Степан Злобин - Пропавшие без вести Страница 49

— Ну что ж, полковник, давайте теперь успех закреплять, — приказал Балашов Чебрецову. — Веди от станции наступление к северу.

Чебрецов прикинул на взгляд обстановку предстоящего боя. Развалины вокзала, конечно, могли послужить опорой для наступающих. Но между вокзалом и городом строения были разбиты и сожжены еще раньше, и лежало довольно большое открытое поле, на котором Трошин мог положить половину своего батальона.

Чебрецов предложил командарму — не лучше ли выждать до темноты?

— Нет, невозможно. Веди наступление, не давай противнику закрепляться, — неумолимо приказал Балашов.

Чебрецов передал на вокзал, Трошину, приказ командарма.

— Плана города нет — так ты в каждое подразделение придай местных жителей или железнодорожных бойцов, кто город знает! — кричал Чебрецов в телефонную трубку. — Без промедления надо фашистов к чертовой матери уничтожить! Получишь поддержку.

Балашов одобрительно кивал головой.

Утихшая было стрельба в районе станции тотчас же возобновилась. Балашов под густым ельником, который хорошо маскировал наблюдательный пункт, стоя в окопчике, видел в бинокль, как начались перебежки бойцов от вокзала к северу, вдоль сгоревшей и разрушенной окраины Вязьмы. Из города их встретили немецкие пулеметы, ударили мины. Было видно, как наступающие красноармейцы падают, но не встают. Наступление угасало.

— Надо им помочь артиллерией. Вызывайте комбата, пусть доложит, — приказал Балашов.

— «Вятка»! «Вятка»! Я «Кама». «Вятка»! Зовите первого! — вызывал связист.

— Трошин у телефона! — отозвался комбат с вокзала. — Засветло не пройти — лупят прицельно, а мы перед ними как на тарелочке. Откуда-то сверху бьют…

— «Откуда-то» ты мне не докладывай, Трошин, — раздраженно сказал Чебрецов. — Что ты, дитятко?! Вызывай огонь, разберись, откуда тебя обижают. Мы заступимся. Ты большую задачу решаешь, да вдруг отказаться! Если боишься, я тебе смену пришлю!.. Ну вот и правильно! Жду доклада!.. А это не обязательно, чтобы ты сам туда лазил. Так лейтенант в двадцать лет на приказ отвечает, а ты уже взрослый!.. Жду!

Две-три минуты спустя от станции вновь начались перебежки к городу, встреченные, как прежде, пулеметным и минометным фашистским огнем.

— Красное кирпичное здание! На втором этаже пулеметы. Белое разбитое — минометы! — сообщили с вокзала спустя минут пять.

— Ориентиры семь и одиннадцать, пристрелка! — передал командир артиллерии.

С тыла ударили выстрелы. Над НП прошумели снаряды.

— Я «Кама», я «Кама», слушаю. Перелет — красное здание тридцать метров, белое здание — перелет пятьдесят, — повторил связист донесение разведки.

Следующий удар артиллерии нанесен был точно.

— «Вятка», «Вятка»! Начинаю артподготовку, за подготовкой броском врывайся на окраины города! — приказывал Чебрецов.

— Тот же прицел. Каждый ориентир батарей, фугасные и бронебойные по четыре снаряда, чтобы пыль пошла! — залихватски скомандовал в телефон артиллерист.

Балашов с досадою на него покосился и подумал, что он неумно рисуется удалью в присутствии командарма.

Снаряды уже шумели над наблюдательным пунктом, врезались в город, рвались в заданном районе. Дым и пыль действительно застилали там все, взметались в воздух земля и обломки строений…

Видно было, как от станции и с дороги вскочило с каждой стороны разом не менее роты бойцов, но навстречу ударил удвоенный минометный огонь немцев, а из улиц города раздался жестокий пулеметный треск. Наступающих резало, будто траву косою, а расстояние между атакующими и городом почти не уменьшилось.

— Какие же ты, к чертям, цели нам дал?! И людей и снаряды зря губишь. Отставить твое наступление! — в бешенстве кричал Чебрецов комбату.

Но уже было видно, как бойцы без приказа, сами, спешат укрыться в развалинах вокзала, возвращаются на исходный рубеж или падают, не добравшись, под взрывами мин и под пулями.

Командарм наблюдал это все с потемневшим лицом, со сдвинутыми бровями, закусив губу от досады и боли…

Новая эскадрилья фашистских транспортных самолетов под обстрелом зениток шла к городу, развернулась и стала сбрасывать парашютистов. Золотистые зонтики парашютов развернулись в свете закатного солнца. Кто-то обстреливал их с севера из пулеметов и из зенитных орудий.

Немыслимо было представить себе, что горсть гитлеровских солдат, которую успели за день перетаскать самолетами, сможет серьезно противостоять десяткам тысяч бойцов, которым немцы пытаются отрезать отход к востоку.

Однако всем стало ясно, что до вечера не добиться успеха.

Балашов был мрачен и молчалив. Неудача попытки проникнуть в город его угнетала. Он не мог понять, как это все случилось. Он считал, что на Вяземском рубеже стоят резервные армии, а они вдруг куда-то исчезли, оставив без войск устроенный укрепленный район. «Как могло высшее командование оставить без войск укрепленный рубеж, не сообщив об этом даже в штабы действующих впереди соединений?! Опять в каком-то звене сказалось наше косное, вековое «авось»! Кто-то кому-то, наверное, приказал передать, а тот понадеялся на другого или передал по телефону, а тот, кто принял, сам был куда-то отозван и не успел передать дальше… Да, четкости нет у нас, четкости!..»

Мысленно Балашов возвратился к одному из разговоров со своим следователем, который настаивал, чтобы он признался, что вел пораженческую агитацию среди слушателей академии.

— Я вел агитацию против русского «авося» и разгильдяйства, за дисциплину и организованность. В чем же мое преступление?! — возмутился Балашов.

— Может быть, не преступление, а ваша личная слабость. Вы поддались пораженческим настроениям и сеете их среди командиров, — обвинял его следователь. — Вы утратили большевистскую бдительность!

— За бдительность борюсь именно я, а вы — против, — возразил Балашов. — Я учу командиров не «верить» в победу, а добиваться ее. Я указываю на слабые места в боевой готовности нашей армии. Вы читали Толстого «Войну и мир»? — вдруг спросил он следователя.

— Литература — это литература, — оборвал тот. — Тогда была война императоров, а теперь будет схватка коммунизма с фашизмом! И вы перед схваткой стараетесь доказать командирам, что коммунисты слабее! Позор! Если это не вражеская агитация, то, значит, ваш личный испуг перед немцами. Советская власть находит необходимым обезопасить Красную Армию от таких перепуганных «авторитетов». Измены родине вам никто пришивать не хочет, но расслаблять командиров хныканьем мы вам не позволим! Русский «авось»! — иронически повторил следователь. — Это что, тоже из романа какого-нибудь прочитанного? Мы босиком, без оружия разбили Антанту и беляков, а вы нас теперь пугаете немцем!..

— Не вы, а мы разбили Антанту, когда вы соску сосали! — раздраженно сказал Балашов. Но вдруг спохватился, что спорить, в сущности, не с кем, и слабо махнул рукой.

Он понял тогда, что от этого недалекого человека ничего не зависит, что заведена и теперь уже сама собою крутится какая-то странно бессмысленная машина, под ремень или в шестерни которой может каждый человек попасть совершенно случайно, и она продолжает крутиться и втягивать человека в свое движение, перебрасывая по какому-то нелепому конвейеру из одного кабинета следователя в другой, за дерзкий ответ направляя в карцер, удерживая в каменной одиночке за отказ подписать извращенно изложенные показания…

Теперь Балашов уже знал, что в час начала войны на ряде застав пограничные командиры оказались в отпуске, что орудия во многих местах стояли без снарядов, а самолеты и танки — без горючего, что некоторые укрепрайоны и крепости были без гарнизонов…

«Идет великая битва на жизнь и смерть, а та же бездумная неорганизованность продолжается! — думал он с болью. — Прежнее «оптимистическое» разгильдяйство губит сотни тысяч советских людей!»

Усилием воли Балашов отогнал от себя эти горькие мысли, чтобы принять участие в общем обмене мнений по поводу предстоящего вечером наступательного боя.

Ивакин, Чебрецов и Бурнин говорили согласно о необходимости подкрепления левого фланга дивизии.

Балашов тут же отдал приказ — Бурнину дать стрелковый полк пополнения и вывести его на позиции, как только сумерки позволят перемещать большие массы людей. Перед отъездом он поставил Чебрецову задачу — вечером начать наступление на Вязьму полком, усиленным приданной артиллерией, в течение ночи очистить город от парашютистов и открыть дорогу для отхода к востоку. Остальным же частям дивизии продолжать упорно оборонять свои рубежи, не допуская фашистов к шоссе.

— За ночь могут уже подойти с востока и наши танковые бригады, — сказал Балашов. — С ними нам будет легче. Ты, Бурнин, оставайся пока у полковника, помогай. Задачи дивизии очень серьезные, — заключил он, прощаясь. — А ты со мной, комиссар, — решительно сказал он Ивакину.