Борис Крамаренко - Пути-дороги Страница 5

— Я, папа, все обдумал. Не в моих силах от нее отказаться. Ежели вы согласия не дадите, вы меня на всю жизнь несчастным сделаете. Да что жизнь! На что она мне без нее? Я свою жизнь тогда в первом бою отдам.

Павел Васильевич с присвистом засопел, что всегда у него служило признаком большого волнения.

— О матери своей подумай, чертяка скаженный! Не вынесет мать–то. Она и так о тебе день и ночь плачет. Весь ты в бутовскую породу вышел… Ну, женись, ежели тебе она так полюбилась, что жизни своей за нее не жалко.

Николай бросился целовать отца.

Ну, буде, буде. Что я тебе: девка, что ли? — с притворной суровостью уклонился от объятий сына Бут. — Ославил старика–отца на всю округу…

Гринихин двор был тщательно подметен, кирпичные дорожки вымазаны желтой глиной с навозом. Под большой старой вишней, заняв своим тучным телом чуть ли не половину скамейки, сидела за столом сама Гриниха. Перед ней стоял пузатый, начищенный до ослепительного блеска медный самовар.

Гриниха только что налила себе одиннадцатую чашку, когда за забором протарахтела линейка и белый жеребец остановился у ворот. С линейки тяжело спрыгнул Бут; сказав что–то работнику, он пошел к калитке. Во дворе его встретил злобным лаем рыжий кобель. С руганью отмахиваясь от него суковатой палкой, Бут направился к спешащей навстречу Гринихе. Ее скуластое, помятое старостью, но все еще красивое лицо сияло:

— Вот не ожидала у себя побачить! Садись, Павел Васильевич, чаю с вареньем выпить…

Приняв от хозяйки чашку, Бут долго размешивал в ней варенье, не зная, с чего начать разговор.

— Что, Павел Васильевич, аль что случилось со скотом?

— На это у нас ветеринар есть, — пробурчал Бут.

Наступило неловкое молчание. Гриниха, обиженно поджав тонкие губы, еще налила себе чашку.

Вот что, Власовна! Сына хочу женить…

Гриниха окинула Бута быстрым взглядом, полным радостной надежды. Но, тут же овладев собой, равнодушно проговорила:

Что ж, Павел Васильевич, дело хорошее. Уж не сваха ли тебе нужна?

Бут сердито засопел:

Сам посватаю…

Гриниха отхлебнула из чашки и с легкой насмешкой в

голосе спросила:

— А зачем же я тебе тогда, Павел Васильевич, понадобилась?

Старик с досадой поставил на стол блюдце.

Хватать приехал, вот затем и понадобилась. — И Уже совсем насупясь, проговорил: — Сына на твоей дочке лепить хочу… Чего замолкла? Али зять не по сердцу?

— Да я, Павел Васильевич, ничего, вроде показалось мне, что ты на меня серчаешь…

— Ну, а коли ничего, так и говорить не о чем, — грубо перебил ее Бут. — Собирай дочь к венцу. Да зайдешь ко мне: денег тебе на приданое дам… Все от людей сорома меньше будет.

Бут поднялся и, перекрестясь, пошел к калитке. Гриниха, растерянно улыбаясь, шла сзади.

Несколько дней прошло со времени отъезда Андрея на фронт, а Марине казалось, что прошло уже много месяцев. Сколько ни уверяла она себя, что ей нет никакого дела до Андрея — с каждым днем все сильнее и сильнее давила ее гнетущая тоска.

Работа валилась из ее рук, а по вечерам, когда девчата запевали звучащие безысходной тоской старинные песни, ей хотелось плакать. Весть о приезде с фронта Николая Бута не произвела на нее никакого впечатления. Да и сам Николай, при виде которого так замирало раньше ее сердце, теперь не казался ей желанным.

Возвращаясь из Старо — Деревянковской станицы, от тетки, Марина всю дорогу думала об Андрее. Подходя к воротам, она вспомнила последнее свидание с ним в хате и грустно улыбнулась.

— Какая же я дура была! — прошептала она.

Гриниха, завидев дочку, поспешно пошла к ней навстречу

— Ты, Мариночка, небось, уморилась. Пойди умойся да садись чай пить, а я самовар подогрею.

Усадив дочь за стол, она поставила перед ней миску с подогретыми варениками и уселась напротив.

— Павел Васильевич Бут к нам приезжал…

— Это зачем?

— Сына женить надумал…

Ничего не подозревая, Марина подумала, что мать пригласили в свахи.

— Свататься приезжал, Мариночка. Говорит, приходи — денег на приданое дам, — наклонясь через стол к дочери восторженно зашептала Гриниха… — И такое счастье, такое счастье нам выпало! Это нам за бедность нашу господь посылает. Легко сказать — с самими Бутами породнимся!

Не замечая, как побледнела дочь, Гриниха продолжала:

— Дом–то какой! Да тебе и век не снилось в таком доме жить… То–то мне последнее время сны такие снятся — все будто я по навозу хожу да руками его собираю, а он между пальцами так и уходит, так и уходит…

— А если я не пойду за него замуж? — прошептала, низко наклонив голову, Марина.

— Как — не пойдешь?! — Гриниха непонимающе уставилась на дочь.

Марина поднялась из–за стола. Ее губы дрожали, но голос прозвучал спокойно:

— Да так и не пойду!

— И слушать не хочу! Пойдешь за Николая — и все.

— Выходите за него сами.

Этого Гриниха не ожидала. Спокойный тон дочери прорвал ее гнев:

— Это ты мать не слушать?

Марина, наклонив голову, молчала.

Зеленовато–серые глаза Гринихи загорелись гневом.

Быстро выскочив из–за стола, она метнулась в сарай и через минуту вихрем вылетела оттуда с толстой палкой в руке.

Марина, исподлобья наблюдая за матерью, подпустила ее вплотную. Взоры их встретились.

— Вот только ударьте — зараз же уйду на хутор и больше вы меня не увидите!

Угроза подействовала. Как Гриниха ни была взбешена, но она повяла, что если дочь уйдет на какой–нибудь хутор работать, то свадьба расстроится.

Воспользовавшись замешательством матери, Марина убежала на улицу и вернулась домой только к ночи.

Гриниха еще не ложилась спать. На всякий случай не запирая дверей, Марина прошла в другую комнату.

Посмотрев вслед дочери, Гриниха проговорила:

Айка опять больна, а на молоко денег нету… Ох, господи! А тут еще ноги мне судорогой сводит, ходить не могу…

Но, видя, что Марина молча принялась стлать себе постель, крикнула:

У, дармоедка проклятая! Бисова душа! На шее матери век думаешь в девках сидеть?

Анка проснулась от крика и громко заплакала.

Марина подошла к углу, где на куче тряпья лежала больная сестренка, наклонилась над ней и стала гладить ее

взлохмаченную голову. Перестав плакать, Анка крепко обняла Марину за шею и прижалась к ее груди.

— Маринка–а–а, я есть хочу… — тихо всхлипывая, прошептала она.

Марина, поцеловав сестренку, поднялась:

— Не плачь, Анка, я сейчас пойду молока тебе достану.

Не обращая внимания на ругань матери, она накинула

на голову платок и вышла из хаты…

Утром Гриниха, принарядившись, ушла к Бутам, а Марина вынесла во двор больную Анку и стала расчесывать ей волосы. Средняя сестренка, двенадцатилетняя Милька. уселась тут же.

К ночи, когда уложенные Мариной дети заснули, бутовский работник привез Гриниху. По раскрасневшемуся лицу матери, Марина поняла, что та пьяна. С ее плеч сползала подаренная, видимо Бутом, черная шаль. Из–под пестрой косынки выползли смоляные пряди волос.

Сев на лавку, Гриниха торжествующе посмотрела на Марину:

— Триста рублей, дочка, Бут на приданое дает. А со свадьбой Николай торопит: «Мне, мол. на фронт ехать скоро надо». Чего молчишь? Али не чуешь?

Марина, расчесывая густые каштановые волосы, пристально посмотрела на мать:

— Чую, а за вашего Бута все одно не пойду!

Гриниха подскочила к печке, схватила ухват и занесла его над головой Марины.

— Будешь мать слушать или нет? — Ее рука уже Зотова была опустить ухват на голову дочери, но тут произошло то, чего никак не ожидала Гриниха. Марина с силой вырвала ухват и отбросила его в угол. Гриниха тяжело опустилась на пол.

Ночью, когда в доме все стихло, Марина с узелком в руках тихо вышла во двор.

К ее ногам с визгом кинулся рыжий косматый клубок.

— Прощай, Буян, прощай, милый.

Собака, ласково взвизгивая, лизала ее руки.

Глава IV

Прохладно в густом лесу. Запах преющих на земле листьев, смешиваясь с ароматом смолы, навевает грусть.

Андрей, сидя под старым буком, только что перечитал письмо, полученное им недавно от отца.

Каждый раз, когда он вынимал из кармана грязный, исписанный каракулями клочок бумаги, окружающий его лес исчезал, как утренний туман под лучами солнца. Перед застланным слезами взором плыли, словно живые, сцены из родной, знакомой станичной жизни…

В эти минуты он забывал все… Мечты Андрея несли его в хату Гринихи, и Марина вставала перед ним не с суровым взором, а улыбающаяся, с протянутыми к нему руками…

Второй Запорожский полк, в который попал вместе с одностаничниками Андрей, был перед этим сильно потрепан турками под Изоколясом и отведен в тыл.