Станислав Олейник - Без вести пропавшие Страница 5

1921 год. Окончательно разбитые отряды Анненкова отступали в стык границ бывшей Российской империи с Китаем и Афганистаном. С атаманом остались наиболее преданные ему остатки когда-то боевых частей. Это был его личный конвой и три волонтерских батальона — сербский, китайский и афганский. Многие казаки отступали с семьями, которые следовали за ними в обозе. Тогда, при переходе через пустынные степи, у Рахманова от тифа умирает жена. За оставшимся десятилетним сыном Мишкой стали присматривать семьи однополчан.

В повседневной походной жизни Рахманов наиболее сблизился с афганцами. Почему? Он не знал и сам. Возможно, сыграло в этом роль то, что он, родившийся в Туркестане, хорошо знал не только язык, но обычаи и нравы мусульман.

Попрощавшись на стыке границ с боевыми товарищами, решившими уходить в Китай, он, с волонтерами из афганского батальона и десятью казачьими семьями, которые были все из одной с ним станицы, оказался в Афганистане.

Обосновались все в Файзабаде. Имевшийся при себе капитал, знание языка и природная сметка, быстро помогли бывшему казачьему уряднику встать на ноги. Он стал заниматься торговлей. Конечно же, не все было гладко. Ему и сыну Мишке пришлось расстаться с православной верой и принять ислам. Он превратился в Рахматулло, а сын Мишка в Махмуда. Жениться не стал, хотя вокруг было довольно много богатых невест. Так и жил все время бобылем. А вот Мишку женил. В 1940 году просватал дочку богатого пуштунского торговца. А в 1941 году у молодых родился сын, которому дали имя Рахмат, а немного позднее еще две дочки.

Много лет спустя Рахмат, он же Рахматулло, узнал, откуда у деда появился «первичный» капитал. Умирая тот, исповедовался перед сыном и внуком по православному обычаю. Больше было не перед кем. Он уже давно был правоверным, да и если бы захотел, ничего бы не получилось. Православного священника не только в Файзабаде, но и во всем Афганистане, не было и не могло быть.

Вот что рассказал тогда дед:

— Личный конвой атамана, когда с боями отбивали у красных населенные пункты, первым начинал экспроприацию ценностей у населения. У зажиточных брали под предлогом сбора средств на борьбу с большевиками.

Все захваченное передавались в атаманскую казну. Естественно конвой себя не «обижал». Не «обижал» себя и урядник Рахманов. Анненков конечно знал об этом, но благоразумно закрывал на все глаза… А там… там пришлось бежать, в прямом смысле этого слова. Красные не давали покоя, преследовали казаков буквально по пятам. Оторвались только перед самым приграничным стыком. Перед казаками выросли каменные ворота Джунгара, за которыми была дорога, кому в Китай, а кому в Афганистан. Граница разделила остатки Анненковской армии на три части: первая, с атаманом, решила идти в Китай; вторая, в которой был и урядник Рахманов, уходила в Афганистан. Ну, а третья, третья, которую по приказу атамана разоружили, повернула назад, к родным станицам. Но не суждено им было вернуться домой, и просить у красных помилования. Все,3800 человек, были расстреляны и зарублены, теми, кто уходил за границу… И об этом исповедовался тогда дед Рахмата…

Однако исповедование деда не задело душу внука. Он не знал своей исторической родины, да и, по правде говоря, не стремился к этому. В Кабульском университете, куда он успешно сдает вступительные экзамены, изучает историю богословия. Он видит в исламе то, чего нет в христианстве. Он видит, как христианские страны разъедает расовая ненависть, национализм, что в итоге не объединяет их, а наоборот отталкивает друг от друга. И наоборот, ислам объединяет страны его исповедующие. В этих странах нет национальных предрассудков, и не может никогда быть.

Итак, казалось бы, все идет, как надо. Но отрицательную роль в его последующей, казалось бы, успешной, карьере, сыграло продолжение учебы в Англии. По возвращении в Афганистан, начинает работать в МИДе правительства принца Дауда… А дальше, переворот за переворотом. В итоге он остается не удел. Новое правительство Афганистана почему-то считало его английским шпионом, в связи, с чем он неоднократно вызывался в службу безопасности. А так, как там никаких доказательств не было, его отпускали. И вдруг, новый переворот. Амина убивают. К власти приходит Бабрак Кармаль, и почти сразу, в стране появляются русские войска.

Рахматулло никогда не испытывал вражды к русским. Возможно потому, что его предки по отцовской линии русские? Вполне возможно, но и то вряд ли. К русским никогда не испытывал вражды и его тесть, да и другие афганцы, которых он знал. О России они отзывалась всегда с большим уважением. Они помнили, как эта страна, стоявшая на грани порабощения, не только защитила себя, но и освободила от рабства другие народы Кто-кто, а афганцы знали, что такое борьба за независимость. Об этом им не нужно рассказывать. Это у них в крови. И вот эта страна, к которой, как великому соседу, афганцы относились с уважением, вдруг пришла на их землю. Пришла, чтобы защитить новый режим, который, как только пришел к власти, уже пытается разрушить счастье и благополучие уже его, Рахматулло, семьи. Став полевым командиром, он с такой же ожесточенностью, как в свое время его дед воевал с большевиками, дрался с новой властью, и с теми, кто пришел к ней с поддержкой. Воевал умело. Из боев всегда выходил победителем. Был замечен лидером группировки ИОА (Исламское Общество Афганистана) Раббани, в лице которого всегда имел по отношению к себе поддержку. И только благодаря нему, оказался после лечения в госпитале в Пешеваре, здесь, в лагере Бадабера.

Рахматулло вздохнул, взял в руки список пленных шурави, и пробежал по нему взглядом. Список заметно поредел. Четверых уже нет. Двоих забил досмерти начальник охраны Абдурахмон. Один умер от гепатита, а последний выехал не так давно в США. Таким образом, остается двенадцать. А вот, что докладывать по ним полковнику Акахмеду, который его уже ждет, Рахматулло не знал. То, что их осталось двенадцать? Так об этом полковника он уже поставил в известность.

Рахматулло бросил список в папку, вызвал дежурного, и, сообщив, что выезжает в Пешавар к начальству, вышел во двор к ожидавшей его там старенькой тойоте.

Он уже привык ранним утром встречать воровато заглядывающий через щель под потолком тонкий лучик восходящего солнца. Вот и сейчас, с большим трудом, повернувшись спиной к соседу, и чувствуя, как кровь ударяет виски, он открыл свой единственный глаз и попробовал поймать его взглядом. Будто зная это желание, луч ласково пробежал по его давно небритым щекам, мелькнул на лицах товарищей и исчез. А они, двенадцать, почти все искалеченные человеческие подобия, как лежали, так и оставались лежать на покрытом полуистлевшей соломой, глиняном полу. Рваные одеяла, кувшин с ржавой водой. Десять шагов в длину, четыре в ширину — таково жизненное пространство этой камеры. Он с трудом заставляет себя встать. Вытянув вперед руки, стиснув от боли зубы, попытался делать под собственную команду что-то похожее на утреннюю гимнастику.

— Раз, два, три! Раз, два, три!

От усердия выступил пот на широком лбу, загорелись заросшие густой щетиной впалые щеки.

Худой, длинный как жердь, он то опускается на корточки, то тянется к потолку.

— Надо жить…. Надо жить, — шептал он запекшимися губами, удивляясь, как вообще остался жив после вчерашнего «разговора» с охранниками…

…Били его молча, и остервенело. Кулаками, кованными американскими ботинками, камчой, с вплетенными в ее «косички» свинцовыми пулями, по голове и спине. Били, пока он не потерял сознание. Били за то, что во время работы разговаривал с пленным афганским лейтенантом. Может, и обошлось бы, но как назло рядом оказался начальник охраны Абдурахмон, со своей знаменитой плетью. В прошлом месяце он имел неосторожность послать Абдурахмона на три буквы. Тот, к несчастью, зная русский язык, все понял и прямо превратился в зверя…. Тогда его ребята с трудом вернули «с того света». Особенно благодарен он Николаю Семченко, который почти неделю ходил за ним, как за ребенком… Он тогда не видел, как подбежал Коля, как отбросил в сторону начальника охраны с подручным, и подхватил его на руки. Ему казалось, что тело его стало вдруг легким, как пушинка. На смену дикой, опоясывающей боли, пришло настоящее блаженство. Ему казалось, что он ушел от этого жестокого, так и не понятого им мира. Потом почувствовал, как дернулась его голова, за пустоту стали цепляться пальцы. И снова боль, невыносимая, мучительненая…. А потом, словно через пелену, проступили склоненные над ним лица Коли и товарищей…

Пульсирующая боль в затылке заставила опуститься на колени и снова лечь на свое место. Камера постепенно просыпалась. То тут, то там раздавался надрывный кашель, хрип, сопровождаемый стонами и тяжелым сиплым дыханием.

Закрыв глаз, он, стараясь не шевелиться, чтобы вновь не всколыхнуть затихающую боль, попытался забыться. Ничего не получалось. Не зная, почему, он вдруг стал возвращаться в свое недавнее прошлое.