Николай Прокудин - Звездопад Страница 49

— Кто такой? Чем обязан? — поинтересовался, не вставая, хозяин.

— Привет! Я из соседнего полка, Генкин друг, из рейда возвращаюсь, а тут вижу: бойня, — объяснил я, здороваясь. — Что тут случилось за постом?

— Что произошло? Банда Карима вышла к дороге, когда колонна шла в Кабул, и начали палить из гранатометов, из безоткатных орудий, минометов! Все произошло в десять минут. Танк с выносного поста попробовал вмешаться, его подбили, и экипаж сгорел, все погибли! Отсюда БТР поехал на выручку, но куда там, и сто метров не продвинулись, подожгли. Пока вертушки прилетели, «мясорубка» уже закончилось. Кто успел проскочить — проскочили, кому не повезло — сгорели, погибли. Авиация потом трое суток обрабатывала «зеленку», но кому от этого легче. Мы только трупы и раненых собрали, да «горелики» в сторону с обочины спихнули. Не повезло ребятам!

— Черт! И порядок навести, покарать некому! Пехота ушла на Файзабад — у «духов» праздник! — вздохнул я. — Ну ничего, боекомплект пополним и вернемся. Я думаю, командование скоро бросит нас сюда. Привет Генке от Ростовцева!

— Ладно, — ответил лениво разомлевший прапор. — Передам.

Я вернулся обратно к своим бойцам, и мы помчались догонять полковую колонну.

Машины шли хорошо, все торопились домой на отдых, поэтому нагнать батальон удалось только на узких улочках Кабула.

На въезде в парк почему-то не играл полковой оркестр. Обычно командир полка выстраивал тут музыкантов, и бравурные торжественные марши звучали в честь возвращающихся усталых бойцов.

Удивительно. Какая-то гнетущая и напряженная тишина и пустота. Ну не совсем тишина. Лязг гусениц, рычание двигателей, но нет встречающих женщин и оставшихся штабных офицеров, нет вообще никого, кроме дежурного по парку.

Дежурный по парку с заспанными глазами, прапорщик Юра Колотов, задумчиво дымил сигареткой в курилке. Он был техником второй роты, вернулся из отпуска в наше отсутствие, вот поэтому и мучался по нарядам. Не повезло, наверное, неделю без смены трубит.

Мы с ним земляки, если можно так сказать. Юрка был моим инструктором по вождению в училище, а тут встретились, разговорились и узнали друг друга.

— Юрик, привет! Чего грустишь? — весело поприветствовал я его. — Где оркестр, почему без музыки и торжественного построения, без возбужденных женщин? Никто чепчики-лифчики в небо от радости не бросает.

Он хмуро взглянул на меня, вяло пожал руку и произнес сквозь зубы:

— Не до маршей и оркестров!

ГСМщик застрелился два часа назад.

— Какой? Махмуд-кладовщик?

— Нет! Начальник службы ГСМ, капитан Буреев! Всадил себе очередь из АКМ прямо в рот! Башку разнесло, страшно смотреть!

— Несчастный случай?

— Не похоже! Он просидел целый час в дежурке, покурил со мной, помолчал, подумал, а потом вышел за дверь, свернул за угол дежурки, бац-бац — и в дамки!

— Твою мать! — прошипел я.

— Вот-вот! Кровищи на всю стену! Посмотреть хочешь? Угол выщерблен пулями. Показать?

— Нет уж, спасибо! Я лучше пойду умываться и постараюсь поужинать. Ты мне аппетит испортил, я между прочим не обедал. А крови и пулевых отверстий видел предостаточно! Будь здоров, не скучай и не грусти!

— Вряд ли скучать получится! Меня уже дрючат два часа, написанием объяснительных замучали: пытают, что да как, не я ли его застрелил, кто-то так, наверное, думает. А на хрен мне это? Валентин — хороший мужик. Алкаш, конечно, но не злой, не вредный, хороший капитан… Был…

— Это точно! Уже был… — грустно согласился я и побрел переодеваться, мыться и бриться.

Тьфу ты черт, и угораздило же Буреева сегодня такое учудить! Самоубийство! Сейчас начнут нас строить, проверять, беседы проводить, совещания. А ведь Ошуев обещал целых три дня отдыха! Дьявол!!!

Действительно, так и получилось. Прокуроры, особисты, штабные, политотдельцы. Каждый проводит собственное расследование. Кто только не понаехал. Из армии, из дивизии, из особой группы Генерального штаба. Неприятная история.

Командир полка в отпуске, и все расхлебывали Ошуев с Губиным. То, что доставалось им, на нас вымещали с троекратной гнусностью. Мат, ругань, вопли. Оказалось, что это второе ЧП за месяц, которое не удалось скрыть. За неделю до возвращения полка, солдат-танкист из боевого охранения поперся торговать к «духам». Украл пару одеял, бушлат и понес менять на наркотики. Но этот дурила отправился в кишлак с оружием! Он стоял часовым на посту, АКСУ побоялся оставить и взял с собой. Аборигены увидели у него за спиной оружие и аж слюни от жадности пустили! Что там одеяла за пару сотен афгани, а вот автомат с патронами — это уже тысячи! Долбанули его чем-то тяжелым по башке, горло перерезали и сбросили в кяриз. Только к вечеру его сообщник признался командиру роты в том, что товарищ не вернулся, пропал в кишлаке. Приехали афганцы из Госбезопасности, наш спецназ, и после допросов с пристрастием аксакалы выдали труп. Оружие, само собой, не нашлось. «Духи» с ним ушли. Нескольких афганцев арестовали, кого-то в ходе облавы застрелили. Но это не суть. Самое ужасное в этой истории то, что урок дуракам невпрок. Тело убитого вынесли на плац для показа всему личному составу, оставшемуся после выхода на боевые действия.

Построили поваров, писарей, кладовщиков, почти все боевое охранение из танкистов, зенитчиков и артиллеристов, женщин, гражданских мужиков. Пронесли труп вдоль строя, ткнули носом каждого, мол, к чему приводят воровство да наркотики, и увезли его в морг при госпитале. Бойцы были в ужасе. В шоке.

И что же?…

На следующее утро другой танкист понес цинк патронов продать «духам». Но без автомата, оставил его на посту, сделал вывод, что так спокойнее, не тронут. Командир взвода вовремя заметил, догнал, излупил и вернул живым. Но солдат только расстроился, что пойман.

Проклятые наркоманы, ничему их жизнь не учит! Если человек идиот, то, конечно, навсегда. Это стиль жизни.

Наркомания бойцов, пьянство среди офицеров и воровство в тылу — самые главные беды нашей многострадальной, героической армии.

Перед тем как присоединиться к полковой колонне, я нагнал одиночную бортовую машину, которая трещала, тарахтела и еле-еле ползла. Я обогнал ее и притормозил.

В кабине сидел мокрый от пота Соловей, который беспрестанно орал на водителя и материл его на чем свет стоит.

— Чего верещишь, толстяк? — усмехнулся я, подходя к ним.

— Орешь-орешь, его убить мало! Месяц пролежал возле машины, а после Саланга начались проблемы.

— Я не автомобилист, я «вертухай», поэтому в автомобилях ничего не понимаю. А остановиться опасно, отстали от своих, боимся ремонтироваться в одиночку, — ответил техник взвода обеспечения.

— Как это «вертухай»? И как не разбираешься в автомобилях, ты ведь технарь? — удивился я.

— «Вертухай» — это контролер на зоне, я служил все время в лагерях и тюрьмах, и жинка моя на женской зоне «вертухайка». Семейный подряд. Но один замполит, придурок лагерный, соблазнил меня тем, что тут год за три, а мне к пенсии стаж позарез необходим. Вот моя «старуха» и давай пилить изо дня в день: поезжай да поезжай. С трудом мне удалось попасть в эту вашу Советскую Армию. Вечно, как дурак, вляпаюсь куда-нибудь, а потом волосы на заднице от злости рву: куда попал, зачем?

Мы сели на башню, Соловей закурил и продолжал сокрушаться о своей тяжелой доле, а мой механик полез помогать водителю.

В Кабуле Соловей заскочил в придорожный дукан, купил себе «горячительного» и мне. Обоим по две бутылки коньяка и водки, гулять так гулять.

— Замполит, что же ты нарушаешь партийное постановление? — съехидничал Соловей.

— Это не нарушение, а поддержание славной традиции: обмыть награду, чтоб не «засохли» другие наградные! Обмыли в роте, сегодня доходит очередь до батальона. Приглашаю: вечером, в двадцать часов, приходи на шум в женский модуль.

— Нет, я туда вообще не вхож, боюсь, если моя «старуха» узнает, убьет! Она у меня жандарм в юбке, рассердится — ушибить может.

— Боишься? — удивился я.

— Еще как боюсь. Если бы ты знал, Ник, какой у нее тяжелый взгляд и суровый характер. А какая силища в руке! Видишь, я здоровяк? А жена мощнее меня в два раза, если врежет один раз, то второй раз стукнут по крышке твоего гроба.

— Такие страсти рассказываешь! Вовка, ты ведь такой здоровенный, не может быть, чтоб тебя мучила женщина!

— Может! Поэтому я пью только в компании с Берендеем.

Уразбаев тащил два пыльных матраса и вещмешок, а я взял его радиостанцию и понес к казарме. Было грустно от известия о гибели Валентина. По дороге мы столкнулись с бегущим нам навстречу Ветишиным.

— Сережка! Выздоровел!

— заорал радостно я.

— Ник! Все живы? Как я рад вас всех снова видеть!

— и он бросился мне на шею.

— Серый, как рука, лицо, все зажило?

— Как на собаке. А какие медсестры за мной ухаживали, от их любви я поправился вдвое быстрее. Сюда вернулся, и здесь меня на ноги ставили этим же способом.