машин и двигаться навстречу врагу. Экипажу, в который входил Андрей, выпало задание поддерживать передовой отряд в составе стрелковой роты. В столкновение с врагом отряд вошёл за Друтью, возле местечка Шепелевичи, что на реке Вабич. Хотя бойцы все время и искали противника, однако встреться с ним здесь, далеко от шоссе Могилёв — Минск, считай, в глухом углу, было неожиданностью. Боя тогда не случилось, потому что немцы не приняли его, отступили за Круглое. Зато на другой день, уже возле деревни Ухвала, что на реке Можа, пролилась кровь с той и с другой стороны. Немцы приметили отряд с самолёта-корректировщика, а встретили его на старой плотине, открыв огонь из двух пушек сперва по танку, потом по пехоте. Танк был подбит сразу, но не уничтожен, из него можно было стрелять, и наводчик уже третьим снарядом угодил в первую вражескую пушку за плотиной. Другую пушку заставили замолчать при помощи гранат стрелки, которые в едином порыве бросились было в атаку и — отступили, потому что их встретил сильный пулемётный огонь. Вместе с пехотинцами в тот день отошли от Ухвалы и танкисты с подбитого танка — механик-водитель, то есть Андрей Марухин, наводчик Семён Кулешов и командир танка Федор Сивцов. Позже, уже в боях за Могилёв, оба они — и Сивцов, и Кулешов — погибли, как говорится, в пешем строю, а Андрею Марухину ещё раз выпало сесть за рычаги танка, когда немцы начали прорыв па стыке 172-й дивизии 61-го корпуса и 187-й дивизии 45-го корпуса. Но и в этот раз недолго ему довелось повоевать: вражеским снарядом заклинило башню.

Отступал за Днепр Андрей Марухин вместе с бойцами 187-й дивизии, но на шоссе Могилёв — Гомель вскоре наткнулся на своих: тут, с юго-востока, обороняли город батальоны 747-го стрелкового полка. Собственно, позиции этого полка доходили отсюда до самого Луполова. Понятно, что Андрею захотелось добраться до того леса, на окраине пригорода, где стояла в конце июня их танковая рота. Но о ней там уже никто не знал, и Андрею ничего больше не оставалось, как снова сделаться пехотинцем. Из штаба полка, куда он вернулся было за подмогой, его направили во 2-й батальон, которым командовал старший лейтенант Сибиряков. С этим батальоном бывший танкист и делил судьбу до конца Могилевской обороны…

Зазыба тоже много чего рассказал Марухину. Не утаил даже, что встречался в Гонче с секретарём подпольного райкома Манько. «А теперь вот наново все надо начинать, — пожаловался он. — Казалось, дело уже совсем налаживалось, не хватало только в самом деле взяться за оружие, а тут это несчастье — аресты в Мошевой!…»

Андрей вполне доверился Зазыбе, сам заводил откровенные разговоры, пока однажды не спросил в лоб: «Ну, а на кого в Веремейках можно рассчитывать, если дело действительно дойдёт до дела?» — «Перво-наперво надо отыскать нашего председателя колхоза Чубаря, хотя, насколько мне известно, он куда-то скрылся». — «Ну, а ещё на кого?» Пришлось Зазыбе развести в ответ руками: «Сам видишь, какие у нас мужики!… Двое здоровых на всю деревню осталось, дак и те… один полицейский, другой — староста. Но я так думаю, что тут в дело может пойти каждый». — «Нет, Денис Евменович, из ваших мужиков войска не сложишь, сколько ни думай. Это я вам говорю как человек повоевавший. Ваших драниц, хрупчиков, падериных можно будет, конечно, использовать. Но, как говорится, на подсобных работах. А для борьбы надобны настоящие бойцы».

Конечно, Марухин был абсолютно прав, говоря так. Это Зазыба ясно понимал. И, может быть, потому-то Андреевы слова недобро зацепили его за душу, словно не он только что разводил руками и говорил: «Сам видишь, какие у нас мужики!…» Но это был уже чисто веремейковский гонор — мол, нехай мы и вправду сухорукие, нехай мы киловатые, однако все равно, — что ты, человече, понимаешь о нас? «Ну, начинать дело только с нашими мужиками, наверно и вправду, нет смысла, — выждав немного, рассудил Зазыба. — Верней, не начинать, а… я хочу сказать, положиться только на веремейковцев в таком деле не то что нельзя, а просто несерьезно будет. Надо присмотреться к другим деревням, поискать там нужных людей». — «Надеюсь, у вас на примете уже есть такие?» — «Как сказать…— Зазыба задумался, потом стал перечислять: — Уж теперь наверняка можно считать, что Захар Довгаль в Гонче полностью надежный. Недавно разузнали, что в деревне, в пяти километрах отсюда, живет Василь Поцюпа. В НКВД до войны работал. Думаю, на него тоже положиться можно. В Белынковичах осел после плена учитель Мурач. Значит, если хорошенько умом пораскинуть да по-хозяйски подойти, то кое-какую мобилизацию можно провести в округе. В каждой деревне кто-то найдется, от кого пользы можно ждать. Но и от здешних мужиков отмахиваться нельзя. Это неверно говорят, что не каждое лыко в строку. На нашем безрыбье покуда и рак сойдет за щучку. К тому же в военную пору не сразу отличишь — где трудная работа, где — легкая». — «Это так, — почему-то засмеялся Андрей. — В принципе я против ваших ничего не имею. И они на что-нибудь сгодятся. Ну, а оружие? Что об оружии слыхать?» — «Была недавно одна винтовка в деревне, да и ту кто-то испортил, — прищурился Зазыба. — И кто этот затейник, словчил так, чтобы осталось шито-крыто?» — «Было бы желание, — невозмутимо сказал на это Марухин». Через несколько дней Марухин снова подступился к Зазыбе. «Я вот что, надумал, Денис Евменович, — сказал он сразу. — Не настало ли время походить мне по деревням, показать и там мою кузнечную хватку, потому что в Веремейках уже, кажется, не к чему приложить руки, даже материала нужного не найти». — «Дело говоришь, дело», — подхватил, не совсем уверенно, Зазыба. Тогда Марухин сказал еще прямей: «Сами же небось думаете — одной испорченной винтовкой после не оправдаешься?» — «Это так — одной испорченной винтовки не хватит!…» — засмеялся Зазыба, блестя повлажневшими глазами. «Потому я и говорю, надо походить по окрестным деревням, приглядеться да прислушаться к местным жителям. Кроме того, сдается мне, теперь можно встретить и кого-нибудь из бывших солдат. Не один же я из лагеря сумел выбраться. Немало таких случаев было и до меня. Значит, наши где-то тут осели». — «А почему ты говоришь — бывший, бывшие? Вас же от воинской повинности никто не освобождал, а тем более от присяги?» — «Это правда, Денис Евменович, — подумав немного, согласился Марухин. — Никто нас ни от воинского долга, ни от присяги не освобождал. Но странно — за то время, пока я сидел в лагере, а потом у вас здесь, все, что было раньше, почему-то стал вспоминать и даже называть в прошедшем времени — бывший, бывшее… Ну, а теперь вот… Теперь приходится заново ко всему привыкать». — «Одно дело — привыкать, другое — душой принять». — «Ну, пусть так. Как того белынковичского учителя, вашего знакомца, зовут?» — «Мурач. Степан Константинович Мурач». — «Говорите, надежный человек?» — «Во всяком случае, глубоко идейный, это так. Ну, а насчет надежности… Людям вообще всегда надо верить». — «Как сказать, Денис Евменович. Навряд ли вы доверитесь теперь Браво-Животовскому с Романом Семочкиным!» — «Не о них речь, — спокойно возразил Зазыба. — Они — на виду, и все, кто не слепой, видят, что это за птицы. Хотя о Романе Семочкине тоже еще стоит подумать. Я говорю вообще о людях». — «Понятно, — кивнул Марухин. — Но в такие времена люди как раз и делятся на предателей, на тех, кто ни вашим, ни нашим, ну и на верных патриотов, конечно». — «Пусть будет так, — согласился Зазыба. — Не стану отрицать. Но верных все-таки намного больше, чем предателей. Вот они-то и есть по моим понятиям — люди. Даже те, которых ты правильно называешь „ни вашим, ни нашим“. Главное тут все-таки в доверии. Недаром говорится: был ни вашим, ни нашим, а сделался своим. А что выйдет с того, если мы и теперь, когда враг перед нами, будем подозрительно поглядывать друг на друга? От боязни мало приязни. Другое дело, что в условиях вражеской оккупации надо быть ещё осторожней, не обязательно каждый раз вывеску на себя цеплять — мол, глядите, кто я. Взаимности, понимания надо Добиваться другим путём. У нас в кавалерийском полку когда-то комиссар служил. Не очень грамотный человек, однако убеждения имел твёрдые. Так тот говорил — я своих и чужих издали по запаху чую, могу точно сказать, кто белый, а кто красный, кто за Советскую власть, а кто против неё. Придётся и нам теперь чутьё развивать, даже нюх нам понадобится. Конечно, вместе с революционной бдительностью. Ты это запомни, Андрей, раз берёшь на себя такое дело, ходить да глядеть». — «Благодарствую, Денис Евменович, я ваши советы учту. Значит, тотчас же и могу спросить в Белынковичах, где живёт Мурач?» — «Да», — уверенно ответил Зазыба.