Юлиан Шульмейстер - Служители ада Страница 5

— Высшая культура доступна не каждому. Если мразь проникает в храм науки, от нее очищаются.

Вскочили студенты, кричат, свистят, улюлюкают, размахивают кулаками, стучат по партам, друг на друга набрасываются, мелькают покрасневшие лица. Те, кто убил, и те, кто приветствовал убийство Коцко, кричат: мало проучили украинцев, укажут холопам их место, не будет украинского духа в университете имени короля Казимира. Профессора Каревича громко приветствуют: «Браво! Виват!». Он для них не украинец — выразитель их польского духа, шляхетского чванства. Профессор Каревич и для украинских студентов — не украинец. В его адрес выкрикивают: «Позор!.. Отступник!.. Польский прислужник!». Клеймят Каревича и студенты-евреи. Не все, Ландесберг, Ротфельд и Зискин сидят с безразличным видом, будто ничего не случилось, будто ждут возобновления лекции. И они в душе ненавидят Каревича, презирающего евреев.

Стоит на трибуне профессор Каревич — уравновешен, спокоен, ждет прекращения выкриков, чтобы снова продолжить свой курс…

Невесело начался новый учебный год для студентов второго курса. Поредели ряды украинцев, изгнаны два еврея, еще больше обнаглели корпоранты-поляки. Жизнь в правовом государстве оказалась бесправной, убийцы Коцко бравируют своей безнаказанностью. По-разному отозвался в душах молодых правоведов разрыв между наукой и кровавой действительностью: у одних — болью, разочарованием, крахом иллюзий, у других — укреплением веры, что им все дозволено.

Право и жизнь! В лоскутную монархию Габсбургов входит много покоренных народов, все труднее ими править, рвется к власти молодой капитал. Приходится хитрить, изворачиваться, в одних областях делить власть с местным дворянством, в других — с капиталом, в третьих — подыгрывать тем и другим, ссорить и стравливать.

В Галицийском наместничестве все должности в органах власти, кроме высших — австрийских, занимает польская шляхта, украинцам и евреям нет доступа. А еврейские капиталисты успешно ведут наступление на непрочные позиции польских помещиков и малочисленных, отстающих от Запада фабрикантов. На стороне наступающих — многовековой опыт выживания среди преследований и умение с максимальной выгодой использовать деньги. Деньги! Трудно от них отбиваться, когда это оружие в умелых и беспощадных руках. Шляхетское чванство не приносит дворянству побед, малоопытному польскому капиталу недостает знаний, ловкости и изворотливости их конкурентов.

Еврейские купцы и промышленники готовятся к новым сражениям, их золотые солдаты должны завоевать вражеские крепости, а право на них обеспечит второй эшелон наступающих войск — юристы, законники. В обществе денег спрос и предложение всегда шествуют рядом, вот почему на правовом факультете университета имени короля Казимира учится значительно больше евреев, чем когда бы то ни было. Как такое случалось? Не хватает студентов-поляков, сыновья польской знати не стремятся на правовой факультет, считают унизительной службу за деньги чужим интересам. Неохотно принимают украинцев, у многих из них нет денег для учебы в гимназии,

Ротфельд и его друзья не задумываются над этой проблемой, не понимают, что юдофобство студентов-поляков — лишь отражение неудач конкурентной борьбы, подогретой многовековыми предрассудками и извечной политикой всех правителей и всех эксплуататоров. Убийство Коцко обострило межнациональные отношения, возросло юдофобство. Среди студентов-евреев стал популярен сионистский кружок, за немногие месяцы удвоилось, а вскоре утроилось число его членов. И началось все с событий, казалось бы, не имеющих отношения к студенческой жизни.

В тот памятный день Ротфельд и Ландесберг зашли в небольшой ресторанчик на улице Кохановского. Белеют в одиночестве небольшие овальные столики, поблекший усач и красивая девица угощаются вином и шербетом.

Кормит усач дольками апельсина девицу, маслянистыми главами жадно разглядывает, раздевает.

Усмехнулся Ландесберг, выясняет у Ротфельда:

— В борделе бываешь?

Покраснел Ротфельд, отвергает нелепую мысль:

— Женскую любовь легче купить, труднее заслужить, только мне не по вкусу такая торговля. Более того, считаю ее недостойной.

Разлил Ландесберг по бокалам вино, отпил, иронично взглянул на усача и девицу, еще более иронично на Ротфельда.

— Медленно, очень медленно сходят с тебя местечковые привычки и нравы, а голова — министерская, можешь сделать большую карьеру. И сделаешь, но жить надо только умом, побыстрее отрешиться от никчемных пустых сантиментов. Зачем громкие фразы, когда речь идет о простых физиологических функциях. Дурак, перегруженный сантиментами, женится на двадцать лет раньше, чем появляется такая возможность, и этим бессмысленно гробит карьеру. Другие дураки обхаживают в ресторанах красивых и лживых шлюх, тратят на это драгоценное время и непомерные деньги. Не проще ли, на благо здоровью и на благо карьере, в борделе удовлетворять свои половые потребности. А красивые и очень красивые фразы оставь для судебных речей, для невесты, когда наступит время жениться.

Ландесберг обладает удивительной способностью сдирать этикетки морали и этики с человеческих отношений, сводить их к простейшим житейским потребностям. В его трактовке все понятно и просто, но это почему-то претит. Очевидно, в нем, Ротфельде, еще крепки местечковые мерки и местечковая жизнь.

— Может, сходим в одно заведение, там прекрасно совмещаются красота, гигиена, комфорт, — предложил Ландесберг, слово и дело у него никогда не расходятся.

Не ведая этого, разбередил самую жгучую проблему, не дающую спать и мешающую заниматься учебой. Хозяйская дочь манит не красотой и умом, а соседством. Легко совершить непоправимую глупость.

Вышли на площадь Гасевского, и стала понятна необычная пустота ресторанного зала.

Из конца в конец, плечом к плечу, заполнили площадь рабочие — угрюмые, злые, с неотмытой копотью, в темной одежде. Единым сердцем, единым разумом, единым гласом разносится боевой призыв:

Вихри враждебные веют над нами. Темные силы нас злобно гнетут,

В бой роковой мы вступили с врагами, Нас еще судьбы безвестные ждут.

Как и на митинге украинских студентов, Ротфельда охватил страх. Он чисто одет, сыт и благоухает вином, это может вызвать их ненависть. Хочет бежать и не сдвинется с места. Рядом стоит Ландесберг с наклеенной на лицо высокомерной улыбкой. Что кроется за этой улыбкой: презрение, страх?

Песню сменяют ораторы. С самодельной трибуны один за другим требуют права для рабочих: восьмичасового рабочего дня, десятипроцентной надбавки к зарплате, страхования от травматизма…

Все же выбрались из толпы. Заглушая свой страх и стыд за него, злятся на тех, кто на площади. Как законники, обсуждают и отвергают услышанное — нет и не может быть прав вне закона. Требования примитивных людей противоречат элементарному здравому смыслу, осуждаются не только университетскими профессорами — всеми учеными авторитетами мира.

— Не испортила чернь настроения? — выясняет Ландесберг у приятеля.

— Со времен Рима толпа требует хлеба и зрелищ, — с напускным спокойствием отвечает Ротфельд.

Весь путь до борделя прошел в обсуждении невиданных доселе событий.

— Чернь посягает на основы любого культурного общества, — заявил Ландесберг. — Начиная с античных времен, никем из юристов не оспаривается свобода сторон — предпринимателей и работников. Каждый предприниматель волен давать или не давать работу, назначать цену работы, устанавливать, сколько часов надо работать за эти деньги. Иначе невозможен прогресс, каждому хочется работать меньше и получать как можно больше. Если пойти на такое — немыслима конкуренция, наступит всеобщее разорение.

И для него, Ротфельда, это бесспорно. Профессор Малиновский в своих лекциях по гражданскому праву правильно исходит из того, что экономическая деятельность возможная лишь как результат договора — соглашения сторон. Требовать, заставлять при помощи угроз и силы принять неприемлемые условия — это незаконное посягательство на законную деятельность.

События на площади Гасевского еще долго обсуждаются в университете и дома. Квартирохозяин пан Вайман, владелец салона и портняжской мастерской «Элегант», потрясен черной неблагодарностью не чьих-нибудь — собственных голодранцев:

— Я, еврей, даю кусок хлеба евреям — и такая вот от них благодарность! Тоже драли горло на площади, им и этого мало. Бастуют с бездельниками других мастерских. Сумасшедший дом, евреи смешались с украинцами и поляками.

Здравым смыслом возмещает пан Вайман отсутствие юридических знаний, душою воспринимает эрудицию своего постояльца. Обоих возмутило, что из-за бездействия власти бесправие захватило респектабельный центр, тысячи рабочих заполонили Марианскую площадь. Потеряв чувство меры, предъявили несуразные требования не только к дельцам и промышленникам, даже к своему императору. Темные люди, не умеющие написать свое имя, потребовали всеобщего избирательного права для украинцев и других угнетенных народов, для женщин. И тогда на беззаконную силу власть ответила силой закона. Для разгона толпы конная полиция пустила в ход сабли. Трупы и раненые должны вразумить неразумных. Не вразумили. Сорокатысячный трудовой Львов снова вышел на улицы, буря народного гнева сотрясла сейм и наместничество. Войска и полиция разогнали рабочих.