Бруно Апиц - В волчьей пасти Страница 49

Пиппиг с изумлением смотрел на Розе, который начал раскачиваться всем телом.

— Ты, собака… если мне теперь придет крышка, виноват будешь ты.

Пиппиг видел, как страдает этот человек.

— Да что ты, Август…

Розе мгновенно вскочил и схватил Пиппига за горло. Пиппиг вырвался из его рук, но Розе снова бросился на него, и завязалась отчаянная борьба. С грохотом упал табурет.

Пиппиг одолел обезумевшего. Но тут открылась дверь и в камеру вошел надзиратель.

— Ну и ну! Что тут у вас?

Он рознял их.

— Хотите угробить друг друга? Хватит и того, что вы сюда попали. Поладьте между собой и радуйтесь, что у вас на двоих целая камера. В других набито по пятнадцати человек.

Старый надзиратель сразу угадал, у кого сдали нервы. Он усадил Розе на табурет.

— Ну, успокойтесь!

Потом он обратился к Пиппигу, который застегивал пострадавшую в схватке куртку.

— Этим вы только ухудшите свое положение.

Пиппиг расслышал в этих словах человеческое участие и благодарно кивнул старику.

Тот снова оставил их одних и запер камеру.

Как надзиратель посадил его, так Розе и остался на табурете. Охваченный паническим страхом, он беспомощно хныкал:

— Я тут совершенно ни при чем. Все это меня совсем не касается. Я делал свою работу и больше ничего. Я хочу домой. Я не хочу околеть под самый конец.

Пиппигу было его жаль.

— Это правда, Август! К ребенку ты не имел никакого отношения.

Розе завопил, размахивая руками:

— Я ничего не знаю про ребенка! Ничего не знаю, ровно ничего!

— Вот и хорошо, — сухо возразил Пиппиг, внезапно рассердившись на трусливого Розе.

Прислонясь к степе, он смотрел на согнутую спину Розе, на втянутую в плечи голову. Среди коротко остриженных волос выделялась, как тонзура, круглая лысина.

Пиппиг чувствовал, что в тяжелую минуту от Розе не жди поддержки. А вообще как мало он, собственно, знает об этом человеке. Говорили, что Розе и при фашистах продолжал собирать взносы для какой-то партии, это и послужило причиной его ареста. Больше Пиппиг ничего не знал. С неизменным усердием плохо оплачиваемого служащего Розе выполнял в команде повседневные канцелярские работы. Вместо полосатой одежды заключенного ему больше пристал бы пиджак мелкого клерка. Вечно страшась чем-либо обратить на себя внимание, он часто становился объектом добродушных шуток. Никто не принимал его всерьез. В команде его все же считали своим человеком. Он никогда не давал повода к недоверию, но держался особняком.

Пиппиг упорно смотрел на его согнутую спину и вдруг ясно ощутил: здесь, рядом с ним, сидит предатель!

Но в тот же миг Пиппиг отбросил подозрение. В конце концов, Розе был не плохой малый. Он только трусил. Да, ясно, он просто трусил. Пиппиг решительно оттолкнулся от стены и подошел к Розе.

— Ты ведь не плохой малый, Август!

Розе не ответил. Он весь ушел в мрачные думы. Пиппиг немного поколебался, потом опустился на пол рядом с табуретом.

— Послушай, Август! Насчет ребенка ты не бойся. Ты ничего не знаешь, и все тут.

— Но я знаю! — заголосил Розе.

— Нет! — прикрикнул на него Пиппиг. — Ты ничего не знаешь! Ровно ничего! А раз ничего не знаешь, то ничего и не можешь рассказать!

Розе всегда подчинялся людям с более сильной волей. Он угрюмо молчал.

Пиппиг ткнул его в колено.

— Ты меня слышишь?.. Я тоже ничего не знаю, и остальные тоже ничего не знают. А если все мы ничего не знаем… ну, Август…

Розе не отвечал.

— Пойми же, Август, — начал его страстно убеждать Пиппиг. — Неужели ты единственный, кто… Ведь ты наш товарищ! Не думай сейчас о ребенке! Подумай о всех нас! Может быть, нас отправил сюда Цвейлинг. А может, доносчиком был Вурах. Слушай же, Август! Ты ведь не доносчик!

Розе мучительно застонал. На его замкнутом лице отражались все его чувства, кадык дрожал.

— Я не хочу околеть под самый конец, я не хочу околеть…

Пиппиг вскочил на ноги и выругался.

— Ну, это черт знает что! — Он сильно потряс Розе за плечи. — Август, будь человеком! Подумай немного! Неужели ты веришь, что за пять минут до конца они начнут мучить людей? Гестаповцы не так глупы. Они поостерегутся! Это для нас большой козырь! Нам надо только держаться вместе!

— Держаться вместе! — передразнил Розе. — Вот нам всем и переломают кости.

Пиппиг оставил его в покое. Сунув руки в карманы, он твердыми шагами заходил по камере.

— Раза два, конечно, могут заехать в рыло, к этому надо быть готовым…

Камеру отперли. Надзиратель придерживал рукой дверь.

— Пиппига на допрос!

Розе испуганно обернулся и посмотрел на старого надзирателя, который, выполняя свои не слишком почтенные обязанности, ждал у двери.

Равнодушно подняв плечи, Пиппиг двинулся вперед. У двери он повернулся к Розе и со смехом сказал:

— Ну, Август, не тужи и себя покажи!

Розе оцепенело уставился на дверь, которая закрылась за Пиппигом.

В это же время Бохов встретился с Богорским. Вместе с последними новичками, покинувшими баню, ушел и шарфюрер. Команда приводила в порядок душевую.

— Начинается, Леонид! — Бохов тяжело опустился на скамейку. — Я ничего не знаю наверняка, но Кремер только что принес сообщение: хотят эвакуировать!

Казалось, это известие не произвело на Богорского особенно сильного впечатления. А может быть, он скрывал свое волнение от Бохова? Тот встал, посмотрел себе под ноги и наконец поднял взгляд на Богорского.

— М-да, что же теперь?

В этом вопросе была не растерянность. Бохова беспокоила судьба пятидесяти тысяч человек. Долгие месяцы шли споры, как поступить, когда настанет срок. И вот этот срок, по-видимому, настал. Можно ли было допустить эвакуацию и тем самым отдать на смерть пятьдесят тысяч человек? Или же…

Богорский выдвинул ящик стола, достал оттуда карту Германии и, разостлав ее, подозвал Бохова.

Палец Богорского скользнул вдоль Одера и остановился у Кюстрина.

— Красная Армия уже здесь. — Затем он прижал пален к другой точке — Берлин! До Берлина теперь совсем недалеко, — пояснил он и стал внимательно изучать линию восточного и западного, фронтов.

На западе линия шла от Падерборна на Вильдунген, Трейзу, Герсфельд, Фульду. Удар, несомненно, был направлен через Кассель, Эйзенах, Эрфурт в глубь Тюрингии. Палец Богорского снова остановился.

— Веймар… и, — добавил он, — Бухенвальд!

Однако путь от западного фронта до Берлина был гораздо длиннее, чем от восточного. Кто возьмет Берлин, тому достанется и победа над гитлеровской Германией.

— Может быть, американцы и англичане решат уступить победу Советскому Союзу? Думаю, что нет!

Богорский, раскинув руки, сгреб на карте фронты Запада и Востока к одному центру — Берлину.

— Американцы, вероятно, будут действовать быстро: до Берлина путь дальний, а времени у них мало.

Бохов понимающе кивнул. Без сомнения, американцы приложат все усилия, чтобы оказаться в Берлине одновременно с Красной Армией. Можно ожидать быстрого вторжения американцев в Тюрингию. Начнутся гонки. Кто кого опередит? Американцы или фашисты с эвакуацией лагеря?

— А мы торчим посредине, — горестно улыбнулся Бохов и вздохнул. — Сколько событий сошлось разом! Надо сегодня же вечером обсудить все с ИЛКом. Мы не можем решить все вопросы одни.

Бохов снова сел на скамейку, чтобы поделиться с Богорским своими мыслями:

— Вот попадает в лагерь этакая кроха… Да, да, я знаю, Леонид, я знаю… Я не в этом смысле. Но ты все-таки подумай: сначала Гефель и Кропинский отправляются в карцер. Из-за этого! Мы вынуждены вывести из действия весь аппарат. Из-за этого! Теперь в вещевой камере хватают десять человек. Из-за этого! Есть от чего прийти в отчаяние.

Богорский молча слушал — пусть Бохов облегчит душу.

— Все зависит от ребенка, Леонид, от ребенка! — продолжал Бохов. — Пока они его не нашли, Гефель останется сильным, сильными будут также Кропинский и те десять. Но если ребенка найдут?.. Дружище! Ты и сам знаешь, что тогда будет. Это старая истина! Мысль о ребенке придавала сил Гефелю. Стоит им принести ребенка к Гефелю и сказать: «Вот он, а теперь выкладывай!» — тогда, говорю я тебе, у Гефеля лопнут нервы. И что дальше? Что дальше?

Бохов сжал руками виски.

— Многие, слишком многие знают о ребенке. Вот в чем опасность! Но тут уж ничего не изменить, — устало произнес он. — Мы влипли в это дело и должны как угодно выкарабкиваться.

Бохов застегнул шинель и уже деловым тоном добавил:

— Хочу сообщить тебе, что я сегодня же вечером созову ИЛК.

Он собрался уходить, но немного помешкал и сказал с горечью:

— Даже встречаться стало рискованно. Но мы больше не можем считаться с опасностью.

Они молча пожали друг другу руки.

Оставшись один, Богорский еще долго ломал себе голову в поисках выхода. Слишком многие знали о ребенке. Это действительно создавало серьезную опасность! Цепь тех, кто так или иначе соприкасался с ребенком, дотянулась уже до Цидковского. Эту цепь нужно было оборвать. Нужно было защитить товарищей от них самих. «Оборвать цепь, — думал Богорский, — но как?»