Иван Стариков - Судьба офицера. Книга 1 - Ярость Страница 5

— Мне это подходит.

Фельдшер мазала йодом его царапины и порезы, а он послушно подставлял ей плечи, спину, не чувствуя боли.

Он лежал на животе и, повернув голову набок, наблюдал за сосредоточенным, нежным, с легким загаром девичьим лицом. Никогда в жизни он не испытывал всеохватывающего, как лесной пожар, чувства влюбленности, хотя в душе носил мечту о встрече с такой, которая пробудит в нем чувство любви. «А может, это она и встретилась?» — мелькнуло в мыслях, и жарко стало в груди.

— Как ты попала в кавалерию? — спросил Андрей.

— Закончила медучилище. Вызвали в военкомат, вспомнили, что я немного занималась конным спортом. И вот я здесь… Идет война, сколько людей сейчас истекают кровью на полях битв, а я врачую насморки и поносы.

— Не торопись, впереди у тебя будет работенка!

— Знаю ведь! Но во мне неизлечимый интерес: испытать, пережить, самой быть там, где все на грани… Жажда такая. Наверное, это нехорошо, я об этом помалкиваю.

Оленич удивленно думал о беспокойной душе Соколовой. Неужели она искренне жаждет потрясений, чтобы потом успокоиться? После бури всегда приходит длительная тишина.

— Спасибо за помощь, мне без тебя было бы труднее справиться со всеми этими ушибами и ссадинами. Будем друзьями, Женя?

Девушка хмыкнула, хитровато покосилась на него, подняв темные шелковистые брови.

— Будем, — с улыбкой произнесла она.

В комнату без стука вошел капитан лет пятидесяти, со строгим худощавым лицом и с запавшими, скептически прищуренными глазами. Голос у него чистый и резкий. Капитан произносил каждое слово четко, точно отдавал команды. Представился, словно отрапортовал, приложив ладонь к козырьку:

— Капитан Истомин, командир стрелковой роты. — Недовольно посмотрел на Соколову: — Почему долго возитесь с этими мальчишескими царапинами?

Военфельдшер слегка смутилась, но смело подняла на капитана глаза:

— Если царапины не обработать, могут образоваться язвы. Впрочем, я уже закончила, товарищ капитан.

Женя вышла. Истомин спросил:

— Воевали?

— Так точно! С первого дня войны.

— Вы что, лейтенант, романтик? Играете отчаянного рубаку? На авторитетик работаете?

Андрей просто опешил, не нашел, что сказать, и лишь приподнялся на кровати, почувствовал себя уязвленным. Но сдержался и спросил с иронией:

— Почему же вы, капитан, не объездили Темляка? Ведь прекрасный конь!

— Мне конь не положен. Рота придана вашему полку временно.

— Думаю, вы бы не справились с таким конем.

— Не советую прыгать на меня: я не Темляк — сброшу.

Истомин вышел, а Оленич спросил сам себя: зачем он приходил? Знакомиться? Ну и ну!

До вечера лежал на кровати и читал боевое наставление по станковому пулемету «максим». Он не обращал внимания на своего связного, который почти неслышно входил и выходил, что-то вносил, что-то уносил. Поэтому не заметил, как вошел комэск Воронин. Услышав голос старшего лейтенанта, словно очнулся.

— Чем тут занимается наш герой? — увидев, что Оленич поднимается с кровати, Воронин попытался остановить: — Лежите, лежите, если вам удобно. Военфельдшер не любит, когда нарушают установленный ею режим.

— Мне в любом положении удобно. К тому же я не раненый и не больной. Лежу, готовлюсь к занятиям…

Воронин не сел, продолжал медленно ходить по комнате. Совсем еще молодой человек, может, даже моложе Оленича. Высокий, с тонкой талией и широкими плечами, он похож на мальчишку-переростка, которому гимнастерка великовата. Голова кажется маленькой по сравнению с крупным туловищем, нос курносый, веснушчатый. У Оленича было такое впечатление, что Воронин избегает встречного взгляда, отводит глаза в сторону. Руки — за спиной, пальцы плотно сплетены. Хромовые сапоги комэска поскрипывали, никелированные шпоры позванивали. Он был явно смущен и не находил себе места. Но потом все же спросил:

— Не жалеете, что так произошло?

— Благодарю, командир! — воскликнул искренне Оленич. — Разве есть иной способ объезжать коней?

— Тогда все в полном порядке! — Воронин впервые посмотрел в глаза командиру взвода. — Мне бы не хотелось, чтобы вы восприняли все это как дешевый розыгрыш.

Оленич незаметно любовался умением старшего лейтенанта держаться: в движениях, в умении говорить, в обращении с подчиненными — сдержанная властность, уверенность в себе. И мальчишеская худоба и угловатость не уменьшали командирского вида этого юноши.

Командир эскадрона как будто бы немного расчувствовался:

— Главное, вы сразу завоевали много — и симпатии личного состава, и великолепного коня. Не каждому офицеру так везет.

Воронин козырнул и вышел.

«Откуда у этого юноши такое чувство офицерского достоинства? — думал Оленич о своем командире. — И ведь еще пороха не нюхал, не принимал участия в боях, а как держится!»

Близился рассвет. А когда, утомленный бессонницей, раздумьями о своей судьбе и душевным напряжением, Оленич наконец поддался власти дремы, его позвали к командиру полка. И сразу вспомнилось неприятное, как холодное лезвие бритвы по сердцу: Алимхан! Вот-вот взойдет солнце над горами, а его еще нет. Что с ним? Неужели остался дома?

Ничего не поделаешь, придется доложить Крутову, что отпустил бойца, который пока что не возвратился в часть. Ведь все равно майор спросит об Алимхане, обязательно спросит. Не может быть, чтобы капитан Истомин пропустил такую вожделенную возможность проучить любимчика командира полка. Все офицеры недоумевали, почему капитан Истомин твердо убежден: Крутов, беспредельно любя пулеметчиков, особенно благоволит к Оленичу. Но сам Оленич отлично знал и понимал, что никакого особенного отношения со стороны Крутова не было, а лишь вполне понятное и закономерное расположение к пулеметчикам как основной ударной огневой мощи полка. Не один раз в самые трудные, критические минуты пулеметчики выручали полк. Неожиданность появления грозных пулеметных тачанок всегда вызывала панику у вражеских солдат, и они часто бежали с поля боя. Но как докажешь предубежденному капитану, что пристрастие командира полка к пулеметчикам еще не проявление покровительства лично Оленичу? А если говорить о любимце полка, так это Николай Кубанов. Вот уж кого любят все — от рядового сабельника до командования полка. У всех Николай вызывает улыбку, всем около него легко я весело. На редкость красивый собою казак, во всем удачливый, для окружающих — олицетворение уверенности и храбрости.

Быстро оделся, подтянулся, пригладил русые волосы. Еремеев подал фуражку и портупею с кобурой. Над вершинами гор показался краешек солнца: день предстоял, видимо, ясный и знойный. Вдруг его внимание привлек шум и гомон под деревьями у дороги, что поворачивала в расположение пулеметного эскадрона: там стояла двухколесная арба, в нее впряжен ослик, около арбы крутился старик, что-то быстро говорил, размахивал руками, а часовой, взяв карабин на изготовку, объяснял горцу, что въезд на территорию воинской части запрещен.

Оленич решил сам разобраться, в чем дело. Старый кабардинец показывал длинным кнутовищем на гору золотистых дынь в арбе и звонко что-то выкрикивал, коверкая русские слова. Нос с крутой горбинкой покраснел и блестел, а лохматая шапка свисала длинной шерстью на самые глаза. Небольшая жиденькая с проседью бородка вздрагивала, подскакивала.

— Зачем стрелять? Ай-ай, такой молодой — на старика винтовку поднимает! Зови командира! Где пулеметный командир?

— Что тут у вас? — обратился Оленич к часовому. — Чего хочет этот старый человек?

Кабардинец коснулся пальцами груди Оленича:

— Ты — камандир Алимхана? Алимхан знаешь? Сын мой! — Гордо ткнул пальцами себе в грудь: — Я — отец Алимхан. Тебе и твоим воинам подарок привез. Бери, командир, пусть идут сюда твои батыры и берут дыни.

— А где Алимхан? — беспокойно спросил Оленич.

— Скоро будет! Слышишь, горная дорога гудит? Это скачет конь Алимхана. У него теперь новые подковы — ее поскользнется, не споткнется.

— Часовой, вызови разводящего, скажи, чтобы разгрузили арбу.

Старый кабардинец все понял, радостно закивал папахой и начал торопливо тормошить осла.

Откуда ни возьмись, появился Кубанов. Сразу оценил обстановку, вскочил на арбу и со смехом, с призывными выкриками начал раздавать золотистые, пахучие дыни всем, кто только подходил:

— Уважаемый Шора Талибович привез свои лучшие дыни для пулеметчиков! Подходите! Ешьте, набирайтесь силы богатырской!

Старик Хакупов бил руками по полам темно-коричневого бешмета, удивляясь, как быстро тает гора дынь. Он не скрывал радости, что бойцы веселы, что они называют его отцом и благодарят за гостинец. Одного лишь не мог понять: действительно ли дыни попадают в руки товарищей Алимхана — пулеметчиков? Но, увидев рядом Оленича, махнул рукой, засмеялся, снял папаху и вытер ею стриженую голову. А когда арба опустела и Николай Кубанов спрыгнул на землю, держа под мышками две большие дыни, старик подошел к офицерам, поклонился им и стал прощаться. И в эту минуту прискакал на взмыленном коне Алимхан. К седлу приторочен битком набитый кожаный мешок: мать не поскупилась для сына.