Александр Проханов - Восточный бастион Страница 49

— Это великолепно! — сказала дама. — Не могу ли я завещать Рудольфу мое тело после того, как умру? Мне бы хотелось остаться навсегда среди вас, чтобы смерть не порвала узы нашей дружбы.

— Дорогая Алиса, сделайте ему это предложение сами. Если он согласится, то станет опекать вас до самой смерти, заботясь о вашей душе. Ибо его метод бальзамирования включает прижизненную терапию, пост, молитвы, преуготовление к нетленному бытию.

— Великолепно! — сказала дама и направилась к магу, неся ему свое стареющее, не желающее исчезать тело.

Они сидели за белым столиком, наблюдая издалека, как люди рассматривали скульптуры одинакового с ними роста. Как мерцали вспышки фотокамер. Как разглагольствовал черный, с открытым лбом кудесник, и к его ассистенту, держащему на весу блокнот, выстроилась очередь желающих быть вечно. Кугель положил на стол аккуратную глянцевитую папочку, не раскрывал ее, наблюдая общение живых и мертвых. Умершие люди, высушенные на огне, пропитанные составами, насаженные на невидимые стержни, были как насекомые в коллекции. Достояние кропотливого коллекционера, терпеливо отбиравшего лучшие особи.

— А теперь я хотел перейти к основной теме нашей встречи, — сказал Кугель, укладывая белые холеные ладони на глянцевитую папочку. — Уж вы простите за перегрузку, все с первого раза выкладываю!

Белосельцев чутко прислушивался, как прислушиваются к звуку высокого невидимого самолета, чей звук, отдаленный, невыявленный, прячется среди шорохов ветра, падения камней, жужжания одинокой пчелы на скудном горном цветочке, и потом внезапно свист и гром прочертит небо, и белое серебро пикирующего штурмовика, фонтанчики кудрявых «термиток», черные косматые взрывы в глубине кишлака, перевертывающие купола и мечети, виноградники и сушильни.

— Вы, может быть, слышали, есть некто Имбирцев, личность темная и во всех смыслах опасная. Он богат, дерзок, по-своему ярок. Политически он принадлежит к тому слою, из которого, если позволить ему развиться, появится «русский фашизм». Он известен тем, что помогает деньгами самым радикальным русским националистам. Торгует оружием. Связан с военно-промышленным комплексом и теми кругами армии, которые отвергают демократию. Есть сведения, что он создал подполье, нечто подобное засекреченному православному ордену, и его сторонники проникают во все сферы жизни. Кроме того, и это меня волнует особенно, он вошел в секретные связи с иранской разведкой, готовится передать Ирану компоненты ядерного и ракетного оружия. А это значит — фанатичный, религиозный ислам получает ядерное оружие, направляет его против стратегических партнеров России — Америки и Израиля…

Белосельцев смотрел на Кугеля, поражаясь случившейся в нем перемене. Не было перед ним добродушного говорливого интеллигента, красавца дизайнера, веселого искусителя дам. Сидевший перед ним человек был тверд, непреклонен, жесток. В лице его натянулись стальные жилы, в глазах горел металлический блеск, кожа лба, переносица, щеки были осыпаны тончайшей алюминиевой пудрой, как элементы летательного аппарата. От него исходила сила и непреклонная, не терпящая противоречий воля. Перед Белосельцевым сидел разведчик, демонстрирующий свое превосходство. Предлагал ему сговор, вербовал открыто и дерзко, а в случае отказа готовил расправу.

— В этой папке, — Кугель указал глазами на свои металлические твердые пальцы, — досье на деятельность Имбирцева, на его связи с иранской разведкой. Названия российских фирм, поставляющих технологии. Наименования узлов и деталей, изъятых из обогатительных установок. Марки титана и стали, направляемые в Иран через Баку. Имена ученых, гражданских и военных специалистов, подготовленных к переброске через третьи страны в Иран. Здесь есть размеры окладов, которые установлены им на ядерном объекте в Бушере. Названия гостиниц в Бейруте и Дамаске, куда их поселят во время транзита. Если вы думаете, что все это добыто благодаря рвению российской ФСБ, то вы глубоко заблуждаетесь. Российские спецслужбы бездействуют, и потому что безнадежно разгромлены, и потому что тайно симпатизируют Ирану в его борьбе с Израилем и Америкой. Эти сведения добыты героическими трудами израильской агентуры, делающей и свою, и вашу работу…

В этих словах прозвучало открытое превосходство и презрение к поверженному и уже неопасному противнику, которого, из милости, можно будет держать в младших бесполезных партнерах, постоянно указывая на его беспомощность и никчемность. Лицо у Кугеля и впрямь напоминало пулю, тяжелую, литую, заключенную в оболочку, наполненную заостренной сталью. Белосельцев через много лет вновь ощутил это прямое и драгоценное соприкосновение с врагом. В его утомленных клетках, в остывающих кровяных корпускулах невидимо и неслышно загорелся, как индикатор прицела, красный огонек отпора. Делал его жизнь осмысленной, продлевал его дни, указывал среди множества стертых и невнятных людей личину врага, метил его лоб красной крапинкой лазера.

— Мы поможем бесподобному Вердыке стать политиком. Встроим его в движение генерала Ивлева. Вердыка принесет генералу немалые деньги. И еще он принесет генаралу эту папку. Генерал на слушаниях в Думе раскроет содержание папки, устроит огромный международный скандал. «Русский ирангейт». Этим решится сразу несколько кардинальных проблем. Лишим Иран боевых технологий. Сохраним столь важный для нас союз России с Израилем и Америкой. Сбережем честь ФСБ, которая может взять себе лавры разоблачения. Заодно сделаем Вердыку политиком, а генералу Ивлеву доставим немалые деньги на его потешные заговоры, обеспечим ему репутацию отважного, бескорыстного патриота. И во всем этом вам выпадает ключевая роль. Это тот редкий случай, когда наградой одновременно являются и деньги и честь…

Кугель усмехнулся, и в усмешке вместо недавних белоснежных зубов обнажился металлический легированный оскал, словно под кожей у него была отливка сверхпрочных сплавов.

— Вы думаете, мне следует согласиться? — с мягкой иронией, не к Кугелю, а к себе самому, спросил Белосельцев.

— Во всех отношениях следует.

Розово-белые покойники с бирюзовыми глазами, в пышных плюмажах, танцевали, молились, обнимали друг друга, целовались, страстно ласкали один другого. Белосельцев знал: если он откажется, к нему подойдут молчаливые стражи, похожие на ватиканских гвардейцев. Сведут по долгим ступеням вниз, в подземелье, где пылают жаркие печи, кипят настои и смолы и за длинным столом стоит чернокнижник в клеенчатом фартуке. Его разденут и уложат на стол. Искусный дизайнер отделит его кожу и кости, просушит на огненном ветру его мускулы, облучит из нейтронной пушки суставы, пропитает ткани розовым нежным бальзамом. Кости его покроют прозрачными японскими лаками. В глазницы вставят драгоценную бирюзу. И выставят на обозрение публики, может быть, в «позе лотоса», созерцающего красоту мироздания.

— Ваше предложение интересно. Оно нуждается в обдумывании, — сказал Белосельцев. — Мы вернемся к теме через несколько дней.

Заиграла музыка, красивый бархатный блюз. Свет померк, и на каждую скульптуру упал многоцветный луч прожектора. Скульптуры медленно вращались в радужных драгоценных пучках, и казалось, мертвые с живыми танцуют танго. К столику, за которым они сидели, долетал слабый запах женских духов, таинственных лаков и масел.

«Сон о Кабуле», — думал Белосельцев, мысленно принимая «позу лотоса», погружаясь в созерцание прошлого.

Глава 19

Он летел в Джелалабад на пятнистом военном транспорте, перевозившем новобранцев для афганского корпуса. Стриженые юноши, смуглые, с большими носами, выпуклыми, пугливо глядящими глазами, жались друг к другу на железных лавках. Напоминали стадо козлят, которых сгрудили вместе, оторвали от пастбищ и водопоев и забросили в небо на жужжащих раскаленных моторах. Белосельцев испытывал к ним сострадание и тайную, невнятную вину. Их пути на мгновение совпали, соединились в холодном прозрачном небе, чтобы снова распасться и больше никогда не сойтись. Война, на которую летели солдаты, была не его войной. Он участвовал в ней как умный наблюдатель, своими наблюдениями и открытиями управлял ее ходом, но сражения, в которых эти солдаты станут стрелять, умирать, не были боями за его, Белосельцева, города и деревни. Он был гость на этой войне, и эта отчужденность, безопасное в ней участие внушали Белосельцеву невнятное чувство вины.

Самолет медленно, с угрюмым урчанием поднимался по воздушной спирали, вывинчиваясь из тесной кабульской долины. Ложился с крыла на крыло, и тогда становились видны чешуйчатые, как змеиная кожа, кварталы Кабула, или клетчатые, как шаль, поля, продернутые слюдяными струйками арыков, или каменное черное солнце тюрьмы Пули-Чархи. А потом открывалась туманная пустота неба, в котором мерно жужжали пропеллеры, и худой новобранец, впервые поднявшийся в небо, тревожно и жадно прижимал к иллюминатору глазастое овечье лицо.