Николай Кожевников - Гибель дракона Страница 5

А тут еще старый пьяница Семенов. По всему видно: недоброе задумал русский атаманишка. Скрывает своего разведчика. Скорее всего, подлец, работает заодно и на немцев. Жаль, нет пока доказательств, в Токио Семенову верят, хорошо платят, и не стоит, конечно, поднимать шум из-за простой догадки. Тем более, что немцы считаются сейчас друзьями, хотя они европейцы и со временем опять станут врагами. Когда придет это время? Может быть, завтра. Послал же император войска на Филиппины, а ведь американцы тоже были друзьями. До сих пор Казимура не расстается с маузером, на рукоятке которого выгравировано: «Made in USA». Это ли не доказательство? А в Квантунской армии сотни танков с такими буквами. И там, на островах, воины императора бьют американцев американским оружием...

Слуга-китаец доложил о приходе подъесаула.

— Где возможен переход? — Казимура ткнул в карту гибким чистым пальцем.

— По краю болота, господин капитан, — ответил рябой подъесаул, часто моргая и глядя Казимуре прямо в глаза.

— Ты думаешь, я хочу сдохнуть от сапа?!

Вздрогнув, Трюнин попятился к двери.

— Никак нет! — выдавил он, побледнев и вытирая ладонью выступившую на лбу испарину.

— Где идешь сам?

— Напротив Офицерской сопки... По Куриному логу, ваше благородие. Где бурьян. Возле могил.

— Напротив Офицерской сопки? — Казимура на минуту задумался, глядя на карту. — Это лучше. Пойдешь через три часа, под утро.

Брезгливо выпятив нижнюю губу, японец смотрел вслед сгорбленному подъесаулу и злорадно смеялся про себя. Испугался заразы, русский дурак! Скоро всех вас перетравим, как бешеных крыс. В великой «сфере сопроцветания» европейцам нет места. Юг — Тихий океан уже у ног императора. Еще один удар — и развалится русская стена.

Поглядывая на часы, Казимура переоделся и стал похож на корейца. Проверив документы, еще раз оглядел себя в зеркало и довольно улыбнулся. Последний переход. Последний! Две гранаты в карманах. В рукаве, на тонкой упругой резинке, — заветный маузер. Маленький плоский пистолет в заднем кармане брюк.

Тщательно закрыв окно темной шторой, чтобы солнце не нагревало комнату в его отсутствие, Казимура подсел к письменному столу. На тонкой рисовой бумаге с изображением детей, играющих в мяч, старательно вывел: «Начальнику жандармов города Хайлара. Записка подтверждения. Подтверждаю и ходатайствую об отправке в порядке Токуй Ацукаи лиц, по указанию господина атамана Семенова. Виновны в ведении антияпонской пропаганды. Свидетелей представить нельзя». Приложил личную печать.

Напевая потихоньку трогательную песенку о дивной розе и сладкозвучном соловье, Казимура вышел из гостиницы, провожаемый низкими поклонами хозяина и слуг. На улице темнело. Капитан неторопливо зашагал в сторону вокзала, где помещалась жандармерия.

По берегу прокатился удивленный возглас. Лейтенант Самохвал, работавший здесь со взводом своей роты, обернулся к потоку. По середине его, словно на невидимом буксире, катилась серо-голубая громада комбайна.

— Спасти нужно! — заволновался он. — В реку уйдет — пропала машина.

Комиссар полка Подгалло, проходивший в это время по участку роты, увидел комбайн и спрыгнул с насыпи к солдатам в воду. Поскользнувшись, он низко пригнулся, и волна накрыла его. Солдаты бросились на помощь. Выпрямившись, комиссар крикнул:

— Принесите веревку!

Но веревкой уже обвязывался командир отделения сержант Золотарев. Ему помогал суетливый крепыш Камалов, который и тут не забывал улыбаться, обнажая мелкие зубы.

— Вы только конец держите крепче, — просил рослый сержант. — Не дайте безвременно погибнуть, — улыбнувшись, он смело кинулся в воду, крикнув по-моряцки: — Трави коне-ец!..

Голова Золотарева, повязанная носовым платком, белела уже далеко. Течение тащило его на середину потока, прямо к комбайну, застрявшему на мели.

— Доплывет? — тревожно спрашивали солдаты друг друга.

— Какой разговор! — беспечно шумел Камалов. — Обязательно доплывет: он с Волги!

Это была заведомая неправда: многие знали, что Золотарев до призыва жил в сухом и безводном Заволжье. Но Камалову не перечили: очень уж всем хотелось, чтобы сержант доплыл.

И Золотарев плыл. Все свои силы и невеликое искусство пловца расходовал он только на то, чтобы удержаться на поверхности воды. Но веревка намокла, стала грузной и тянула ко дну. «Хоть бы не зацепилась», — подумал сержант, плывя «саженками» в полосе спокойной воды. Но вот и стремя. Здесь повеяло холодом, как из погреба в летний день, и тут же словно кто-то толкнул его в спину широкой и мягкой ладонью. Мимо мелькнул тюк, несший на себе беспокойно метавшуюся крысу. Крыса прыгнула на Золотарева, но упала в поток и пропала.

Через минуту сержант уже отдыхал на лесенке комбайна, надежно привязав веревку за поперечный брус внизу. Плыть обратно, против течения, он и не помышлял, решив подняться на мостик и «доехать» до берега. В конце концов, рассудил он с обычной шутливостью, лишние четыре-пять пудов не составят особой трудности для роты солдат, к тому же плавать на комбайне, кажется, никому еще не приходилось. Поднявшись на ходовой мостик, Золотарев, не заметив, наступил на притаившуюся в углу крысу. Та отчаянно запищала и больно укусила сержанта за голые пальцы. Золотарев испуганно дернул ногой, крыса взлетела и упала в воду.

— Сколько нечисти вымыло! — негромко воскликнул Золотарев, поморщившись от боли и отвращения, и замахал руками, давая сигнал роте. Дрогнув, комбайн медленно пополз против течения.

Карпов со взводом подбежал к роте вовремя. Солдаты сейчас же облепили веревку и, скользя по размытой насыпи, полезли вверх. Падая на колени, Карпов полз вместе со всеми, удивляясь вернувшейся силе и тому, что ему вдруг стало нестерпимо жарко.

— Раз, два! — звучал голос комиссара.

— Взяли! — разноголосо, невпопад, отвечали солдаты.

— Еще раз!

— Взяли!

Вскоре Золотарев спрыгнул с мостика.

— Замерзли? — обратился комиссар к солдатам, вытирая окровавленную, обожженную о веревку руку.

— Зачем замерзли, товарищ комиссар? — с серьезным видом ответил Камалов. — Пропотели! До нитки мокрые, — он стоял по колени в воде и выжимал гимнастерку.

Замелькали веселые улыбки.

Уходя, Подгалло позвал с собой Карпова. По пути он велел ему идти в роту переодеться, обсушиться. Ни одного лишнего слова, никакого намека на старое знакомство. «Не узнал», — решил Карпов, уже с сожалением, даже обидой, хотя при первой встрече сегодня сам хотел, чтобы случилось именно так: зачем лезть в глаза, зачем в служебные отношения вплетать личные чувства?.. «Впрочем, все к лучшему. Так проще».

Переодевшись, Карпов хотел идти в штаб полка, но у дверей казармы его встретили комиссар и усатый лейтенант, еще мокрый и грязный.

Ветер разогнал тучи. Поток, недавно такой бурный и стремительный, убывал на глазах.

— Вот, товарищ Карпов, ваш командир роты.

— Лейтенант Самохвал, — отрекомендовался усатый, протягивая руку и внимательно оглядывая Карпова.

— Господи, пронеси... — трясущимися губами шептал Трюнин. Сдерживая дыхание, он долго лежал неподвижно, прислушивался. Все было тихо. Это несколько успокоило. — Господи, пронеси... — повторил он уже на распаханной полосе — рубеже России.

Знакомая падь. Теперь только бы добраться до Куриной головы — одинокого камня на краю болота. Там до поселка шесть километров, распадками можно дойти никем не замеченным. Капельки дождя упали на щеку. Трюнин вздрогнул. «Посильнее бы разошелся... смыл бы след... дай-то, господи!..» И, будто услышав горячую молитву Трюнина, хлынул короткий, но обильный дождь. Опять — от камня к камню, от куста к кусту. Опять: «Господи, пронеси!».

Что это впереди?.. Трюнин приник к земле. Куст шиповника? Но ведь еще вечером его не было! — в этом он мог поклясться. Решил взять чуть правее — «береженого бог бережет» — и торопливо пополз, выбираясь на склон соседней сопки. И опять ему померещился куст! Что это? Неужели же он незаметно вернулся на то же место? Нет. Куриная голова темнела слева. Откуда же этот куст? Сопка совсем голая... Назад! Хоть и зверь Семенов, да ведь не съест же, свой как-никак!.. Трюнин ящерицей развернулся и — замер. Сзади него, на том самом месте, где он был три-четыре минуты назад, темнел неподвижный куст шиповника! Трюнин метнулся влево — и там!.. Куст, чуть видимый на светлом фоне неба, слегка шевелил ветвями. «Без ветра?..» — в ужасе подумал Трюнин и вскочил, готовый бежать куда угодно.

— Лежать! — приказал спокойный голос сзади. — Не оборачиваться!

— Вот и все... вот и все... — шептал Трюнин. — Кончилось... кончилось... кончилось... О, господи!..

Через полчаса он уже давал показания. Торопясь выговориться, спасти себе жизнь, говорил все, что знал.