Владислав Смирнов - Ростов под тенью свастики Страница 49

Те, кто недолюбливал Советскую власть, больше всего и причиняли зла. Ведь немцы не знали, кто коммунист, кто активист, кто какую должность занимал. А предавала активистов наша сволочь. Я никогда не мог даже подумать: напротив нашей квартиры жил некий Панов, сам он инженер, строитель. И только немцы вошли, он тут же побежал регистрироваться, что он казак.

Ш. ЧАГАЕВ. В двадцатых числах февраля, когда наши были уже в городе, немецкий транспортный самолет летел над окраиной города. Наши истребители наскочили на него и расстреляли за какие-то считанные минуты. Он задымился и без всякого пикирования, плашмя упал в районе ботсада, это место сейчас застроено. Он погорел-погорел, потом погас. Все ребята, сколько нас было на улице, собрались ватагой и пошли туда. Сняли пулемет. Пилотов не было, они выпрыгнули. Наверное, их наши взяли, так как им деваться некуда было. Там, в основном, находились продукты: консервы, шоколад… Все это растащили. И еще долгое время жители вырезали куски алюминия, закрывали ими сараи, крыши починяли. У одного старика на крыше был алюминиевый, лист со свастикой.

М. ВДОВИН. Наши люди вели себя по-разному. Были, конечно, и полицаи. Но наша квартальная нам помогала. Она нас предупреждала. Например, сказала: прячьте мешки, немцы будут ходить по домам и их собирать. Прячьте теплую одежду, ее будут отбирать для солдат немецких. Когда наши вернулись в Ростов, объявили, что все квартальные, старосты, полицаи, кто работал в администрации оккупационных войск, должны пройти регистрацию. Проверочный пункт находился на улице Красноармейской, 7, там, где расположен авиатехникум. Все, кто не ушел с немцами, пришел туда. Их раз — и до свиданья. Я учился тогда в 68-й школе, она работала на углу Пушкинской и Буденновского, здесь сейчас — архитектурный институт. Ходил в школу мимо этого регистрационного пункта. И видел, как женщины носили арестованным передачи. Некоторых после проверки выпустили, некоторые вернулись через десять лет, а кто вообще не вернулся. А потом этот фильтрационный пункт был в одну ночь ликвидирован. Женщины-родственницы пришли к своим с очередной передачей, а им сказали: «Мы их всех мобилизовали в Красную Армию, они ушли Таганрог освобождать».

Война была жестокой, сколько было разрушений, но беспризорщины и сыпняка не было. Все безнадзорные дети сразу подбирались, определялись в детские дома. На всех станциях были открыты пункты санобработки. Пока ты не побываешь в бане, пока твое белье паром не обработают, не выдадут справку — нигде билета не продадут. Это было введено сразу после освобождения Ростова. Когда наши войска вступили в Ростов, первое, что открылось, — пекарни и бани.

А. КАРАПЕТЯН. Только война закончилась, пришли забирать мою сестру. Постучали ночью: тук-тук-тук. Забрали за то, что она при немцах работала посудомойкой в ресторане. Говорят: ты — комсомолка, ты должна была идти к партизанам, совершать диверсии. Просидела она пять лет.

Д. ПИВОВАРОВА. Когда наши освободили город, мы, дети, ходили в военный госпиталь. Читали стихи, пели песни. Помню как окрашивались добротой глаза раненых — они ведь вспоминали свой родной дом, своих детей. Нам давали за эти выступления по кусочку хлеба.

В Александровской балке в земле кто-то нашел мерзлую картошку и капусту. Мы там копались. По карточкам давали черную мучку, она хрустела на зубах, но нам казалась необыкновенно вкусной, лакомством была и макуха — жмых от подсолнечных семян. Немцы называли ее «сталинским шоколадом».

Мать после освобождения Ростова пошла на железнодорожный вокзал, устраиваться на работу. Ей отказали: «Ты была в оккупации». Куда идти? Чем кормиться? Раз зашла в госпиталь. В одной из комнат шла операция. Заглянула туда. Раненому отрезали ногу. Хирург увидел ее: «Держи жгут». Она натянула его, держит. Оглянулась, хирург режет мясо, дошел до кости. У нее все помутилось в глазах. И выпустила жгут. Кровь — фонтаном. Хирург: «Иди отсюда». А потом все-таки взяли — не хватало санитарок. Кормили тем, что оставалось от еды раненых.

Е. КРАСИЛЬНИКОВА. Позже, после окончания войны, стали в Ростов возвращаться те, кто был угнан в Германию, куда чуть и я не «загремела». Что они там делали, никто не знал. Но общественное мнение было таким: официальные власти всячески унижали этих людей, как будто они сами, по своей воле туда уехали. Их нигде не брали на работу. Находились и такие, кто показывал на них пальцем с осуждением. А в чем виноваты были эти люди? Ведь за укрывательство от работ в Германии грозил расстрел. Сколько они там настрадались, и здесь их за нормальных людей не считали.

В. АНДРЮЩЕНКО. Наши вернулись в Ростов со стороны Западного. Мне отец рассказывал: он стоял под Азовом и решил слетать домой на «кукурузнике». Хоть сверху посмотреть на свой дом. У них при штабе был ПО-2. Набрал он вяленых чебаков. И вот подлетает к нашему дому и хотел было сбросить рыбу сверху, но увидел походную кухню у нас во дворе. А ее возили на лошадях, и там торчали две оглобли от повозки. Он не успел их рассмотреть хорошенько — подумал: пушки стоят. Буду я чебаков бросать, а внизу еще решат, какой-то немец прилетел и бомбы кидает. И начнут, чего доброго, стрелять. Сел рядом на стадионе «Труд» и пришел домой и рыбу принес.

Т. ХАЗАГЕРОВ. Когда немцы в первый раз входили в Ростов в ноябре 41-го, у них было много боевой техники, при втором вступлении у них были уже и лошади. А когда отступали в феврале 43-го, из города уходила в основном только пехота. По впечатлениям — вот такие три стадии оснащенности фашистов!

Ш. ЧАГАЕВ. В начале февраля в Ростове участились налеты нашей авиации со стороны Батайска, со стороны юго-востока — это наступали наши. В это время немцы из разных потрепанных подразделений стали создавать отряды прикрытия. Они в это время отступали через Ростов с юга. Нас уже на улицы не стали пускать. Я обычно ходил со своей тачкой то за угольком, то за дровами — что попадет. Немцы начали готовить оборону в районе железнодорожного вокзала. И скоро мы стали слышать автоматные очереди, как будто шли уличные бои. А это наши захватили вокзал. Мы позже узнали, что это был батальон Мадояна, прорвавшийся в Ростов по льду. Мы один раз попытались спуститься к Темернику, там есть такая фабрика кожгалантерейная, нас обстреляли. Мы сразу убежали. И только когда утихли бои, а утихли они в ночь с 13-го на 14-е, мы целой ватагой ребят с разных улиц пошли на вокзал. Что там творилось! Кругом лежали трупы немцев. Наших было очень мало, в основном — немцы. Ведь наши засели в домах, а наступающим немцам укрываться особенно негде было. Они прятались и двигались между вагонами. Видимо, там прошли еще и наши кавалеристы, некоторые были порублены. Кто без руки, кто без головы, или вообще перерубленный пополам немец. Среди убитых были и танкисты, и даже летчики. Танкисты были в своих черных комбинезонах и шлемах, видел я одного громадного летчика, он был раздет до пояса, в одном кителе.

Пошли мы шастать по вагонам. Чего там только не было: и продукты, и шоколад, и шнапс, и одежда. Мы все это стали потрошить и грузить на свои тележки.

М. ВДОВИН. Нашего убитого солдата в шинели я увидел еще 9-го или 10-го февраля в конце Гвардейской площади, на углу Красноармейской улицы и улицы Сиверса. Очевидно, это был один из разведчиков из группы Мадояна. В это время его батальон оборонял железнодорожный вокзал. Немцы свободно еще ходили по городу, но уже готовились к эвакуации, взрывали и поджигали предприятия, административные здания.

Вот характерный пример немецкой пунктуальности. В ночь с 13 на 14 февраля раздался ужасной силы взрыв. Буквально во всех домах повылетали стекла, кое-где, как говорили, и двери. Это немцы взорвали все мосты, путепровод, где «десятка» трамвай ходит, путепровод перед пригородным вокзалом, на Каменке мост, станцию Ростов-гора, там до утра пожар был. И тишина. Утром выходим — наши! Чувство трудно описать. Радость необыкновенная! И удивление — глаза на лоб повылазили. Едут на санях, а сани тянут… верблюды. Армия из астраханских степей в Ростов вступала на верблюдах. Ну, конечно, встречи, слезы. А уже со второй половины дня через Ростов пошли машины: «зисы», «газики».

Ш. ЧАГАЕВ. Когда Ганс, который жил на нашей улице, уходил, он долго уговаривал свою возлюбленную Клаву уехать с ним, но она отказалась. Жила она одиноко, был у нее небольшой домик. И вот как закончилась ее жизнь. 15 февраля, когда немцев уже выбили, на заводе «Пролетарский молот» нашли древесный спирт, и молодые женщины, кто с горя, кто с радости, напились его. Смотрю: Клава идет и держится за забор — она ослепла. Чем только ее женщины не отпаивали спасти ее не удалось. Ночью она умерла. Она была очень отзывчивая. Всегда всем помогала. Женщины на нашей улице были тоже разные и с немцами погуливали. Но были очень добрыми. Когда наши пришли, пока не стали разбираться, некоторые женщины разъехались, кто на Украину, чтобы их не преследовали; уехала Наталья Душечкина, еще Лида, фамилию я ее забыл…