Виктория Дьякова - Досье генерала Готтберга Страница 5

А Крестен? Очень странный человек. Он словно ставил над ней эксперимент — то заставлял по несколько раз рассказывать о себе и внимательно следил за каждой интонацией, теперь вот вынудил приехать на вокзал, зачем? Напугать? Какой смысл вступать с ней в психологическое противоборство, если он не провокатор, — теперь уже точно, — и не собирается доносить о ней гестапо? Тем более, он отправляется на фронт, и они больше никогда не увидятся. Немцы стоят уже в двух десятках километров от Красной площади и взяли в двойное кольцо блокады Ленинград — куда уж больше? Намеревался предупредить? Мол, не стоит бросать вызов столь мощной и беспощадной системе, все равно сотрет в порошок? Это ей и так ясно. Другая система, которая послала Лизу сюда, уже перемолола ее отца и многих его друзей в тридцать седьмом году. Она немногим отличается от немецкой, если не страшнее. Так что Лизу не напугаешь.

Она вспомнила, как отца уводили из дома наглые самоуверенные энкэвэдэшники, как один из них ткнул пистолетом в висок гувернантке Фру, — хорошо, что не выстрелил, — но несчастной женщине хватило и того, она надолго слегла с сердечным приступом.

Лиза помнила, как приехав на прослушивание в Москву, — для участия в конкурсе, — она вместе со своей сокурсницей Таней Ясневской, родственницей Зинаиды Райх, бывшей жены Есенина, отправилась навестить тетю Зину в известный в Москве, очень гостеприимный дом. Только войдя в подъезд, они услышали страшный крик — на лестничной площадке металась фигура растрепанной, избитой, ослепленной женщины. Она кричала пронзительно, точно умирающий зверь. Ее преследовали неизвестные люди в штатском. «Тетя Зина!» — воскликнула Таня, побледнев от ужаса, и хотела было броситься наверх. Но дверь из квартиры на нервом этаже распахнулась, и какая-то женщина, схватив их за руки, втянула обеих к себе. Захлопнула дверь. Обняв, прижала к груди и заплакала. И они тоже плакали. Девушки понимали, что больше никогда не увидят красивую, элегантную тетю Зину. А Таня… Таня тоже вскоре исчезла. Как-то незаметно, тихо. Однажды не пришла в консерваторию — и все. Словно испарилась. И Лиза больше никогда ничего не слышала о ней. «Так что, господин лейтенант, — мысленно обращалась Лиза к Крестену, — не очень-то испугали. Кое-что и я повидала».

Лиза взглянула на часы, — пора ехать. Встреча с Замером не предвещала для нее ничего хорошего. Однако ей повезло. Когда она вернулась, шефа не было на месте. Когда он вернулся, то даже не вспомнил, что Лиза отсутствовала почти половину дня. Посланцу адмирала Канариса было явно не до того — только что сообщили, что трое из четырех агентов, заброшенных в советский тыл, которых Замер считал абсолютно надежными, перехвачены чекистами сразу после приземления. Замера вызывали в Берлин, где, без сомнения, его ожидала неприятная встреча с руководством. Лиза же могла поздравить себя: сведения, переданные через связного партизан, достигли цели — Москва подготовилась к приему агентов, а миссия Замера провалилась.

Вскоре через того же связного, работавшего в Таллинне разносчиком газет, Лиза получила сообщение центра — ей предписывалось вернуться. Замер больше не появлялся в Таллинне, абвер-команду после его провала значительно сократили. Вся деятельность на северо-западе перешла в кенигсбергский центр, куда по планам советских руководителей засылался профессиональный агент. Он должен был работать под контролем абвера с целью разоблачения дезинформации стратегического назначения, которую, как стало известно, немцы предполагали вбросить перед весенним наступлением. Своим присутствием в Таллинне Лиза могла только помешать советскому разведчику. Более того, для подготовки агента и его разработки в Москве требовалась детальная информация о структуре абвера на северо-западе, о ключевых фигурах немецких спецслужб. Так же как и многие другие тайные помощники партизан в этом районе, Лиза была обязана доложить все, что ей известно.

Выход ее был инсценирован партизанской бригадой, работавшей теперь под непосредственным руководством из Москвы. Отправляясь с несколькими офицерами абвер-команды с инспекцией в одну из разведшкол, располагавшуюся на острове в заливе, Лиза знала, что больше уже не вернется в Таллинн. При переправе был организовал налет. Два офицера погибли, многие были ранены — Лизу не нашли, решив, что девушка утонула, поскольку всегда говорила, что плохо плавает. Нашлись и доказательства — пилотка бывшей секретарши Замера качалась на воде между прибрежными камнями, там же нашли и разбитые часики.

Вернувшись в отряд, Лиза сразу попала в руки двух чекистов, прибывших за ней из Москвы. Не дав ей и дня на отдых, они объявили ей, что самолет уже подготовлен, их ждут в Управлении, надо лететь как можно скорее. Едва рассвело, в самолет погрузили раненых, чтобы доставить их на Большую землю в госпиталь, села и Лиза. Как ни странно, она совсем не испытывала радости от встречи со своими. Она не знала, что ждет ее в Москве, но на всякий случай не ожидала ничего хорошего. Даже успешно выполненное задание не гарантировало ей безопасности. Одна только надежда согревала сердце Лизы — вдруг в Москве ей удастся узнать что-то о Наталье и Фру? Живы ли они? А вдруг…

В Москве Лизу сразу принял майор Симаков, который курировал ее деятельность с самого начала. Он подробно расспросил ее о работе в абвере, о ее шефе Замере, о руководстве гестапо в Таллинне. Не удовлетворившись устными ответами, он приказал составить доклад в письменной форме. Прекрасно понимая, что Лизе никогда прежде не приходилось делать ничего подобного, объяснил, что от нее требуется. Спустя несколько дней, когда доклад был готов, Лизе пришлось выступить с ним перед группой ответственных товарищей в большом кабинете. Ей задавали вопросы. И Лизе не понравилось, что все они были с подковыркой. Словно ее подозревали в неискренности. Вскоре все выяснилось. Прошло еще два дня. Лизу снова вызвали на Лубянку. Но на этот раз ее встретил не Симаков, а другой, незнакомый офицер. Беседа, начавшаяся довольно напряженно, переросла в грубый допрос, и соратник, — как наивно предполагала Лиза, — едва не ударил ее. С трудом сдержался. За что?! В чем она виновата, Лиза не понимала, но и не удивлялась, она вполне ожидала подобного оборота. Вернувшись в общежитие, где ей выделили угол, она не могла сомкнуть глаз. В Москве ей стало страшнее, чем в Таллинне, среди своих хуже, чем с немцами — именно этого она и опасалась. Много ли времени прошло? Всего-то два месяца.

Февральское утро после допроса было серым и безрадостным. К общежитию подъехала машина, дежурный вызвал товарища Голицыну. Приготовившись к самому худшему, — к аресту, — Лиза спустилась. Но только вышла на лестницу — сердце ее радостно забилось. Внизу она увидела Симакова. Он ждал ее. Взяв под руку, повел в ближайший садик.

— Понимаете ли, Елизавета Григорьевна, — начал, как-то неуверенно, скованно. Галки горланили над головой на унизанных изморосью ветвях деревьев. — Тут такая история вышла. Даже не знаю, как и сказать вам.

— Вы говорите прямо, Николай Петрович, — попросила она. — Не стоит ходить вокруг да около. Меня подозревают в измене? Арестуют? Когда? — она спрашивала порывисто, нервно. — Вы тоже подозреваете? — резко остановившись, Лиза взяла его за рукав, заставив взглянуть в глаза. — Вы же все знаете, Николай Петрович, лучше других.

— Я-то знаю, Елизавета Григорьевна, — вздохнул Симаков, на его лице отразилось сочувствие, — за работу в тылу врага Вас хотели представить к награде. Взяли личное дело, и оказалось, что вы — дочь… ну, как это выразиться помягче…

— Как есть, — резко ответила Лиза. — Я дочь врага народа, что дальше?

— Вопрос о награждении сразу отпал, — беспомощно развел руками Симаков, — не положено, мол. Зато у некоторых товарищей появился другой вопрос. А соответствуют ли действительности представленные вами сведения, Елизавета Григорьевна? Можно ли основываться на них при разработке столь важной операции, как засылка агента в самое сердце абвера — кенигсбергский центр? Не завербованы ли вы, не даете ли дезинформацию? Одним словом, Елизавета Григорьевна, подозревают измену. Даже скажу больше — попытались даже обвинить.

— Но это неправда! — воскликнула Лиза, и слезы от незаслуженной обиды выступили у нее на глазах. — Это ложь! Вы же знаете, Николай Петрович! И про отца — тоже ложь! Все — ложь, — сдернув рукавицы, она стиснула руки на груди.

— Тихо, тихо, не нужно кричать, — майор успокаивающе обнял ее за плечи. — Да, я знаю, хотя мне и не положено не только знать ничего подобного, но даже сомневаться и беседовать с вами на эту тему. Но я руководил вашей работой, Елизавета Григорьевна, и хотя никто не говорит впрямую, обвинения косвенно ложатся и на меня. Я знаю, что они несправедливы. И надо сказать по чести, все остальные это тоже знают, но нужен повод. Дочь за отца не отвечает — у нас это только на бумаге. Как все и всегда. Да что там говорить! — он огорченно махнул рукой.