Александр Осипенко - Пятёрка отважных Страница 5

— Гроза будет, — сказал Кешка. — Очень много электричества в шерсти…

Он чиркнул спичкой. Подземелье как бы раздвинулось. Кешка зажёг свечу, и густые тени разбежались по углам.

Подземелье, в котором они очутились, было довольно большое, каменное. Три кирпичные колонны поддерживали тяжёлый и также кирпичный потолок. За колоннами по трём углам стояли чёрные большие ящики.

— А что в этих ящиках? — спросила Густя.

— Покойники, — ответил Кешка. — Помещики Струмецкие…

Густя даже содрогнулась. Что ни говори, а неприятно стоять рядом с покойниками, да ещё помещиками…

Кешка пошёл по узкому коридору, выложенному камнем. Коридор отлого спускался под землю, всё время меняя направление. То он круто поворачивал вправо, то также круто брал влево, чтобы потом опять повернуть направо. По сторонам коридора стояли гробы.

Наконец коридор начал ползти вверх, пока не упёрся в каменные ступеньки. Одолев ступенек двадцать, Кешка остановился на небольшой площадке с двумя железными дверями.

— Поднимемся сначала на колокольню, — предложил он. — Надо посмотреть, где немцы…

Возражать ему не стали. Кешка открыл более узкую дверь. За ней вилась вверх винтовая лестница. Она привела детей к дубовой двери. За той дубовой дверью оказалась ещё одна лестница — деревянная и очень скрипучая, которая и вела на колокольню.

С колокольни всё местечко, поле, речка Каспля и Калиновая гряда были как на ладони. По дороге от кладбища ехали фашисты. Мотоциклы впереди, полосатая машина с автоматчиками — за ними.

— Ребята, я забыл возле пушки корзину, — спохватился Данилка.

7

Три дня не показывался Данилка на улицах местечка. Боялся, что фашисты подобрали ведро и корзину и теперь разыскивают хозяина. Что-то не заходил к Данилке и Максимка. Может, мама не пускала, а может, испугался и тоже не хотел выходить на улицу. Зато на четвёртый день к Данилке неожиданно наведался парикмахер Зылев. Данилка как раз рубил на колоде хворост, когда во двор зашёл Зыль-Бородыль. Он сел на колоду, вытянул пачку немецких сигарет.

— Закури, — протянул он сигареты Данилке. — Я в твои годы тоже уже дымил. А махру у отца воровал…

— Я не курю, — сказал Данилка. — У меня здоровье не позволяет…

— Ну, тогда нельзя, — согласился Зылев. — Если здоровье не позволяет, значит, нельзя… А про наш уговор не забыл?

— Какой уговор?

— Какой, какой? Про партизан… Разве ты ничего не слышал?.. Про тех, что город обстреляли… Проворонил ты, брат, партизан. Совсем проворонил… Были бы мы теперь среди мужественных сыновей народа… А я на тебя надеялся…

Зыль-Бородыль горевал так искренне, что Данилка почувствовал полную свою вину перед ним. Хотел сначала признаться, что немецкий штаб в школе обстреляли не партизаны, а они с Максимкой, Лёвой и Густей, как во дворе появился дед Ничипор.

Это был известный на все Велешковичи дед. До войны он возил на бричке председателя местечкового Совета товарища Якимчика. Но известен он был по другой причине: у деда был свой зверинец.

— День добрый хозяину, — поздоровался он с Данилкой, а на Зылева посмотрел недоверчиво. — Я к тебе, молодой человек…

Зылев, видимо, почувствовал себя лишним.

— Так я пошёл, Данила, — сказал он. — Если что услышишь, подбежишь ко мне…

Дед тем временем поставил на колоду клетку с морской свинкой, рябой кошкой и чёрным скворцом, а на землю — чёрный ящик на треноге.

— Чего он приходил? — спросил дед.

— Дела у нас разные, — ответил Данилка.

— Разве что дела, — отозвался дед. — А я пришёл к тебе, молодой человек, проситься на квартиру. Выгнали меня немцы из дома, где был Совет. Хотят управу там делать…

— Мне хаты не жалко, — ответил Данилка. — Живи! Веселее вдвоём будет…

— Ну, вот и договорились, — обрадовался дед. В тот же день дед Ничипор перенёс в Данилкин

дом свои пожитки: клетку с кошкой, морской свинкой и скворцом, шарманку, попугая Ару, сундучок да узелок с одеждой.

— А где же твой остальной зверинец? — поинтересовался Данилка.

— Фашисты разграбили. Кого можно было съесть — съели, кого ради забавы застрелили, а кто остался цел, того я сам в лес выпустил. Пусть живут…

Так и обосновался дед Ничипор в Данилкином доме. Каждое утро дед куда-то отправлялся, взяв с собой морскую свинку, рябую кошку, скворца и попугая Ару. Приходил он поздно. Приносил с собой хлеб, картошку, кусок сала либо ещё что-нибудь из пищи. Бывало и так, что дед не появлялся в доме дня два-три. Данилка на это не обращал внимания.

Однажды утром Данилка проснулся от того, что кто-то сильно толкал его в бок. Раскрыл глаза — Максимка.

— Бежим скорее на площадь, посмотрим, как немцы управу будут делать…

— Какую управу? — удивился Данилка.

— Немецкую, конечно, — ответил Максимка. — Чтобы местечком управлять… Бежим, а то опоздаем…

На площади, возле церкви, стояла небольшая толпа людей, большей частью женщин, не иначе как согнанных сюда фашистами, потому что солдаты в касках расположились и перед толпой и за ней.

Данилка с Максимкой пробрались за церковную ограду, залезли на липу. Отсюда вся площадь на виду. Пустая, будто вымершая. Зато на церковной паперти стояли четыре старушки и крестились на сельповскую лавку с выбитыми окнами.

До войны в церкви местный колхоз ссыпал зерно. Потому и креста на ней не было. Теперь крест поставили новый. Берёзовый, белый-белый. И колоколов на колокольне до войны не было. Зачем зернохранилищу они? Их и теперь не было. На колокольне висел вагонный буфер. Церковный староста бил по нему железиной — буфер хрипло бренчал.

Ничего интересного… Данилка хотел слезать с липы. Стоит ли терять время на ерунду?..

Да тут из поселкового Совета вдруг появилось несколько военных в высоких шапках с орлами. Буфер на колокольне забренчал чаще. Дверь в церкви отворилась. Из неё вышло трое мужчин. Тот, что шёл посредине, нёс на вытянутых руках полотенце, на нём лежал каравай, а на каравае стояла солонка с солью. Данилка едва с липы не упал — с хлебом-солью шёл Зыль-Бородыль.

— Максимка, — зашептал Данилка, — рогатку взял?

— Взял…

— Дай мне…

Таких рогаток, как делал Максимка, не было во всех Велешковичах. Да что там Велешковичи. Если бы проводились всесоюзные соревнования по рогаточному спорту, Максимка со своими рогатками занимал бы бессменно первые места. Они были очень удобные, очень меткие и посылали камешки в цель со скоростью пули.

Тем временем офицеры, тяжело бухая сапогами, шли навстречу Зылю-Бородылю и его приспешникам, а Зыль-Бородыль с помощниками-приспешниками шёл навстречу офицерам. Данилка положил в кожаный чепчик рогатки камешек, зажал его между большим и указательным пальцами. Взял в левую руку вылощенное древко рогатки, оттянул резинку за ухо, прицелился. Зыль-Бородыль как раз был в профиль. Данилка хорошо видел его ухо. Когда линия от Данилкиного глаза через камешек протянулась к Зылевому уху, Данилка резко отпустил резинку.

Камешек изо всей силы щёлкнул Зыля-Бородыля по уху, едва тот удержал каравай на полотенце.

Теперь самый раз было сигануть с липы, чтобы не попасть фашистам в лапы. Но Данилка увидел, что офицеры на щелчок не обратили никакого внимания. Они взяли каравай вместе с полотенцем, что-то сказали Зылю-Бородылю, даже похлопали его по спине. Данилка думал, что на этом фашисты и закончат учреждение управы. Ан нет! Из-за сельповской лавки вдруг появилась белая лошадь, которую вёл на поводу Густин отец Иоган Карлович Клем. Лошадь не просто шла на поводу. Она танцевала, как заправский танцор из Велешковичского ансамбля танца. Люди так и ахнули от удивления — Гром!..

Давным-давно, может быть, ещё в том столетии, помещик Струмецкий держал в своём имении конюшню породистых лошадей. Продавал их в Париж и Вену, в Лондон и Мадрид. Слава о велешковичских скакунах обгоняла и без того быстрые слухи. А тут подоспела революция. Помещик сбежал в Турцию, лошадей забрали в Красную Армию. Конюшня опустела. Велешковцы думали — навсегда. Но вернулся в имение из красной конницы Семёна Михайловича Будённого бывший помещичий батрак и наездник, или, как его по-другому называли, — жокей, Григорий Якимчик. Привёл он в Велешковичи двух породистых кобыл, да и начал возобновлять теперь уже не помещичью, а государственную конюшню. Для красной конницы тогда надо было много лошадей. Велешковичский конезавод рос из года в год, а его скакуны завоёвывали призы и дипломы на самых разных соревнованиях. Но больше всего медалей имел Гром.

Когда фронт начал приближаться к Подвинью, конезавод эвакуировали. Грома также. И вдруг Гром оказался в Велешковичах. Было от чего ахнуть велешковцам. Но больше всего, пожалуй, удивило их, что Грома вёл не лишь бы кто, а уважаемый всеми инженер кирпичного завода Иоган Карлович Клем.