Дитер Нолль - Приключения Вернера Хольта Страница 49

Ни одно орудие не пострадало. Командирский пункт был изрядно помят, но и там ничего непоправимого не случилось. И только Земцкий, Фриц Земцкий лежал на земле мертвый.

Вечером Хольт обошел позиции, изрытые кратерами бомб. В бараках были разбиты все окна, повреждены крыши, повсюду возводили леса, пилили, стучали молотками. Рота солдат-зенитчиков, присланная из подгруппы, меняла телефонные провода.

Хольт стоял в бараке орудийного мастера. Среди инструментов и запасных частей лежал на полу Земцкий, старший курсант Фриц Земцкий, прикрытый одеялом. У Хольта жгло глаза. Ужасы бомбового ковра еще держали его в своей власти. Долго смотрел он на серый комочек. Со смешанным чувством страха и любопытства откинул одеяло. Вот он, Фриц Земцкий! Лицо ничуть не изменилось, оно такое же мальчишески задорное, как всегда. Но половина грудной клетки вырвана… Сердце больше не бьется… Когда оно еще билось, до чего же этот Земцкий, теперь такой неподвижный, забавно разыгрывал старика Грубера! «Позвольте мне! Позвольте! Хольта нельзя наказывать, он заговаривается, у него скарлатина мозга!» Вместе с Хольтом он скрывался в пещере и как-то воткнул себе за ремешок шляпы свиной хвостик. Его голубые глаза светились невинным лукавством и задором — задорным и невинным он прожил свой недолгий век. А теперь он мертв…

Скрипнула дверь. Это Гомулка искал Хольта. Он шагнул через порог, и лицо его искривилось, словно в гримасе отвращения. Выбитый зуб изменил его до неузнаваемости, и теперь даже самое легкое движение его губ напоминало гримасу. Хольт наклонился и прикрыл мертвеца одеялом.

— Первого июня ему исполнилось бы семнадцать, — сказал Гомулка.

— Да, — сказал Хольт, — исполнилось бы…

В орудийном окопе Хольт присел на станину. Гомулка остановился у входа в блиндаж. Оба закурили.

— Возможно, следующим буду я, — сказал Гомулка.

— Или я, — сказал Хольт.

Гомулка из-за выбитого зуба заметно шепелявил.

— Я просто понять не могу, как это они еще до нас не добрались, — продолжал он. — Мой двоюродный брат служит в Дармштадте. Там к началу года стояло четырнадцать тяжелых батарей — десять из состава ПВО и четыре войсковых. В окрестностях города у них танковый завод, американцы давно за ним охотились, но четырнадцать батарей так метко вели огонь по данным радиолокатора, что бомбардировщики все время били мимо цели. Тогда американцы начали бомбить батареи и бомбили две недели кряду. Они сбросили на каждую огневую позицию сотни бомб. Они разнесли вдребезги все радиолокаторы, и от четырнадцати батарей осталось только двадцать орудий. Треть курсантов выкосило, половину тяжело ранило. Завод они, конечно, тоже раздолбали. Им все нипочем. В Касселе им мешал полутораметровый прожектор, с помощью которого батареи вели ночную стрельбу без приборов, и, чтобы уничтожить этот единственный прожектор, они не пожалели трехсот центнеров фугасных бомб. Увидишь, придет и наш черед.

— От нас только мокрое место останется, — сказал Хольт.

— От всей Германии только мокрое место останется, — сказал Гомулка. Они долго молчали. И опять заговорил Гомулка:

— Русских пока не удалось остановить. Мы сдали Одессу. Если так будет продолжаться…

— Что-то должно произойти, и в самое ближайшее время, — сказал Хольт.

— Да, но что же?

— Не знаю, — ответил Хольт.

С командирского пункта кто-то закричал: «Проверка линии!» Гомулка надел наушники командира орудия. Больше они к этой теме не возвращались.

Зато в бараке чуть не весь вечер спорили, виновен майор в смерти Земцкого или не виновен.

— Учение о фюрере не допускает разлагающей критики, — кипятился Цише. — Где же ваша беззаветная преданность! Такие замечания по адресу командира подрывают нашу обороноспособность!

На этот раз на Гомулку обрушился и Вольцов.

— Хватит разговоров! — рявкнул он. — Это война! На войне каждого может стукнуть! — И он разложил на столе свои карты.

На следующий день, после тяжелой ночной стрельбы, батарею ждал сюрприз. Кутшера явился на утреннюю поверку одетый по всей форме.

— Хайль Гитлер, батарея! — гаркнул он. — Майор остался вами доволен. А также и господин генерал. А тут, кстати, дивизия, изучив представленные данные, установила, что из тридцати четырех сбитых в нашей зоне самолетов за время от сентября, четыре падают на нашу долю. Тише! Сохранять спокойствие! Эти четыре сбитых самолета нам официально присуждены. Если у вас есть белая краска, можете нарисовать на пушечных стволах четыре кольца.

Волнение в рядах не утихало. Кутшера с минуту наблюдал этот беспорядок, а потом рявкнул:

— Батарея смир-рно! Почтим память камрада Земцкого, павшего за фюрера и отечество!.. Вольно! Внимание! Наша батарея уже в Гамбурге понесла тяжелые потери. Смерть на войне — обычное дело. Земцкий совершил геройский поступок, и в признание его заслуг майор наградил его Железным крестом второй степени… Сохранять спокойствие! А теперь предупреждаю: если в бараках не прекратится болтовня насчет сигнального полотнища и так далее, я сам займусь бунтовщиками и засажу их в военную тюрьму! Где это слыхано, чтобы на войне не было жертв!

Четыре сбитых самолета! О Земцком уже не вспоминали. Особенно радовался Вольцов.

— Еще две сбитые машины, — и нам выдадут значки зенитчиков.

Хольт с Гомулкой в глубоком унынии возвращались в барак.

— Зепп! Четыре сбитых самолета — это просто нечистая совесть майора.

— Замечаешь? — сказал Гомулка. — Вчера все нос повесили, а смотри, что делается сегодня!

На уроке Хольт не мог сосредоточиться и ничего не понимал. Наконец он выскользнул в соседнюю комнату и бросился на койку. Если меня убьют, думал он, завтра ни одна душа обо мне не вспомнит!

Дверь распахнулась и на пороге показался Готтескнехт.

— И вам не стыдно, опять вы прогуливаете! — заворчал он. — Ступайте вызовите мне Гомулку. — Хольт пошел. — Пойдемте со мной оба! Вы ближе всех знали Земцкого, поможете мне составить письмо его матери. — В канцелярии он сказал Хольту: — Тут, кстати, одна дама звонила, спрашивала о вас. В городе стало известно, что нам крепко всыпали. Я сказал ей, что вы живы и здоровы — и Цише тоже.

Она тревожится обо мне, обрадовался Хольт. И тут же испугался. Что значит — и Цише тоже?.. Неужели Готтескнехт догадывается? Хольт искоса поглядел на вахмистра, но тот усердно скрипел пером и, казалось, ни о чем постороннем не думал; зато Гомулка как-то странно посмотрел на него.

— Он был единственный сын, — сказал Гомулка. На столе лежал Железный крест на красной орденской ленте. Земцкому он уже не нужен, подумал Хольт. Мне бы Железный крест… У курсанта он привлекал бы внимание.

— «…при выполнении воинского долга…» — читал вслух Готтескнехт.

Разве это был его долг, подумал Хольт, выбежать в поле под бомбы? Что же с ним случилось? Захотел отличиться?

— Что вы так на меня смотрите? — спросил Готтескнехт. — Вы, может быть, ждали, что я опишу его родным всю историю с полотнищем?

— Все равно они узнают! — сказал Хольт.

— Хватит нюни распускать! — прикрикнул на него вахмистр. — То, что вы нытик и маловер, Хольт, у вас прямо на лице написано! В этой войне погибли миллионы — солдаты, женщины, дети, — и вам это хорошо известно! Еще вчера это вас не беспокоило!

— Но, господин вахмистр, — сказал Гомулка, — отсюда не следует, что…

— Молчать! — заорал на него вахмистр. — Уж не думаете ли вы, что я, сидя здесь, в канцелярии, стану пререкаться с вами обо всякой чепухе, насчет которой вам уже вчера вправляли мозги?

Хольт с удивлением посмотрел на Готтескнехта. Что это за новая загадка? Но Готтескнехт низко наклонился над столом. Он сказал шепотом:

— Цише ведет дневник. Он записывает каждое ваше слово, сказанное в его присутствии. «Откуда это у Г точка цифровые данные о потерянных врагом бомбардировщиках… вопросительный знак!» Ага, краснеете, Гомулка! Листовка маршала Гарриса «Обращение к немецкому народу», не так ли? Отныне прекратить эти разговоры! Не доставляйте мне новых неприятностей, мне и без того трудно все время выгораживать вас перед шефом. Вы меня поняли? '

Оба промолчали.

Стало быть, Цише все записывает, в испуге думал Хояьт. Он лихорадочно припоминал, не случилось ли ему сказать что-нибудь крамольное…

Гомулка произнес чуть слышно:

— Я вас понял, господин вахмистр!

В канцелярию вошла связистка. Готтескнехт заметил как ни в чем не бывало:

— А теперь довольно! Возвращайтесь на урок.

Они откозыряли и вышли из канцелярии. Хольт не знал, что думать. «В этой войне погибли миллионы… еще вчера это вас не беспокоило…» Что это, упрек?

— Зепп, ты понял, о чем говорил Готтескнехт? Какое-то обращение к немецкому народу!

— Я сам не знаю, что думать, — сказал Гомулка.

— Раньше я так или иначе во всем разбирался, — продолжал Хольт. — Но с тех пор, как я здесь, мне кажется, что почва уходит у меня из-под ног — медленно, но верно.